Не место для сказки

      В просторном сумрачном подвале коптили свечи, тусклый свет обрисовал собравшиеся вокруг стола тени. Лица были скрыты капюшонами, под мантиями сверкало оружие. Они оживлённо переговаривались вполголоса, то и дело поглядывая на двери, будто ждали разоблачения.       — Нет ни единой гарантии, что упыри уже не идут сюда, — прошипел один, опуская сухой, костлявый кулак на стол. — Тебе не следовало доверять адрес этому мальчишке!       — Он не предаст, — прищурился Кот, янтарные глаза с узкими щелками зрачков подсветились во мраке. — Ему недавно открылась истина в самом неприглядном своём виде, парень стоит на перепутье, и наша дорожка кажется ему сейчас ближе прочих.       По лестнице спустились шаги. Собравшиеся притихли, но, судя по звуку, человек пришёл один. Впрочем, он водился с самым опасным колдуном Нави, у него в рукаве мог оказаться любой козырь. Ваня оглядел подвал, сходя со ступеней. Фигуры в плащах поднялись, освобождая ему место за столом.       — Я рад, что ты наконец с нами, — улыбнулся Баюн.       Царевич прошёл мимо них, потупив взгляд, остановился у самого стола, не спеша убирать с лица ниспадающих прядей тёмного золота.       — Ещё нет… У него была одна вещь, — произнесла одна из фигур.       — Нам нужна причина верить тебе.       Ваня достал из-за пазухи свёрток и бросил на стол. Тряпица размоталась на лету, о стол ударился звонкий металл, сверкнул клинок. Присутствующие затаили дыхание. В отражении Иглы сверкнули янтарные кошачьи глаза, в наступившей тишине Баюн похлопал царевича по плечу.       — Поздравляю с выбором верного пути, — на эти слова под витыми прядями прорезалась нехорошая улыбка. — Послушай же, что мы приготовили за недолгое время нашего скрытого мятежа. Убить его нам под силу, сложность представляет лишь способ выманить его из стен Терема, как и лишить магических сил, хоть на время.       — Что от меня нужно? -- глаза, что обратились на Кота, были уже не синими, в них таилась тьма.       — Следующей ночью мы привлечём его внимание к одной из последних живых деревень. Нам нужно, чтобы ты был с ним. И в нужный момент воспользовался Иглой.       — Что ты собрался делать? — процедил Ваня, смерив Кота взглядом, полным тяжёлого мрака. — Невинных губить? Как ещё собрался привлечь воплощение смерти?       Тот растянул губы в улыбке, скрещивая перед лицом длинные пальцы.       — В наших же интересах, Ваня, оставить живыми как можно больше людей. Не всякая нечисть может жить впроголодь, когда на свете только и есть, что вечная зима. Сам должен понимать, как важна живая кровь, как без неё не можется.       Тени начали кивать, нервничая и извиваясь, под капюшонами жевали губы, оглаживали чёрными языками длинные, не сточившиеся о кости клыки. Лицо царевича осталось холодно.       — Обещай, что не будешь убивать, — в голосе царевича, недавно ещё звонком да мягком, теперь звучала сталь.       — Ваня, ну что ж ты, за убийцу меня принимаешь? — развёл руки тот. — Я ведь сказал, незачем нам те реки крови, что льются в Тереме через порог. Мы только пригубим их страх.       Ваня пропустил мимо ушей хриплый приглушённый смех, которым обменялись тени.       — Что будет с Навью, когда его не станет? Морана вернётся?       — Что нам за дело до неё, — поднялся Кот, тут же сливаясь с мраком. Вышел из теней позади Вани, по плечам в чёрном бархатном кафтанчике заскользила серая коса, длинные пальцы протянули за собой витой локон золота. — Не останется боле колдунов, разве это не предел мечтаний? Разве не будет эта земля свободна и навечно отдана нам?..       — Останется Вольга, — напомнил царевич, поворачиваясь вослед за тенью за своей спиной.       — Вольга! — расхохотался ему в лицо Кот, распахивая яркие глазища. В каждом ванино отражение попятилось, бледнея. — Не лелей надежд на вашу дружбу, царевич! Он ничем не отличается от учителя своего. Он такой же, как он, как все колдуны! Одна им дорога, Ваня, прямиком в забвение, а Вольга уже катится к нему точно опорожненная бутыль. И после смерти Коротающего не останется уж таких чар, что смогли бы вытащить его из клетки.       — Как ты его назвал?.. — проследил он за скользящей по мраку серой косой.       — Коротающий Век Земной, Карачун*, Кощей… — Кот схватил со стола Иглу, поднял клинком к свету, завороженно проследил, как по лезвию пробежал отблеск, перепрыгнул на победный кошачий оскал, — …Бессмертный. Слишком много титулов для душегуба и обманщика. Пора это кончать. Пора навечно оставить его в истории просто Кощеем.       Игла воткнулась в стол, и Ваня схватил её рукоять. Спрятал за пазуху в кожаный кармашек.       — Ты прав, — кивнул царевич, оглядывая бледнолицые тени, вплотную обступившие его. — Я приведу его к вам.       — Будем ждать, Ваня, — проводил его взглядом Кот. — И поверь, ежели ты струсишь, ничего не помешает нам продолжить дело за тебя. Вот только сделать так, как того хочешь, уже не выйдет.       Царевич вышел из подвала, спеша убраться из-под хищных взглядов теней. Он же мёртв, так отчего ластятся упыри к нему как к живому… От того ли, что пришёл в этот мир сквозь ведьмовскую печь, не встретившись со смертью?.. Уцелел, а толку от того чуть, только больше стал бояться за свою шкуру.       Окольными тропами поднялся в терем, отряхнулся от снега, всё ещё дрожа. Игла холодила грудь под сердцем. Хватит ли у него воли, он не знал. Сжимал её рукоять, поднимаясь сквозь череду полутёмных залов.       За очередными дверями Терем загнал его в ловушку, захлопнув пасть с грохотом деревянных створок. Тусклое зеленоватое пламя обрисовало просторную залу со стенами из блескучего чёрного льда, пологими арками, сходящимися под потолком, где тяжёлые, усыпанные свечами, облепленные потёками воска тележные колёса без ветра скрипели на массивных цепях. Он выдержал прожигающий взгляд, приказывая себе не пятиться, упираясь спиной в закрытые двери. Кощей поднялся над дубовым столом, заваленном бумагами, эхо разнесло мерный грохот его шагов.       — Возомнил, что можешь сбегать, когда и куда вздумается? — его голос надвигался тихим грозовым фронтом.       Ваня попятился, но спина уперлась в гладкий лёд. Терем сжал хватку и замкнул ловушку. Ни окон, ни дверей не осталось.       — Думал, я не знаю, что ты прячешь? — прошипел Кощей.       Рука выпустила когти, вонзила в ткань кафтана пониже груди, сжала, разрывая чёрное сукно, едва дрожа от соприкосновения с заколдованной сталью. Кощей поморщился, вырывая клочок ткани вместе с ножнами. Игла звонко ударилась о каменный пол, выскальзывая, поймала в клинок отражение накренившейся над Ваней чёрной фигуры.       Царевич остался стоять бледный, поборол себя, поднимая взгляд на громаду стали и тяжёлого мрака. Венец над проступающим за мороком лица голым черепом полыхнул белым пламенем.       — Когда думал убить меня? Давно ли стал способен на такую подлость…       — Я боялся тебя! — выкрикнул Ваня, сжимая кулаки. — Я не знал, чего от тебя ждать. Вдруг бы ты задумал навредить мне? Я не выбросил её только затем, чтобы она не досталась никому. Я бы не убил тебя. Никогда.       Кощей скривил бледные губы, потемневшие глаза опасно прищурились.       — Прекрати, — прорычал он.              — Не веришь мне?       Лёд близ его лица разорвался вихрем осколков, осыпаясь на воротник. Ваня замер, скосил глаза на глубокие царапины, блестящие обсидиановые грани. Тот болезненно поморщился, но едва ли острый лёд мог его поранить.       Ваня потянулся к ледяной стали рёбер. Его руки заломили над головой, прижали к стене мёртвой хваткой, не двинуться.       — Ничуть, — по его лицу провела тыльная сторона ледяного когтя, Кощей выжал капельку крови под его скулой. — Она зачем-то защищает тебя. На тебе след её проклятых чар, которые всё ещё сильнее моих.       — Или ты не хочешь их снимать, — прикрыл веки царевич.       — Не твоё дело, что я хочу, — огрызнулся тот, выдыхая лёд сквозь зубы. Ваня поморщился, на ресницах застыл иней.       — Я знаю, что, — спокойно улыбнулся Ваня, поднимая взгляд, подтягиваясь к нему. — Ты хочешь, чтобы я не остывал в твоих владениях навечно, чтобы наслаждаться мной.       Его запястья сжали до боли, к сведённым судорогой локтям стекли горячие струйки крови, но его ресницы задрожали не от страха, а от сминающего, подчиняющего волю поцелуя, прижавшего его к стене. Рука забралась под воротник, дёрнула, разом просыпая пуговицы, огладила его грудь и шею, ластясь к бьющимся жилкам, напоминании о теплившемся в нём огне печи, приведшей его в этот мир.              Кощей милосердно отпустил его руки, прижался губами к запястьям, к следам от своих когтей, слизывая влагу, от которой в стылый мрак поднимался жаркий пар. Окровавленный, запрокинул голову, выдыхая с наслаждением. Ваня обвил руками его шею, прижимаясь к стальным рёбрам, гремучей кольчуге, тяжёлым складкам изорванной ткани, ниспадающей по три стороны оплечья.       — Я хочу того же, — выдохнул он над сталью, льдом и тишиной смерти.       На его голову легла рука, провела меж прядей витого золота, спустилась на кожу, поднимая за челюсть. Ваня сморгнул растаявший иней, глядя на него, гибель и боль в себе сосредоточившего, да открывшего ему любовь настоящей жизни.       — Жаль, что твои слова отныне звучат её голосом, — прошипел Кощей, притягивая его ближе, впиваясь в нежность белой кожи, заставляя в страхе раскрыть губы, обмирая в его хватке. — Но я не волен противиться своей сути. Я слаб, и слабость моя — это ты.       Он притянул Ваню ближе, оторвал от всяких сомнений, выцепил из жутких догадок, окуная в тягучую блажь. Поцелуй был раскалённым сургучом, от него по телу разлился пульсирующий жар, налилась тяжестью голова, до того, что заставила царевича поддаться ему, отвечая. Улыбка прорезалась на его кровоточащих губах, снова и снова до жгучей неги касающихся льда алебастровой кожи. Он рассмеялся, когда его подняли под руки и опрокинули на стол, бумаги слетели вихрем, чернила разлились по тёмному дереву, упали на пол, потёки змеились по доскам, очерчивая узор трещинок-капилляров. Царь сдёрнул завязки с горловины его рубашки, клыки сверкнули и впились над ключицей. Ваня застонал от пронзительной боли, обхватил ногами колдуна, прильнувшего к его телу, требуя ласково, настойчиво, не стыдясь уже своего желания, напоказ выставляя, чтобы знал, что и боль не мешает ему желать близости.       Кровь хлынула от укуса, багряный жар заполонил воздух вяжущим и терпким ароматом жизни. Лёд на стенах пришёл в движение, плавясь от такого количества энергии. Глаза Кощея сверкнули, зрачки хищно расширились. Он сдёрнул с его бёдер штаны, подтянул ближе, нависая над ним. Хрипло выдохнул над ранами, поцеловал разорванную кожу.       — Тогда ты — моя сила, — проговорил Ваня вполголоса, чувствуя, как по капле стекает в легчайшую головокружительную негу. — Ведь ради тебя так приятно умирать.       — Один ты нашёл в гибели спасение, — процедил сквозь окровавленные зубы Кощей, оглаживая его в промежности, задевая вздрагивающую от холода нежность. И разразился шипящим, надорванным смехом на грани хрипа. — Что ж, я дам тебе своё благословение.       Внезапная боль вырвала из него сорванный крик, заставила выгнуть спину. Спазм раскатился от низа живота к рёбрам, забирая его полностью, разливая по телу слабость. Комната раскачивалась, плыла тёмными пятнами. Щёки вспыхнули, пальцы поджались, он попытался, притянув его коленями, забрать больше позволенного. Отчаянно хотелось почувствовать его глубже. И его просьба была услышана, сквозь тянущую боль и медленное движение он выдохнул пламенеющий воздух, несоразмерно холодный для лихорадочно стучащего сердца.       Он с каждой волной наслаждения отдавался без остатка, цепляясь за край стола, обхватывая его ногами и скользя по ниспадающей ткани. Не чувствовал впивающихся до крови когтей, жёсткости держащих его бёдра пальцев, льда металла их колец. Над ним пламенел зубастый венец, выжженный на внутренней стороне его век. Лик его спасения.       Он сорвался на стоны, на режущую грань крика, ёрзая, вырываясь из его рук и с наслаждением разрывая свои раны. Порываясь то ли избежать чувства, что наверняка прикончит его, то ли упасть в него с головой. Когти прочертили по поверхности стола полосы, изгибая спирали стружки, по хребту спустился гортанный рык.       У смерти в когтях было сладко, до того, что он подался ей навстречу, тлеющий от собственного пламени, слабеющий, истекающий кровью. Потянулся губами к пустой глазнице, иссечённой трещинами скуле, к вплавленному в саму кость венцу, должно быть, когда-то и спалившему кожу.       — Я не предам тебя, — прошептал царевич, целуя его поверх клыков, потёков собственной крови, проникая рукой за оплечье и оглаживая голые кости в стальных оковах. — Не предам. И ты знаешь это.       Его плечи пригвоздили к столу, вспышка дугой выгнула спину, он отрывисто задышал, обездвиженный её медленно рассеивающимся светом.       — Не смей обмануть и эти надежды, — произнёс Кощей, прикладывая ладонь к горячим, пульсирующим ранам. Отнял уже от нетронутой кожи. — Я хочу верить тебе, но если я снова уличу за тобой обман, всё моё доверие обратится в столь же сильную злобу. Я убью тебя без сожалений.       — Я знаю, — моргнул он, оставаясь лежать. — Но я всё же могу доказать, что Игла мне нужна была для дела.

***

      Среди зимней ночи занялась пламенеющая заря. За частоколом маленькой деревни поднимался огонь, быстро перекидываясь на соседние крыши и голые деревья. Люди выбегали из домов полураздетыми, застигнутые врасплох, кричали тушить пожар, но такое зарево в считанные часы испепелило бы маленькую деревушку. Оно не оставляло ни шанса живым посреди стужи.       Из последнего дома выскочила проворная тень, волоча за ногу отбивающееся тело. Длинная коса метнулась, обращаясь из гибкого хвоста в хлесткую плеть. Взмах сабли прервал крики.       — Где же ты?! — закричал Кот, раскидывая окровавленные руки. — Сколько здесь смерти! Сколько боли и горячей крови! Разве не она даёт тебе не осыпаться прахом, старая развалина?!       Меж домов из теней выскальзывали фигуры упырей, сбивали людей с ног, заставляя бежать от них прочь, оступаясь и взрывая босыми ногами снег, на площадь. Одна схватила девушку в тонкой рубахе, крепко прижимая к себе трепыхающееся тело. Под капюшоном бледная кожа разорвалась, распахивая чёрный провал пасти, белые изогнутые клыки. Девушка закричала.       Баюн оглядел учинённый им хаос, пьянея от крови. Похоже, царевич всё ж ослушался и не привёл колдуна. Да ему же легче! Есть ещё куча таких деревень, что послужат им наживками. А сейчас он прикажет своим людям вдоволь насытиться, и они будут пить эту кровь до рассвета! Они оставят солнцу только дымящуюся пустую плоть. Он вздрогнул от движения на краю зрения, обернулся, поднимая голову.       Над ним поднялся на дыбы громадный чёрный конь, со свистом рассекали воздух копыта. Из ноздрей валил пар, смоляная грива вилась косами по ветру, опаляемая летящими искрами.       — Измену вырубают под корень, — прогремел Кощей, опуская коня на ноги. Баюн кинулся прочь из-под копыт, удар накрыл его снопом снега. — Следовало раньше тебя казнить.       Кот прошипел сквозь зубы, отползая сквозь сугроб от надвигающейся чернильной тени. Огонь плясал высоким алым заревом, деревня уже догорала. Где же носит этого царевича?! Почему он ещё не вонзил кинжал в это ссохшееся сердце… Подлая догадка завозилась в нём, всё разгораясь. Его не могли предать. Не могли… Он свернёт мальчишке шею голыми руками!       — Будь ты проклят, душегуб! — вынув из поясной скобы нож, он вонзил его в тлеющий сруб ближайшей избы, перепрыгнул кувырком, отталкиваясь от стены и в прыжке обращаясь, выставляя перед собой серпы когтей.       Конь и колдун обратились стаей чёрных птиц. Вороны, каркая наперебой, взвились над домами. Лапы взрыли пустой снег, схватили ещё не остывший труп и принялись рвать в кровавом помешательстве. Только когда Кощей вышел из мрака позади него, Кот выбросил человеческое тело, зашипел, прижимая уши.       Кощей вскинул руку, перстни озарило сияние. Но слабый свет не остановил Кота, он кинулся на колдуна сквозь лучи, пронзающие снег и багровую ночь. Кощей сжал кулак. На кошачьей шкуре взбухли кровавые полосы, но даже полыхающая боль не остановила его, в янтарных глазах горела ярость. Он вскинулся в прыжок. Вытащив из седельных ножен двуручный меч, колдун поднял его уже отточенным движением. Замах, и серебряная дуга рассекает воздух. Остриё целит в открытую грудь и пронзает насквозь. Фламберг танцует в плоти.       Он принял на себя вес удара, чуть сдержал громадную тушу, ослеплённую от ярости, ослабшую от внезапной боли. По рукояти заструилась испитая тёплая кровь. Кощей вытащил меч, бросая кота на снег. Тот с хрипом принял свой человеческий облик, прижал руки к ране. Он не останавливал его, когда тот, поднявшись на дрожащих ногах, кинулся прочь. Баюн упал на стену избы, поплёлся к частоколу, забыв обо всём, о ноже, о мести… На бледнеющем лице не было ничего кроме ужаса, кроме поджидающего его на самом дне души желания сбежать, дойти до ведьмы, доползти хоть из последних сил. Такое количество выпитой крови даст ему сил, может быть, даст чуть жизни взамен вытекающей из рваной раны промеж рёбер. Кровь щедро обагрила его одежду, ноги не слушались.       На его пути выросла тень, строго взглянула тёмной синью глаз из-под мрачного, тяжёлого золота.       — Ваня… — прохрипел он, оседая в снег, хватаясь за чёрный приталенный кафтан, скользкий от его собственной крови.       — Ты обещал не губить невинных, Кот. Нет больше к тебе веры, — тяжело говорил он, словно верша над ним суд. И оттого истерическая улыбка прорезалась сквозь кровавую корку кошачьего лица.       — Мы здесь все чудовища, мы не можем иначе… Нет нам нашей драгоценной жизни без людской смерти. Что я, что он, Ваня… И всё ж… я хотел, как лучше. Я…       Тень накрыла некогда светлое лицо, царевич наклонился к нему, схватил за плечо. Под сердце Кота вошёл мертвенный холод заколдованной стали, он рвано выдохнул, оседая в объятия Вани. Игла сделала своё дело, забрала жизнь холодком по рукояти, искрами снега на вынутом обагрённом клинке.       Он поднялся, отпуская тело оборотня в снег, оглядел кинжал, боле не дрожащий в его руке. От клинка поднималась с горячим паром новая сила, вселяющая трепет, чувство уверенности, приходящее с едва слышным голосом капающей в снег крови: и чудовища смертны.       Теперь он вспомнил тот путанный сон, его пророчество.       «Направо пойдёшь, недругов встретишь. Налево повернёшь, несчастным будешь. А коли прямо путь держать будешь, так погибель свою сыщешь».       Выяснил малой кровью, что одна дорога вела к недругам. Его ли, Кощеевым ли, уже едино. Теперь царь нежити ему верил. И уже лёжа подле него, на развороченной постели в сладком бессилье, он ответил, смотря в тёмные глаза отражению богини в зеркале:       — Если я когда-нибудь и покончу с ним, то это будет моё, и только моё решение.