Не место для сказки

      — И чего такой, как ты, забыл в моём лесу? Чистенький, маленький, всё равно что козлёночек в волчьем логове, — продолжал насмехаться колдун.       — К тебе пришёл, — ответил Ваня, переминаясь на пороге. Под проницательным, колким взглядом было неуютно, точно под рубаху муравьи заползли. — Слышал, что ты оружие заговариваешь. И что Игла и заклятие её — твоя работа.       — От кого это ты такое слышал?       — Неважно, — рывком отвернулся он, да по шее проползли мурашки от перемены в мрачном взгляде. Точно колдун, никто другой так смотреть не сможет. Одна надежда, что с Кощеем до такого не дойдёт. Не выдержит он, если посмотрят на него как на врага. Под тяжестью взгляда этого буркнул под нос, нехотя открывая правду. — Мавки твои проболтались.       — О чём ещё моих девок выспрашивал? — с ленцой протянул тот, скрещивая на широкой груди руки. — И как? Надо думать, они не больно разговорчивые. То воды в рот наберут, то ещё чего…       — Иглы хватило. А методы у меня свои.       Колдун фыркнул, но от дверного проёма отступил, давая пройти внутрь. Ваня наморщил нос от духоты и пыли, оглядывая комнату, где среди хлама, почти под потолок её заполнявшего, единственным источником света служила тлеющая лучинка. Отблёскивало стекло бутылей, сквозняк трепал паутину в углу. Под ногами скрипели древние половицы, наверняка ещё молодость Кощея повидавшие.       — Кем будешь-то, парень? И откуда взялся здесь…       — Иван Царевич. Взялся откуда взялся, жар-птица на хвосте принесла.       Колдун уважительно скривил рот, опустился на скамью, достал с подоконника графин, полный какой-то мутной баланды, и плеснул оную по кубкам, из которых предварительно вытряхнул пыль и пауков. Ваня присел на край скамейки, пинком выкинутой из-под стола.       — Меня кличут Вольгой, — отхлебнул тот самогону. — Хоть в последние годы я своё имя почти не слышу. Не от кого здесь. Разве что матушка во снах зовёт, да Лихо по ночам за порогом бродит, к себе приглашает… И ведь никто не изъявлял желания ко мне по доброй воле прийти!       — Всё когда-то бывает впервые, — Ваня принюхался к пойлу, но отставил, заметив в ней что-то вроде слизи. — В неволе ты здесь. Отчего? За что тебя царь невзлюбил?       — Так про меня там уж забыли… — протянул Вольга, смотря в опустевший кубок взглядом, полным клубившейся за широкими зрачками тьмы. — Немудрено. Сколько уж лет минуло с того, как я её сделал…       Ваня молчал, не спеша пить да приглядываясь к нему. Но страха больше не было. Была тоска и жалость к узнику. А тот плеснул себе ещё самогону, да и начал, промочив горло.       — Стал я для него опасен, бессмертного, тысячью наузов себя опутавшего, в заговорах погрязшего. Посчитал, что до скончания веков мне здесь сидеть. Гнить, пока не порушит время его Терем, на костях возведённый.       — А раньше с ним был?       — Выучем его был, способнее многих.       В кармане завозилась лягушка, Ваня прижал её рукой. Благо, хмелеющий колдун не обратил внимания.       — Что же случилось? — напомнил, видя, что тот начинает клониться к столу.       — То, что сделало его царём, — ответил Вольга, исподлобья пронзая взглядом точно ржавым гарпуном. Ваня задохнулся от обрушившейся силы, голос зазвенел в ушах. — Отступником, богами проклятым. Единственным из колдунов, кто пошёл по головам и так поднялся до трона.       — Расскажи, — слова сами капали с губ, заставляя съёжиться в тесном сумраке.       Вольга мельком глянул на его бледные, сцепленные в замок пальцы, отхлебнул пойла своего с горькой насмешкой:       — Пожалеешь ведь, — чуть помолчал, заполняя тишину треском лучины, как изменился в лице, резкие тени обрисовали скулы и глубокие глазницы, с потолка шалью спустилась тьма. — Морана даровала нам силу, взамен же требовала чтить достоинство смерти, не тревожить чужого вечного сна, помнить о святости тела… Всё то она наказывала избранникам своим, дабы дар хаотичный и своевольный в них усмирить, не взрастить из щенка бешеного волка. Да с ним ошиблась…       …Было это на заре времён, когда не знали ни царей, ни земель иных, а к магии относились с боязнью и почётом. Когда боги были молоды, сыты людской верой и почитаемы ещё не из одного страха. Тогда цвели лета и вёсны, горела осень, мела мягкой метелью каждая зима, а с ней приходила Смерть, дарующая лёгкий переход меж мирами, долгожданный отдых и завершение цикла жизни. С ней приходили и колдуны, служащие тем людям, которых милость богини обошла. Помощники её, отмеченные даром, забранные Зимой, свита её верная, чуть боле к земному привязанные, они передавали от живых весточки, говорили с ушедшими, провожали заблудших… И много их было по городам и весям, мрачных странников, бредущих от жальника к жальнику в поисках страждущих и неупокоенных.       Отмеченные даром Мораны видели богиню, когда случалось им застать чужую смерть. И так понимали свою юдоль. Понял и он… Да в тот день Морана стала его руками, взявшими меч. Пали от обсидианового серпа враги, с лихвой обагрила руда землю, а он остался стоять посредь поля сечи, лицом к лицу с ней. Два воина над землёй, выстеленной смертью. Она позвала за собой, после обвела взглядом все мёртвые тела: сколько было против него врагов, сколько было с ним дружины, все полегли. Не оставила ему никого. Выбора ему не оставила.       И вскоре ясно стало, отчего. Среди всех колдунов он оказался способнейшим и сильнейшим, на голову каждого превосходил и вскоре не обращал внимания на тех, кто не мог встать с ним плечом к плечу. Среди людей почитали его боле не как колдуна, а больше как духа, отхватывающего нити судеб, обкарнывающего жизни да забирающего души по воле своенравной Мораны. Пока его боялись, пока заговаривали от него тыны и несли жертвы, он горя не знал. Кровь молодая, живая бесчисленных сведённых в чащу девиц да отроков приумножала его силы. А богине только в радость, что отыскала этакий дар, она в него учение вливала через край.       До того, как однажды не поплатилась пятью локтями пламенеющей стали в сердце. Сила хлынула из неё вместе с кровью, коей ученик и умылся. И таким грязным образом прикоснувшись к божественному, стал он ненавидим всеми. Бывшие соратники отвернулись от него, разъярились враги, толпой пошли супротив отступника. Да из тел их зарубленных он сложил ступени, по которым взошёл к трону Нави. Подчинился ему мир мёртвых, упал на колени с подрезанными сухожилиями, уронил покорно голову отсечённую.       С тех пор смертью заведует он, превратив её из таинства в пляску послушных его воле трупов, из вечного сна в услужение, из покоя в блуждание по Нави. И нет боле колдунов, кроме тех, кого он сам забрал от живых. Нет боле старой веры, заклинания, отпускающие души, забыты и сожжены. Взамен — некромагия, марионетки да упыри, на живой крови вскормленные. Из царства чистоты Зима стала жатвой и тяжелейшим испытанием для всех не столь запасливых и здоровых. На страданиях мёртвых и страхе живых возвёл он свой Терем. И не знали миры пощады, когда с бесчисленных жальников шли мертвецы, когда наговорами оплетал городища, погружая людей ещё живых в вечный сон, принуждая к службе. А сама Морана ныне скитается бестелесным духом, не владеющая ни прежней силой, ни волей свергнуть самодержца. И так уж который век.       В кармане Вася затихла, и Ваня снял ладонь, сомневаясь, не придушил ли ненароком. Хотя сам сидел точно задушенный, взглядом блуждая по ветхому сумраку. Вопрос Вольги вернул его в реальность:       — Так что забыл у меня, господине?       Он посмотрел на узника, словно только его увидел. Чернявого, всклокоченного, заморённого неволей и горем своим маетным, да прибитого хмелем, от которого уж не отстирается рубаха. А по силе, в нём заточённой, да кое-где проглядывающей на волю, был это колдун ничуть не уступающий учителю своему, при ином раскладе давным-давно бы его превзошедший.       — Узнать хотел, что в Тереме творится, да вижу, что без толку с тебя спрашивать, — глухо проговорил, отводя взгляд.       Тот усмехнулся под тяжёлыми космами, в глазах зажёгся огонёк, причудливо весёлый на мрачном лице.       — Кровь рекой льётся, мёртвой водицей обливается? Отчего ж мне не знать, что дело рук моих давно под заклятием не томится?       — Знаешь? — нахмурился Ваня. — Всё знаешь?       Тот пожал плечами, и вдруг вскочил со скамьи, схватил его за грудки и словно тряпичную куклу встряхнул, с размаху бросил спиной на стол. Воздух вышибло, тело схватило болью, не успел в себя прийти, как Вольга уже рассматривал перстень на бескровной от хватки кисти.       — Думал, царевич, я не замечу, кто тебя подослал? — он отбросил его руку, и плечо прострелило болью. Ваня скорчился на столе, замечая в расплывчатом отражении бутыли у себя ссадину на виске. — Передай ему, что ни слова из меня не вытянет, ни из живого, ни из мёртвого!       — Чего из тебя вытягивать, когда ты ничего не знаешь? — засмеялся, ещё держась за плечо. Колдун опешил. — Не знает царь, что я к тебе пришёл. И что Иглу я стащил, тоже не знает. А колечко он мне дал, можешь себе представить, за доверие.       Вольга вдруг рассмеялся, что зазвенели бутыли. Смахнул нарочные слезинки грязным рукавом, упер кулаки в бока.       — Как же ты его обдурил?!       — У меня свои методы.       — Я тебе верю, — кивнул Вольга, протягивая ему руку и помогая встать на ноги. — Ты ведь тоже её видел.       Ваня сморгнул внезапно нахлынувший свет, возвращаясь в один из тех страшных дней. Он снова был посреди поля брани, бежал по вытоптанной траве на подмогу к брату. Со всех сторон крик боли и боевой клич смешались в единый вой, захлёбывающийся кровью. Позже он поймёт, что авангард был уже разбит, лучники отступили на тылы, а отряд лучшей конницы с тремя царевичами попался в загодя расставленный капкан. Но сейчас это была мясорубка, мельтешащая своими и чужими всадниками, пешими, трупами… Ратмир сражался на коне, прославленный меч срубал головы, но на месте одного упавшего врага тотчас вставали двое новых. Ваня сбил дыхание, подымаясь на холм, наступая на ещё движущиеся тела и спотыкаясь о древки переломленных копий. Он уже слышал, как на его дорогой кафтан да блестящий доспех снимается вороньё вражеской рати, почуявшее возможность содрать выкуп.       И только он приготовился рубануть ближайшего воина, как увидел: за спиной Ратмира в седле была женщина, чёрные одежды летели по ветру струйками дыма погребальных костров, волосы убраны за кольчужный капюшон, а в руке бледной, мёртвой — серп чёрного металла, схвативший в острое объятие шею царевича. Одно быстрое движение — и голова Ратмира падает к груди. Ваня в оторопи замирает, как враги добираются до брата. Безвольно опустившийся меч пропускает удар, из бедра толчками хлещет кровь. Одуревшая от запаха лошадь кидается из гущи боя прочь, унося тело.       У подножия холма Всеслава окружают враги, дружина его сражается из последних сил. Сверху Ваня снова замечает фигурку в чёрном, скользящую меж падающих замертво врагов. Вот она встаёт из тени брата, серп чертит кривую дугу и рассекает броню. Женщина ставит ногу на открытую рану, пинком откидывая ещё держащееся на ногах тело, и Всеслав валится лицом вперёд. Тут же его пронзают стрелы, срывают шлем, впиваются в холодеющую плоть…       А затем она встаёт перед ним. Отражение в обсидиановом серпе столь короткое и нереальное, что Ваня себя не узнаёт. Слышит только, как к нему скачут вражеские воины, как свистят нагоняющие стрелы, как колышет ветер ткани траурного покрова. Морана затыкает страшное оружие за пояс, хватает его за ворот, рывком притягивает к себе. Он уже не видит, но стрелы втыкаются в голую землю, копыта коней развеивают струйки чёрного дыма на том месте, где они только что были.       «От тебя будет прок…» — хриплый шёпот на ухо в объятиях смерти. Голос, который он уже ни с чем не спутает. А в следующий раз услышит перед головами, к ногам Кощея брошенными.       Ваня оказывается на другом краю поля, среди дружины, ещё не редеющей от вражеского натиска. К коннице несётся подкрепление. Раздумий о случившемся не остаётся, как он слышит знакомый оклик над головами проносящихся мимо всадников:       — Царевич! Младшой! Жив! — радуется старый сотник, вскидывает меч, направляя своих людей в атаку. — Вторая пошла! Не уйдут!..       Тогда он спасся, но лишь по воле женщины, имени которой не знал. Стоило догадаться, кто она, как его пробрала крупная дрожь. На кой чёрт он понадобился воплощению Смерти и Зимы? Почему её вообще видел?..       — Как ты… — он смотрел на Вольгу тяжёлым взглядом, за которым ещё полыхал ужас сечи.       — Предположил. Мало кто за порогом смерти так хорошо держится. Саму Морану я не встречал, но моя мать была ведьмой, и видела её над моей колыбелью. Потому отнесла меня через Калинов мост, отдала в руки нечистой силе. С тех пор вот, здесь живу. А у тебя какая легенда?       Значит ли это, что ему было предназначено попасть сюда, что судьба предрешила то, что отец продаст его Кощею… Но если богиню видят только колдуны, и то не все… Какой из Вани колдун? Такой же, как из утёнка лебедь, это точно. К тому же, она ведь ни слова не сказала про то. Всего лишь что от него будет толк. От кого ж его не будет?       — Как сюда попал, спрашиваю, — кашлянул Вольга.       — Сам пришёл. Жизнь не мила стала.       — Скажешь тоже, — фыркнул тот, опрокидывая бутыль до дна. — Ни за что не поверю, что царскому сыну плохо жилось. Девка тебя, наверное, спутала. Или грамоту учить осточертело, да?       Он смолчал, зная, что его не поймут. Не воспримут всерьёз то, что за душегубом-колдуном пошёл в саму смерть. Незнакома узнику судьба младшего сына, никому не сдавшегося при живых братьях, никем всерьёз не воспринятого. Один Кощей его понял, да надежду заронил, что то ещё можно исправить, перекроить судьбу, положив под нож пусть и мир целый. И подумаешь, что оказался тёмным да страшным колдуном. Подумаешь, пошёл против богини. Ваня постучал пальцами по серебряному боку полного кубка, чутка измятого, чутка грязного.       — За что тебя неволили?       — Так, выходит, один я его убить могу, — усмехнулся Вольга с такой пробирающей тоской, что в щелях взвыл ветер. — Ну, моё оружие, то бишь. Да только в горне уж который десяток лет паутина, не помню уж, когда распалял меха. А за молот берусь только чтоб крышу подлатать. Воли никакой уж нет. Я гнию заживо, не в силах ни разорвать этих пут, ни покончить с собой.       С этих слов заныло в груди, до того, что Ваня зажмурился и опрокинул кубок. В глотке вспыхнул пожар, из глаз выступили слёзы, он закашлялся и упал со скамьи, откашливая лёгкие.       — Что это? Водка?.. — прохрипел.       — Обижаешь, — тот присосался к горлу графина, не сжалившись даже над ним. — Чистый спирт.       Вольга не заметил прыгающую у его ног лягушку, а та остановилась перед Ваней и раздула зоб, заодно чуть раздваиваясь в глазах. Что хотела сказать, осталось загадкой, да вот только она проскакала к порогу и порскнула в траву у крыльца.       — Знаешь, царевич, как у нас говорят? — поднялся с лавки Вольга, вздёргивая его на ноги и отряхая кафтан такими оплеухами, что не сбивали наземь только благодаря второй, держащей за ворот, руке. — Обманщик моего врага — мой друг, или как-то так. Пошли закреплять дружбу на озеро.       — Как, боюсь спросить…       — Гостеприимство тебе своё покажу, царским жестом тебе дозволю на моих красавиц поглядеть. Тем боле ты мне воспоминания всколыхнул, разбередил старые раны, мне надобно всё это забыть, а одного тебя я здесь не оставлю. Ты мне запасы самогона выжрешь.       Протестов Вольга не слышал, пока волочил его через яблоневую рощу до блестящего меж деревьев чёрного пятнышка. Озерцо оказалось маленькое, с пологими берегами, поросшими молодой травкой и усыпанными цветными, стёсанными водой полупрозрачными камешками. Деревья обнимали неподвижную воду с трёх сторон, извитые стволы почти касались смоляной глади, нависая над ней, ветви гладили ленивые волны. Место внушало странное спокойствие, точно умершее своей смертью животное, медленно поглощаемое природой.       — Девчонки! А кого я вам привёл! — крикнул Вольга, подтаскивая его к воде. Ноги у Вани от шаткой походки колдуна начали заплетаться. — Самого царевича, вы поглядите, какой малец-удалец.       Из воды высунулась макушка, бледный овал лица с чёрными глубокими глазами, по-кошачьи раскосыми. Мавка показалась сперва по плечи, затем, улыбнувшись, обнажилась до талии, подняла руку и поманила к себе. Стройное белое тело облепили мокрые волосы так, чтобы очертить все прелести завитками, лечь в ложбинку округлых грудей, нисколь не прикрывая их. Вольга стиснул его плечо, подталкивая к воде.       — Я не пойду, — попытался Ваня, когда рядом с первой мавкой показались подружки, с интересом глядящие на них обоих. Все как одна полнотелые, с изгибами мягче бархата. — Я не…       — Не боись, если утопят, то только в любви, — с этими словами колдун схватил его одной рукой за пояс, другой за воротник и с размаху бросил в воду.       Василиса только запрыгнула на камень, как над ней пролетел царевич и с воплем, захлебнувшимся водой, поднял брызги, тут же смывшие маленькую лягушку в озеро. Мавки дружно взвизгнули и кинулись к нему. Усердно работая лапками, Вася поплыла к спасительным зарослям камыша, слыша заливающихся смехом девиц. Ей как-то не приходило в голову, что пьяный колдун окажется настолько опасен.       — Ты там полегче, царевич, со счастья-то! — подначивал с берега Вольга.       Ваня канул в девичьи объятия и едва не поперхнулся, как его утянули под воду. Этот день и без того был чересчур мокрым, а теперь на него напустилась орава мавок. Перед глазами вились нагие тела, ловкие руки освободили его от штанов, бледные губы растянулись в бесстыдных улыбочках. Его притянули к груди, мягкие бёдра обхватили талию, двигаясь, ластясь, да не получая ничего кроме пинков. Под губами и пальцами, без сомнения умелыми, не проскочило ни искорки. Мавки обиженно надулись и вытолкнули его из воды.       Вынырнув, он кое-как добарахтался до берега и пополз на карачках, унимая колотящую дрожь. Таких ужасов натерпелся, какие в кошмарах не приходили. Сказал бы кому… на смех бы подняли. Ваня наткнулся на ноги колдуна, поднял голову. Тот беззвучно хохотал, скрестив на груди руки.       — Ну ты учудил, царевич, ну точно девственник, — вздёрнул колдун его на ноги. — Парню твоего возраста это не пристало, пора бы уж узнать, как это — потерять невинность в объятиях прелестной…       — Да я уже, — безжизненно ответил Ваня. — Но… не девушки.       Вольга замер, из взгляда мгновенно выветрился хмель, щёки посерели. Он убрал руки подальше от Вани, затем начал пятиться.       — Ты, значится, не серчай, — отступая, заговорил колдун. — Не попрекай в плохом гостеприимстве. Ступай с миром.       А после кинулся прочь в чащу, исчез среди яблонь. Ваня остался стоять, по одежде медленно стекала вода. Обернувшись на озеро, заметил сидящую на камне Василису, что провожала взглядом колдуна. И что нашла в нём… От мавок остались только одинокие пузырьки.       — Идём обратно, — протянул ей руку.       — Не могу поверить, что учитель так поступил с богиней, — отозвалась та, хватаясь за мокрую ладонь и подымаясь на лапки. — Всегда говорил, что некромантия по её заветам писана, что Навь сама плодит упырей, нечисть кровожадную. Когда сам был корнем… Недаром его нарекли чудовищем.       — Если поступил так, значит, была на то весомая причина. Не нам его судить.       — Но… Ваня, если всё ж не должно было ему так поступать? Если станется, что за дело его ненавидят? Тогда ты выйдешь против него?       — Никогда, — отрезал, разворачиваясь прочь от озера.       — А Иглу-то отдашь?..       — После слов твоих, как сама думаешь? — прищурился, заставив Васю свести носки. Та потупилась, продолжая путь в молчании. Пускай уймётся в ней эта глупая ревность, разобьётся о его запрет.       Уходили под темнеющим серым небом, тяжёлым от вернувшихся сомнений да догадок. Что же имела за душой Морана, оставив его в живых, права ли была... Ему ни в жизнь не догадаться, божественную волю не постичь. Да знал теперь наверняка, что роль ему здесь судьбой предначертана сложная, да едва ли спросят его мнения все эти боги и цари, в чьи руки ещё до смерти был отдан.