Не место для сказки

      Остаток дня и ночь пролежал, беспокойно ворочаясь с боку на бок, исходя вдоль и поперёк постельную комнату. На потеху воронам забирался под одеяло, под животом зажимая подушку и закрывая уши от каркающих их переговоров. Соврал бы себе, что сам не хотел тогда, чтобы колдун с ним остался.       Иглу прочь от любопытных птиц спрятал под ковёр, когда те вдруг снялись в низкое небо на облёт башен, в плотном тумане потерянных. За окном, ежели залезть на подоконник, темнел вдалеке лес, точно пологий бок спящего зверя. Вьюга качала кронами, — ворошила мех. Ваня отворял форточку, впуская в комнату холод вечной мёртвой осени, позволяя ветру разметать волосы, снять жар хмеля и постыдных мыслей с лица.       Упомянутые мысли не желали покидать головы. Подушку к середине ночи выкинул под кровать, благо та единственной не была. Уж не знал, кто в тереме кощеевом прибирается, но пусть бы это были очередные немые бесстрастные мертвецы. Дома-то тётки-прачки не упускали возможности отвесить колкостей, пусть и в присутствии царских детей. С мягким рассветным сиянием, чуть бледнее серости дня, в коридоре раздались шаги.       — Собирайся, — сказал Кощей, заходя в постельную и кидая на постель шерстяной дорожный плащик. — В лес поедем.       — Вася одна справится? — нервничал уже по дороге Ваня, ёрзая в седле и оглядываясь на дом. Снова были среди живых, и день здесь только вступал в свои права, солнце золотило яблоневые кроны и берёзки. От холода отпускал с губ облачка пара, кутаясь и согревая дыханием руки.       — Ей не впервой, — колдун, чересчур мрачный для светлого и радостного мира живых, ехал впереди на рослом вороном коне. Длинная нечёсаная грива и копна хвоста мели по толстым бабкам зверя. Представить такого за латами да попоной на поле брани было проще простого. Ваня рысил следом на своём белом, рядом с чужим смотревшимся тонким и легконогим. — Царю нужны снадобья, которые так просто на первой опушке не найдёшь. То специалист нужен.       Чаща приняла их в прохладное лоно, накрыла резными тенями. Вдыхать такую полной грудью, слушать тишину дремлющей, пригревшейся на солнышке тайги. В вышине качались сосны, парили тени воронов, их сопровождающих.       Кощей направил коня в чащу, под поваленные крест-накрест стволы, где высокий голый кустарник стоял колючей стеной. Эту часть леса, прозванную чёрной тайгой, только ушлые стороной не обходили. Здесь в сизом мху и хлюпких поганках поворачивали назад тропы, здесь замолкали птицы, а звери от витающего над землёй душного смрада или падали замертво, тотчас прорастая травой, или хватали бешенство. Ваня стиснул уздечку, замирая от стылого ветра, забравшегося под капюшон. Слышался в нём тонкий, надрывный шёпот, да слов было не разобрать. Только и оставалось, что за колдуном поспевать, внимания не обращая на туманом затянутые низины, круги грибов да низкие еловые лапы в клочьях паутины.       Он не выказывал страху, когда меж деревьев показалась изба. Приземистая, стоящая на узловатых корнях, точно на клубке змей, поросшая сухим плющом по самую впалую крышу. Побелка наличников облупилась, огород зарос по заколоченные ставни. На кольях частокола белели черепа, на первый взгляд — звериные, да только не знал Ваня таких зверей, потресканные лбы которых украшали бы старинные руны. Место дышало колдовством, похожим на смутный ужас перед чем-то, чего ещё не разглядел за пеленой тумана.       — Дом ведьмы, — понял он, когда Кощей спешился во дворе, закидывая поводья на колышек. — Сюда деревенские девки бегают за приворотами. Всякое про неё говорили. Что детей в печи запекает, парней с ума сводит, по небу летает…       Кощей усмехнулся под нос. Дождался, пока он с седла слезет, додёргает упирающегося конька до колышка, взял повод из его рук, не давая самому допрыгнуть. Ваня проследил, как он неспеша заходит на высокое крыльцо, казавшееся новее прочего дома. На стук им отворила красивая женщина в домотканом красном платье, при множестве самоцветных ожерелий, поясов и кошелей на широких бёдрах, да в причудливом рогатом головном уборе с оторочкой белой тесьмы. Большие глаза затемнены сурьмой, руки вымазаны в печной саже, белые рукава рубахи закатаны до локтей. Красная косынка перехватывала голову под рогатой шапкой. Красивые полные губы изогнула улыбка, отметила ямочки на щеках.       — Кощей? Какими судьбами?.. — развела руки, упирая в косяки, не давая пройти в дом.       — Милена, — обнял её тот, пользуясь положением. Ваня заметил, что женщина не уступала колдуну ростом, а в пышности форм и вовсе сходила за барыню, даром что жила в лесу. — Как и прежде хороша. И не скажешь, что мы с тобой ровесники.       Красавица вздёрнула соболиную бровь, отвесила колдуну звонкую пощёчину. Тот только нос поворотил.       — Где твоя лягушка? — оглядела она двор, на Ване даже не задержавшись. — Та хоть о приличии что-то знает. С тобой, пройдохой, дело иметь…       — Захотел тебя увидеть, а то больно редко видимся. В старину были что огонь и лёд, Миленушка, али забывать стала былые времена?       — Такое забудешь, — фыркнула та, криво усмехаясь. И будто чуть больше тени упало под яблочко щеки, чуть больше морщин разбежалось от ресниц. — Ладно, проходи. Видят наши боги, не обнаглел ещё с пустыми руками приходить.       — У меня всегда есть, чем тебя побаловать, — переступил Кощей порог, оборачиваясь. — Вань, заходи.       Внутри оказалось весьма уютно: в небольшой, но просторной избе мрак и курящийся с лучинок и тлеющих соцветий дым обволакивал полки со старинными книгами, склянками, глиняными сосудами. Связки сушеных трав и земноводных, куриных лап, летучих мышей и грибов свисали с низкого потолка. На столе у окна были разложены бумаги, чертежи придавливал человеческий череп, в ступках мерцали смолотые самоцветы. У противоположной стены высилась покрывалами крытая печь, в жерле держа котелок, откуда пахло не зельями, а куриным супом. Кощей по-хозяйски откинул с лавки половик, достал с полки книгу, от которой протянулась цепочка, закинул ногу на ногу, сливаясь с тенями. Похлопал рядом с собой, и Ваня примостился с ним. И с удивлением понял, что мебель прибита гвоздями к полу.       — Ну что за дело у тебя ко мне? — Милена присела на краешек стола, скрестив на мягкой груди руки. — Только не говори, что травы не действуют, это не я дура, это ты опять за фазой луны не уследил.       — Мне нужны вот эти, — он вынул из-за пазухи свернутую бумагу, — ингредиенты.       Та развернула, потом ещё раз и ещё, пробежала глазами по строкам.       — Что ты задумал? К чему тебе чер-черто-рыль…       — Чернобыльник.       — У тебя руки дрожат? — нахмурилась ведьма. Потом вдруг взглянула с упрёком на Ваню, хотя до этого совсем его не замечала. — Довели вы его. Скоро совсем на кости рассыпется, довольны?..       Тот округлил глаза, уже было распахнув рот для оправданий.       — Дам за всё сорок заговорённых золотых, — прервал Кощей.       — Ты знаешь, что мне нужно. Без чего мои зелья теряют до половины возможной силы, не на той воде сготовленные.       — Сорок золотых и пару колец сверху. Сможешь призвать хоть рать с ближайшего могильника.       — Да на что мне рать! — ведьма всплеснула руками, прошла до середины комнаты, носком лаптя откинула дверь в погреб. — Ладно, гнилая ты заноза в заднице. Пятьдесят твоих залобзанных, трижды порченных монет, и ни каратом меньше.       С этими словами спустилась по ступеням, гремя чем-то, чего на дневном свету Ваня не заметил. Как рогатая шапка скрылась во мраке, так обернулся к Кощею.       — Что она имела в виду?       — Под занозой в заднице? Ну…       — Кто «мы»? Про кого она?       — Не бери в голову, — тот захлопнул книгу, возвращая на полку. — Мы с ней давно знакомы, многое вместе прошли. Когда обоим натёрли оковы общей судьбы, то уже грешно друг над другом не шутить. Обзывает меня мешком с костями, когда на самой мяса, считай, не осталось. Слышишь, как гремит?       — Ты не… — Ваня уставился в окно, принявшись чесать нос, чтоб был хоть повод покраснеть, когда в мыслях один вчерашний вечер. — Она ошибается, в общем.              — Очаровательный ты юноша, — замурчал Кощей, заводя золотую прядку за ухо.              Разворошил ему волосы, заставляя податься навстречу. Ресницы задрожали, когда он наклонился, сплетая дыхание. Ваня не разбирал слов, завороженный прожилками снега во льду, травяной дым путался в волосах, лоснился к щекам. Он схватился за ворот чёрного кафтана и привстал со скамьи, подтягиваясь к его губам и целуя поверх слов. Его обняли за плечи, позволили сесть на колени.       — Хорош, хорош, — выдохнул тот, усмехаясь.       — Сам говорил не бояться, — прищурился Ваня, чертя кончиком носа по краю острой скулы.       — Зря ты, конечно, послушал, — протянула ведьма, стоя на лестнице опираясь локтями об пол. — Ты хоть знаешь, к кому лезешь? Такие, как он, таких, как ты, пуще семечек щёлкают.       — Будет тебе, Милена, — обернулся к ней Кощей. — Всё в закромах нашла? Что-то больно быстро управилась.       — В том-то и дело, что не всё, — она подняла из погреба большую корзину, полную склянок и банок с сомнительным содержимым. — В последний раз тебе нужен был строгозор только для того буйного малого… А я такое не храню. Оно отравляет запасы одним своим духом, ни закопать, ни сжечь.       — Так найди да доставь ко мне, чай, помнишь дорогу.       — А ещё что сделать? На Лысой горе на левой ноге сплясать при луне? — уперла та руки в боки. — Нет, ежели хочешь раздразнить лихо, то в добрый путь, но без меня.       — Как хочешь, — поднялся Кощей. Выложил на стол мешочек звонких монет. — Найду сам. Ваня, переложи зелья в седельные сумки.       Тот взял корзину, едва поднимая, как мог осторожно понёс на двор. Милена пошла следом, следя, чтобы он ничего не разбил.       — Лицо знакомое, — вдруг сказала ведьма, разворачивая его за подбородок к себе. — Хм… видно обозналась. Ты совсем другой, светлый и совсем юный ещё. Даже жалко такого.       Ваня фыркнул, отворачиваясь от цепких глаз. Принялся складывать склянки рядами на дно сумки у седла вороного коня.       — Знаешь, что здесь, в Нави, делается? — прищурилась ведьма, хватая его за запястье сухой крепкой рукой. И не дожидаясь его ответа, сама заговорила. — Про новый порядок втихаря поговаривают. Кто-то старое чудище из цепей освободил. Сирин не слышно, лихо рыдает где-то в горах, воет за лесом в предсмертной муке. Повсюду нежить бродит неупокоенная, землю измученную рвёт. Стонет во сне Навь который век, проснуться от кошмара не может.       — Зачем вы мне это говорите? — нахмурился Ваня.       — Может, не хочу, что б оно так продолжалось.       Он посмотрел на ведьму, блуждая взглядом по лицу без возраста, глазам старой совы, тонким шрамам-белым ниточкам.       — Может, жду, кто с этим покончит, — та вдруг кивнула на его правый сапог, где ещё вчера пряталась Игла.       — Милена, ну что там? — окликнул их Кощей, шорохом сбегая со ступеней. Взъерошил Ване волосы, прижал к груди растрёпанную голову. — Поедешь с нами?       — Есть дела поважнее, — скрестила ведьма руки на груди, меняясь в лице обратно в улыбчивую красавицу, подмигнула колдуну. — Чай, сам помнишь, куда здесь соваться не следует. Али дать зельице для крепкой памяти?       — Прибереги для себя, — запрыгнул тот в седло. — Бывай, Мила.       — Бывай, Кощеюшка.       Ваня снял поводья с колышка, привстав на стремя. Ткнул пятками конька, выезжая со двора следом за колдуном. За золотыми прядями темнела синева, тяжелые волны перекатывались от тревожных мыслей. Позабыл он, для чего жизнью рисковал у дуба. Какой страшный морок в первый раз в Чёрном Тереме на месте Кощея видел, как боялся колдовства его, да и самого колдуна. Позволил себе глаза отвести. Он в последний раз на излучине тропы обернулся на дом ведьмы. Та стояла посреди двора, провожая их взглядом.

***

      Они углубились в лес, чаща потемнела. Несмотря на ясный полдень где-то над кронами, под сенью тайги царил синий полумрак. Ваня не понимал, как можно ориентироваться среди бурелома, коряг и зарослей крапивы и папоротников. Доносились глухие отзвуки, шорохи, над головами кто-то ползал да перешептывался. Ваня вдруг понял, что воронов не видно.       — Ты не приукрасил тогда про весь мир? — решил разбавить тревогу разговором он, исподлобья следя за спиной колдуна, покачивающимися кончиками волос. — Навью правишь, а среди живых занимаешься… такой грязной работой. Отчего?       — К исходу третьей зимы мои слова станут правдой, — голос стал зимней стужей, скребущей острыми льдинками-зубами. — Увидишь, как падает к моим ногам Навь. Я тебе это покажу. Тогда уж и заказами маяться будет без надобности.       — Что они дают тебе, кроме траты сил?       — Ваня, — тот обернулся, смерил его снисходительным, умильным взглядом, — а то не знаешь.       — Для души, стало быть, занимаешься? — не отступал тот, хоть и от тона голоса снова на щеках стало жарко.       — Какая ж у меня душа, — вздохнул Кощей, — лежит где-то мёртвая, истлевшая, до такой и черви неповадны. Не к чему такую баловать. Если что воскрешаю из раза в раз, то только тело.       Ваня замолчал, пытаясь осмыслить. Кони нервничали, близ овражков и ручьёв упираясь. А как деревья разомкнулись, выводя их к широкому оврагу, усеянному переломленными пополам сухими соснами, как выстроились колья плотным рядом к потемневшему небу, так заупрямились близ пологого склона.       — Это одно из тех мест, где моя собственная магия может обернуться против меня, — проговорил Кощей, протягивая пустую склянку. — Потому я останусь здесь, а ты принеси чёрных ягод с сухого куста.       — Чего ты боишься? — Ваня подул в бутыль, спешиваясь. Выходит, были в Нави места, куда самому царю нежити проход закрыт.       — Иди, — поторопил тот.       Мимо замельтешили остовы деревьев, ноги сминали мягкую золу. На дне и впрямь росли сухие кусты, полные круглых ягод. Ваня огляделся, подмечая сходство оврага с большой воронкой, точно кто-то нарочно провалил здесь землю, очень и очень давно. Строгозора насобирал под самое горлышко, глянул на чёрный силуэт на гребне холма. Без сомнения следил за ним, и сквозь такое расстояние всё замечал. Палец ещё холодил металл его кольца. Вернуться к нему значило принять то, во что втянул его отец, позволить и дальше себя морочить. Но остаться... Ваня перевёл дыхание, забираясь вверх по склону. Остаться значило отдать себя тому безрадостному, полному смертей и горя настоящему, которое доселе считал жизнью.       За одним из деревьев краем глаза заметил силуэт: ветер развевал длинные седые волосы, трепал изношенное алое платье. Ведьма стояла неподвижно, глядя на него. Круглые янтарные глазища хищной птицы не моргали, как вдруг метнулись к вершине холма. Ваня уставился туда же: рядом с Кощеем стоял верный волк. Обнажённый меч до рукояти вымазан свежей кровью. Ваня побежал к ним.       Ноги тонули в золе, да стоило выбраться на твёрдую землю, как увидел в сухой траве срубленные головы, связанные за грязные от крови волосы. Страшенный полуторник волк держал яблоком к груди, остриём в глазнице одной. Лица искажены ужасом и болью, кожа порвана когтями. Ваня замер, чувствуя почти костлявую холодную ладонь, тонкие пальцы сзади на шее, сжимающиеся на горле. Касание волос сухих, дыхание смеющееся над ухом: «Зато твоей здесь нет, да?..». Он быстро взмахнул рукой, развеяв морок.       — Это не они, — отстранённо выговорил Кощей, поднимая взгляд на волка. — Эти её не крали. Всего-навсего ограбили дуб, как тот лишился стража.       — Кстати о нём, — голос Серого был схож рыку, пробирал до дрожи. Ваня и знать не желал, каков он в бою. — Его я приберёг для вас, государь. Ждёт в кандалах.       Ваня вздрогнул, представив своего кота в сырой темнице. Ещё не зная, какой ужас нарисует фантазия от последующих слов.       — Надо думать, ты постарался, чтоб его запереть, — кивнул Кощей, пинком спуская голову за головой под откос холма. — Не перебдел хоть, говорить сможет?       — Говорить — и только, — прорычал волк. И хрипло, на грани голоса и рыка, засмеялся.

***

      — Разреши с тобой пойти, — осмелел, как въехали в ворота. — К пленному.       — Какой тебе интерес до пыток? — протянул колдун с благодушной улыбкой. — Отнеси лучше всё Василисе, да посмотри, чтоб ничего без меня не открывала. Заодно отца проведаешь. Ну, Ваня? Что такой хмурый? Будет тебе, ещё успеет надоесть.       Тому ничего не оставалось кроме как спешиться, да повести коней в конюшню. А по дороге думать, как перетащить всю эту тяжесть, ещё и Василису найти… Он ведь совсем в Чёрном Тереме не ориентировался, и предположить не мог, где её искать. Заводя вороного в стойло, с ненавистью стукнул кулаком о столб, прислонил лоб к щербатому дереву.       — Ты чего? — спросил тонкий и отчего-то знакомый голосок за спиной. Конь потянул удила, скаля зубы и пятясь к стене. Кощеев-то боевой конь. Ваня медленно обернулся на младшую русалку, удивлённо на него выпучившую глаза за прозрачными бельмами. Непривычно сухие кудряшки у неё так и светились. — Ты голову сломать хочешь? Лучше во-он об тот топор!       — Что ты тут делаешь? — раздражённо осмотрел конюшню, замечая парочку подруг, белыми рубахами до чёрных пяток сидящих по углам. Остальные кони им явно рады не были, побаиваясь мертвячек. — Что вы тут делаете? Пришли заманивать парней?       — Нет, — помотала головой младшая, брызгая ряской. — Мы к Жаб… Васе. Пришли.       — Вчера она нам отдала нашего мучителя, — подала голос другая русалка, смотря на него из-под спутанных с водорослями русых волос, в которых лениво шевелились пиявки. Руки у неё были по локти содраны до мяса, смешанного с грязью. — Мы ведь у реки сидели только что б его подкараулить. Думали, что его убить надо, чтобы упокоиться. Так что вот, пришли спросить, что дальше делать.       — И сказать спасибо, Глашенька, сказать спасибо! — пригрозила ей младшая.       — Отведёшь нас к ней? — спросила Глашенька. — Там до черта народу, очень страшно туда самим идти.       — Это вам-то страшно? — оглядел утопленниц Ваня. — Вы себя давно видели?       — Каждое утро смотрюсь в водное зеркальце и цепляю пиявок! — задрала нос младшая. — Стылой водицей умываюсь, дабы придать коже здоровую синеву.       — Ладно, раз вы людей топите, то, наверное, сильные, — вздохнул Ваня, — а седельные сумки сами себя не отнесут...       Повести трёх русалок до терема оказалось задачей не из простых. То и дело грозили вывернуть из-за угла слуги, а иной раз и припозднившиеся гости с праздника. Процессия грязных, полураздетых дев была слишком заметной. В волосах хлюпали пиявки и угри, за ними на половицах оставались грязные следы босых ног, мокрые пальцы до побеления сжимали склянки, так и норовящие выскользнуть. В передниках с горем пополам донесли, благо уже не краснели показывать ноги. Ваня их запихнул в светлицу, запер за собой щеколду, навалившись на двери. Где-то этажом ниже без чувств валялись Васины кухонные девки.       — Скоро придёт с обедом, — наказал русалкам, жавшимся на лавке. — Тогда и разбирайтесь. А у меня времени в обрез. Без меня ни шороха ни звука. И склянки не трожьте.       Захлопнув двери, поспешил к ближайшему мраку, ныряя на ту сторону терема. Ноги проскользили по льду. Вот так соваться в Чёрный Терем не зная дороги было ох как рискованно. Да и спустя пару залов ясно стало, что в одиночку блуждать ему до скончания веков в этих стенах.       — На что-то же ты годишься? — снял кольцо, крутя в пальцах холодный металл. — Выручай. Отведи в подземелья, к пленному.       Камешек, запаянный в проволоку, подмигнул алым глазом, колечко вырвалось из рук, покатилось по полу, подскакивая на ледовых трещинах. Ваня побежал следом, едва не теряя алый проблеск во мраке. Тотчас вынырнула из-за поворота лестница, за ней отворились одни за другими двери, как от сильного ветра створки их перед кольцом распахивались, иные нехотя со скрипом древним претворялись, отползали на пару пядей. Ноги оступались, оскальзывались на крутых поворотах, он опирался на ледовые углы, едва поспевая. Ваня побаивался поднимать такой грохот, да только и оставалось, как бежать за кольцом, внимания не обращая на сбитое дыхание, скользящие вослед тени за тонким стеклом… То обивало косяки, ступени, взбегало на отвесные стены, проскальзывало в замочные скважины, после себя оставляя калитки и двери отворёнными.       Лестница за лестницей спускался всё ниже, рукой скользя по обледенелым перилам, счёт этажам потерял. Колечко сверкнуло, делая поворот, он пробороздил сапогами по наледи, выравнивая бег. Впереди грота вспыхнул слабый свет, мерцающий точно огонь. Неужто добрался? Неужто вывело его кольцо…       Перед пламенем мелькнул чёрный силуэт, как Ваню схватили сзади, дёргая в неприметную нишу, рот зажимая. Вскрикнуть не вышло, он забился пойманной рыбкой, не различая чёрное на чёрном, пнул обидчика по мягкому.       — Полегче, царевич, — прошептал на ухо знакомый насмешливый голос, — не успокоишься, на съедение мертвякам выкину.       — Кот, — возмущённо промычал Ваня под его пальцами. — Я тебя м-мпф-мм…       Из грота донеслись шаги, хозяйская походка, которую он бы ни с чем не спутал. Факел бросил на стену резкую тень — рогатый венец, острия короны скребут лёд потолка, профиль голого черепа, из-под высокого ворота торчит, точно птичья лапа, костлявая рука в узлах шишек-перстней, когтями орлиными держит путеводное колечко, алым глазом хозяину подмигивающее. Кощей медленно вышел из круга света факела, направляясь в их сторону. Отчего-то Ваня был уверен, что то не потолок низок, не нарочно столь размашист шаг. Страх пуще прежнего сковал тело.       Дурно стало от того, что самому хотелось близости с этим чудовищем. Не о смерти его мечтал, дурак, о любви. Чтобы морок его человеческий был явью, и чтобы явью стало всё обещанное. Да разве могло оно быть с этой ходячей нежитью?.. Игла как нарочно была этажами и этажами выше. А кот вряд ли будет спасать… Баюн с укоризной глянул на него.       — Ваша милость, — в свет факела вступила тень волчьей морды. — Чую кошачий дух в восточном крыле.       Шаги приостановились в двух саженях от ниши, голос Кощея зазвучал отовсюду разом, точно буря просочилась в щели, готовая разобрать Терем по камешку:       — Так чего ты ждёшь? В погоню.       Волчья тень почтительно склонилась, тяжёлые лапы поспешили прочь, скребя когтями. Баюн поиграл бровями, расплылся в ехидной улыбке. Спустя целую вечность Кощей прочертил на стене мерцающую арку, и та обратилась дверью, проливающей во мрак катакомб невыносимо яркий солнечный свет. Тень его — уже вполне человеческая, — исчезла за ней.       Ваню поставили на землю, кот всё с той же ехидной лыбой отряхнул ему кафтанчик, терпеливо дожидаясь, пока страх и возмущение перейдут из грозной гримаски в слова.       — Я думал, тебя пытают! Что ты при смерти, — скрестил руки на груди царевич.       — И пошёл меня спасать? — кот умильно сложил руки у щеки, покачиваясь. — Как это трогательно! Я и не подозревал, что так дорог тебе!..       — Ты знаешь, что она у меня. И, помня ваше кошачье племя, сдал бы меня при первой возможности!       — Вот ещё! — фыркнул Баюн. — Позволил бы я хоть слово из себя вытянуть. Да пусть хвост отрежут, хоть усы повыдергают, я тебя, царевич, ни словом не очерню.       Ваня скептически оглядел его, целого и невредимого, раздражённо постукивая носком сапога по полу.       — Как ты выбрался?       — Сказал Серому, что у него очень большой и красивый… топор, — хохотнул тот. — Ну знаешь, волколаки не могут устоять перед такими комплиментами.       — Всё-таки нашёл его амулет? — ахнул Ваня, вспоминая, зачем сюда тот приходил.       Кот самодовольно закивал, сыто жмурясь:       — Надо было это видеть. Сам давно такого не встречал, нечасто встретишь в наши-то времена.       — Топор?       — Топор-топор, — схватил его кот, вытаскивая из ниши и толкая прочь из подземелий. — Выходить надо, если не хочешь стать кормом для мертвяков.