Экскурсия в Серый Бастион проходит не просто неплохо – отлично. Довольно странно описывать в подобных выражениях захват здания, где в полуразрушенных анфиладах и коридорах скрываются полчища чудовищ, где приходится драться за каждую комнату и где каждая дверь и поворот таят новую угрозу, но...
Но Дейран чувствует себя именно что отлично, с боем поднимаясь от подвалов наверх в уже почти привычной компании. И не видит смысла драматизировать – вокруг и так слишком много тех, кто усложняет каждый вдох, чтобы вливаться в их стройные ряды.
В день штурма у Дейрана с самого утра великолепное настроение, а значит, все вокруг представляется ему приятным и увлекательным. Даже прогулка в городские подземелья с последующей необходимостью зачищать от демонов и их поклонников немаленький, вообще-то, дворец. Даже потенциальное столкновение с виновницей Кровавой зари Кенабреса – демоницей Минаго. Даже спасение города – и, вот уж диво дивное – совершение подвига во славу Иомедай.
Все вышеперечисленное действительно проходит так, как он и ожидал – то есть приятно и увлекательно. Дейрана радует сегодня все на свете.
Легкость, с которой Уголек палит культистов – а вместе с ними и дорогущие шпалеры с самыми праведными религиозными сюжетами. Шутливый разговор о любви, когда Аурен многозначительно интересуется, какую роль Дейран отводит себе в бурном море чувств – скалы, о которую разбиваются, или лодки, вольной плыть куда угодно. Да даже комментарии Нэнио, которые обычно кажутся совершенно неадекватными, сегодня веселят.
Дейран подозревает, что так выражается некая форма нервного перенапряжения – Ирабет, Аневия и Хайлор достаточно долго запугивали его этим штурмом, чтобы начать нервничать. Точнее, они, конечно, никого не запугивали – они просто обсуждали свои «военные дела», и кто же виноват, что у графа Арандея от природы столь тонкий слух – особенно чуткий, когда с ним никто не делится никакими планами?
Но даже если сегодняшняя веселость – производная стресса, Дейран предпочитает ее похоронной серьезности. «Для этой мерзости, увы, никогда не бывает слишком поздно, так незачем и торопить».
Итак, все получается просто превосходно. Дейрану начинает даже казаться, что и вечер этого полного героических свершений дня будет не менее... любопытным.
Во всяком случае, переглядываясь изредка с Ауреном, он чувствует себя почти польщенным. Взгляд серых глаз светится знакомой уже гордостью, и любованием, и обещанием... А почему графу Арендею не наплевать на то, как именно на него смотрят конкретно эти серые глаза, разумеется, загадка – но он собирается решать ее позже.
Скажем, с утра. Или на той неделе. В общем, когда-нибудь потом.
Проблемы начинаются со Страж-камня. Дейран почти готов поверить, будто тот и правда проклят. Или проклят весь этот город. Или проклят сам Дейран – что, в целом, и так не требовало отдельных доказательств.
Они добираются до места, где брошенный Дескари монолит пробил крышу: ожидают очередного боя, но не встречают вокруг никого. Камень лежит в провале обрушенных перекрытий, пульсирует энергией и словно гневно гудит.
Дейрану хочется отвернуться – его посещает странное чувство: как если смотришь на безнадежно раненое животное. Или чье-то увечье. Неприятно, неуютно, неловко... Он поджимает губы и отводит глаза.
Аурен тоже хмурится, но делает несколько четких шагов вперед – оказывается так близко от артефакта, что может протянуть руку и прикоснуться. Несколько долгих мгновений он стоит в тишине, и никому почему-то не приходит в голову задавать ему какие бы то ни было вопросы. А потом в его ладони возникает тот странный нож, который он подобрал на рыночной площади и с тех пор таскал при себе, хотя ни разу не пользовался.
Дейран зачем-то окликает его – Аурен как не слышит. Заносит руку и ударяет пурпурным лезвием в стык пересекающих Страж-камень трещин.
Кажется, ничего не происходит.
Кажется, мир звенит, будто бьющееся стекло.
Кажется, вокруг Аурена вихрится смерч противоположных энергий.
Кажется, по граням Страж-камня черно-золотой волной проходит судорога.
Все сметает ослепительной вспышкой, Дейран зажмуривается, а когда открывает глаза – Страж-камень, подаренный Иомедай своим верным крестоносцам, перестает существовать и превращается в титанических размеров синий булыжник. Дейрану плевать на дары богини – он в принципе не одобряет религиозного рвения.
Но ему что-то очень не нравится в спине Аурена – он еще не понимает, что не так, а уже знает:
не так – все.
Аурен оборачивается – ножа в его руках нет. И нет никакого выражения на отрешенном бледном лице. Дейран пробует поймать его взгляд – безуспешно.
Вокруг вдруг становится слишком шумно и холодно. То ли задувает сверху, там, где выброс магической, или божественной, или какой угодно еще энергии снес остатки крыши. То ли ворвавшаяся в зал Минаго творит гнусное колдовство на потребу своей черной душе. То ли Дейран чувствует, как нечто, наполнявшее его радостным предвкушением, непоправимо истаивает и пропадает, оставляя вместо себя только ненужную уверенность в собственных возросших способностях.
Он отметает эту непрошеную уверенность прочь и тщетно пытается так же – усилием воли – избавиться от нелепого, непонятного, беспричинно возникшего чувства потери. Справиться с ним почти невозможно, Дейрану необходимо на что-то отвлечься, но ни тяжелая схватка, потребовавшая напряжения этих самых невесть откуда взявшихся новых сил, ни явившийся спасать демоницу предатель Стонтон, ни его мелодраматический монолог о демонах, любви и лжи Дейрана не трогают.
Ему невероятно, чудовищно холодно, а когда он устает с этим бороться и зачем-то пытается взять Аурена за руку – его пальцы ловят пустоту.
«Будто кто по моей могиле прошел», - кажется, это говорит Вольжиф, когда они спускаются во двор Серого Бастиона – и Дейран с ним совершенно согласен. Именно так он себя и чувствует с того мгновения, как Аурен сломал Страж-камень и, похоже, самого себя заодно. А вот Ланн – тот, наоборот, радуется, что у него впервые в жизни ничего не болит.
В общем-то, у графа Арендея тоже... ничего не болит. Ему просто холодно. И не помогает ни осознание собственной победы – хотя они победили демонов, с этим не поспоришь – ни тепло праздника, устроенного ликующими защитниками города, ни вино, которое Дейран пьет, словно воду, бокал за бокалом.
Кое-как его приводит в себя только явление венценосной и обожаемой кузины. Это... сюрприз, а Дейран, к своему огромному сожалению, и вполовину не так пьян, чтобы рассказать дорогой Голфри, как он ненавидит сюрпризы. Зато новому герою Кенабреса – который не сказал Дейрану за весь вечер ни единого слова, будто перестал его в принципе замечать, – такая неожиданная встреча, похоже, по душе. Ничуть не тушуясь, Аурен расточает королеве комплименты и вообще являет собой образчик рыцарственной обходительности.
Дейрана от них обоих тошнит.
Он еще успевает уловить, что кузина притащила с собой войска и гвардию – «очень вовремя» – и что у нее какие-то далеко идущие планы на спасителей города – «кто бы сомневался...» А дальше вино все-таки ударяет в голову, и он учит Сиилу танцевать гальярду, читает Камелии скверные стихи, рвется прямо ночью заказывать для Ланна шляпу особого фасона и встречает рассвет, сидя с Вольжифом на телеге с пивными бочонками и распевая крайне неприличную балладу.
После пробуждения приходится влить в себя пару зелий высшего очищения и зелье исцеления сверху, чтобы из зеркала на Дейрана посмотрел граф Арендей, а не всклокоченная личность с черными кругами под глазами. Разобравшись с этой проблемой, Дейран идет искать Аурена, с которым все-таки собирается поговорить, – а натыкается на Аневию, и она посвящает его в подробности вчерашних эскапад.
Оказывается, он довел Ирабет до бешенства своей непочтительностью в адрес дворян Мендева вообще и отдельных героев-крестоносцев в частности. Собирался оформить все свое наследство на Сажу – ручную ворону Уголек. И отказался присоединиться к неофициально уже объявленному Пятому крестовому походу, сославшись на неотложные дела с участием ящика кьонинского вина и троих кьонинских куртизанок.
Дейран хмыкает – он в упор не помнит, почему его, собственно, так разобрало. Не от выпивки же! В своей жизни он пил и больше, и крепче, а до такого не доходило... И не из-за Аурена – никакое сорвавшееся романтическое приключение, никакое разочарование не возымело бы на графа Арендея подобного влияния.
Во-первых, он давно уже лишен присущих глупцам и отрокам иллюзий относительно романтических увлечений, а во-вторых, даже будучи влюбленным и обманутым в лучших чувствах, он не промерзал всей душой вот так, до костей. Зябко даже вспоминать, хотя солнце печет во всю, и вообще день – очаровательный.
– И что Ее Величество, дорогая кузина? – спрашивает Дейран, когда они с Аневией выбираются за пределы городских стен и едут в расположение ставки армии.
– С утра провозгласила начало крестового похода. Назначила Аурена на пост рыцаря-командора, - женщина улыбается так, словно это и ее личная заслуга в том числе. – Сейчас устроили смотр войск, и мы как раз к началу приедем. Если поторопимся.
Не хочется не то что торопиться – хочется развернуться и умчаться в противоположном направлении. Но он тащится в лагерь и со все возрастающим раздражением смотрит на импровизированный парад, слушает торжественную речь кузины и наблюдает за новым рыцарем-командором.
«Изумительный карьерный рост», – язвительные комментарии не слишком-то помогают, карьерный рост и впрямь впечатляющий. Ради очистки совести Дейран пару раз пытается поймать Аурена, чтобы... «Чтобы что? Чтобы он отговорил тебя ехать?» – зло интересуется Дейран у самого себя, однако увещевания такого рода ему, как выясняется, не грозят. Рыцарь-командор, видимо, очень занят своими новыми обязанностями, а Дейран не собирается ни за кем бегать – и отправляет в свой особняк посыльного с приказом паковать вещи.
Что ж, вероятно, это финал их недолгого – и не сказать, чтобы особенно приятного – знакомства. Но к чему герою Кенабреса знакомство с таким смутьяном, как граф Арендей, когда ему рукоплещет сама крестоносная королева Мендева!
И все-таки порой Дейран чувствует себя настоящим любимцем судьбы. Он успевает дождаться свежую лошадь и двоих симпатичных спутников, в чьей компании собирается возвращаться в Кенабрес, когда замечает рыцаря-командора, целенаправленно направляющегося к нему через плац.
Аурен, кажется, исподволь присматривается к самому графу и к его эскорту, пока идет. Дейран улыбается ему солнечно и ясно, будто правда рад видеть. Впрочем, эстетически – взлет карьеры сказался на Аурене неплохо. Взять хотя бы этот тяжелый темно-синий плащ со сдержанным серебряным шитьем... Небогато, но со вкусом.
Дейран дает рыцарю-командору подойти, и смотрит честно и открыто, и только дождавшись ответной странной – словно ее не получилось удержать – улыбки, поздравляет со вступлением в должность. А потом лукаво и многословно сожалеет, что не сможет лично засвидетельствовать победу сил добра над... всеми остальными силами.
Вся радость Аурена гаснет, хотя он нисколько не меняется в лице. Это... пожалуй, это приятно наблюдать. Мир сразу наполняется яркими красками, и хочется глубоко дышать восхитительным воздухом свободы, в полной мере наслаждаться чарующим чувством восстановленной справедливости...
Дейран едва ли не смеется, но успевает себя вовремя одернуть и подпускает в голос чуть серьезности. Он вовсе не планирует быть милосердным к этому любителю парадов и королев.
– Знаешь, мне правда жаль. Прости, если прозвучит, как издевка... – Вот, вот это отличный тон, и можно даже чуть более виновато: – Я просто не умею отключать свои ядовитые железы по желанию. На самом деле ты меня... интригуешь. Мы могли бы провести больше времени вместе...
Он жадно следит за рыцарем-командором, не желая упускать и толику впечатлений, и дожидается своего. Серые глаза затапливает очень знакомая, такая узнаваемая тоска: ему больно – действительно больно – и это даже заметно.
«Не так уж теперь и все равно, да?..»
Дейран мысленно усмехается и безжалостно продолжает:
– Но, конечно, не в этих условиях, - переход от мягкого сожаления к абсолютной холодности удается особенно хорошо. И еще раз, чтобы закрепить эффект: – Пусть рыцари катятся к демонам, – «во главе с героическим командором», – А демоны к рыцарям! И вместе с ними пусть катится вся эта ханжеская крестоносная пастораль.
Получилось просто прекрасно – в меру резко, в меру правдиво. И Аурен, наконец, выглядит так, как и должен: словно ему надавали пощечин.
Хотя собой он владеет, надо признать, отменно. Еще мгновение назад Дейран бы поверил, что командор даже отреагирует, но сейчас, глядя, как успокаиваются на мгновение сжавшиеся в линию губы, понимает, что такой радости не добьется. Ну и ладно, он все равно в выигрыше...
- Поезжай, если чувствуешь, что тебе здесь не место, – чужой голос звучит ровно, очень доброжелательно, почти заботливо – так, что Дейран едва не вскидывает брови.
Подобной стойкости он, признаться, не ожидал – неправильно оценил чужое отношение? Он торопливо припоминает все, всматривается в застывшее лицо напротив и отбрасывает сомнения – все взвешено, измерено и оценено верно. Просто у сукина сына и впрямь стальные нервы.
Что ж, Дейран вполне готов к какой-нибудь новой продуманной шпильке в свой адрес. К чему он не готов, так это услышать:
– Я бы хотел тебя еще когда-нибудь увидеть, – нет, все гораздо хуже, чем показалось, ведь это не сарказм и не ирония, а проклятая искренность без единого намека на укор. – Устроишь мне праздник в честь победы в Дрезене?
Дейран ловит чужой взгляд – ему просто необходимо убедиться, что он не ослышался. Праздник. В честь победы. Серьезно? Или это попытка отшутиться? Что ж, если так, то рыцарь-командор может не стараться – не получится.
– Твой оптимизм очарователен! Знаешь, если тебе каким-то чудом посчастливится выжить, найди меня, – легкомысленный тон дается без малейших усилий. – Возможно, я тебя даже вспомню... Хотя и не обещаю.
Дейран опускает ресницы и понимает, как крупно ошибался – разглядывал лицо командора, а надо было смотреть на руки. Аурен вроде бы просто держит фехтовальные перчатки – но пальцы у него едва заметно подрагивают, словно их свело, а костяшки белые от напряжения.
«Так-то лучше».
Теперь, когда можно точно отследить эффект от собственных слов, Дейран и вовсе расцветает:
- В любом случае, я собираюсь дождаться отбытия войск. Люблю проводы, – доверительно сообщает он. – Особенно, когда я остаюсь, а кто-то другой уходит навстречу тоске и безнадежности. Иногда полезно напоминать себе о том, как несправедлива жизнь... – долю секунды кажется, будто Аурен его сейчас ударит – но он лишь аккуратно закладывает перчатки за пояс и расслабляет кисти рук.
«Вот мерзавец!» - как-то лениво, по инерции злится Дейран и осознает, что пора заканчивать. Если уж честно – ему становится почти совестно, а этого чувства он вовсе не собирается допускать. Да и зачем, если он все равно уезжает? Третий раз за день Дейран ощущает странную шероховатость этой мысли и отмахивается от очередного бесполезного предвидения.
Граф Арендей не хочет ничего знать, граф Арендей хочет на море: слушать песни, пить вино и в чьих-нибудь объятиях забыть все, что случилось в Кенабресе. А вот этого господина, который воистину блестяще держит удар и вообще обладает всеми мыслимыми достоинствами, – в первую очередь.
– Что ж, прощай, командор, – реакции уже нет в принципе никакой: Аурен молчит, и ничего не получается понять по глазам, так что договаривать имеет смысл только затем, чтобы оставить за собой последнее слово. – Полагаю, я буду самым приятным твоим воспоминанием на изматывающем пути к бессмысленной бойне. Или, как минимум, самым эмоциональным воспоминанием...
Дейран обрывает свой затянувшийся монолог и отворачивается. Почему-то ему паршиво – и хочется уехать прямо сейчас. Но он уже пообещал остаться до вечера, к тому же... Кузина Голфри едва ли бросит своих крестоносцев, не проводив как следует, – а на юг отсюда одна дорога, и ей с Дейраном будет по пути. Какое-то время.
***
В итоге на юг не едет никто, хотя на какое-то время им с кузиной Голфри и правда становится по пути.
Когда рыцари из свиты Ее Величества чуть не под руки тащат Дейрана в шатер командора, он идет нарочито медленно, и, увлекшись этим нехитрым издевательством над доблестными адъютантами, совершенно забывает прочитать врученную ему солиднейшего вида бумагу.
А стоило бы – потому что тогда он, во-первых, был бы менее ошарашен своим так называемым назначением, и во-вторых, сразу бы заметил, насколько странно выглядела первые несколько секунд сама обожаемая кузина.
Тогда Дейран не обратил на это внимания, поглощенный решением неотложного вопроса – как удержать лицо, чтобы не казаться шокированным идиотом. Но позже, восстановив в памяти всю сцену, он понимает: Голфри, похоже, столкнулась с точно такой же задачей. Дейран понятия не имеет, что Аурен сказал
ей, но, судя по его идеально прямой спине, уверенному развороту плеч, руке, непринужденно лежащей
на эфесе рапиры, и совершенно ледяному взгляду – благожелательность командор отринул.
«А все-таки интересно, чем можно так пронять саму Голфри Мендевскую, чтобы она еще пару минут после выглядела растерянной?..» Сейчас этого уже не узнать, а тогда Дейран по собственной глупости дает кузине возможность отыграться на нем и скрыть свои эмоции.
Она, почти красуясь, говорит о сверхважном назначении – конечно, тонкостью ее юмор никогда не отличался, удару дубиной по голове тонкость вообще ни к чему, – но это даже для кузины чересчур. Дейран сжимает зубы и молчит, а Голфри уже лучезарно улыбается Аурену; тот будто специально отворачивается так, чтобы пряди длинных волос окончательно скрыли от графа его лицо.
– Какой прекрасный жест, Ваше Величество! – в голосе рыцаря-командора только слабоумный не расслышал бы издевки – но Дейран не уверен, издевается ли Аурен над ним, над собой – или даже над Голфри. – Я убежден, граф не смог бы спать спокойно, если бы вы не дали ему шанс послужить... общему делу.
Почти хочется подойти и заглянуть командору в глаза. Мелькает дикая мысль, что здесь какая-то иллюзия и это вообще не Аурен.
Потому что кроме очевидной насмешки над мифическими благими порывами графа, непривычным жестоким ядом сочится буквально каждое слово. «Прекрасный жест» – откровенное обвинение в дурновкусии, беззастенчиво брошенное в лицо. «Общее дело» – апофеоз брезгливого, ничем не прикрытого презрения...
Рыцарь-командор словно хлещет свою королеву словами – наотмашь, не жалея, – только Дейран не может понять, за что.
Кузина, даже если расслышала то же самое – в чем Дейран сомневается: она не знает Аурена и не может верно оценить все нюансы – продолжает улыбаться. Хотя все же поворачивается к командору – а это дарит Дейрану несколько мгновений, чтобы вернуть самообладание и придать себе приемлемо учтивый вид.
– Я знала, что тебе понравится... – Голфри бодро начинает очередную душеспасительную речь, но умолкает, вдруг сбившись с привычной схемы.
Дейран бы год жизни отдал, чтобы оказаться в таком месте проклятого шатра, откуда ему было бы видно лицо командора. Но Аурен стоит к нему спиной и не меняет позы, разве что чуть наклоняет голову к плечу. Как он вообще добивается от кузины подобной изумительной реакции, почему так себя с ней ведет и отчего она это позволяет – вопросы, на которые у Дейрана нет ответа.
Как нет и времени над этим размышлять. Потому что Голфри, конечно, моментально берет себя в руки, делает вид, будто не прервалась, а сказала все, что хотела, – и теперь торопливо накидывается на него:
– У меня были сомнения, готовы ли вы к такой ответственности, граф... – она произносит что-то еще, Дейран смотрит, как шевелятся ее губы, и вроде бы даже слышит слова, но на фразе «я рассчитываю, что вы будете безукоризненно исполнять приказы командора» резко осознает, что говорят на самом деле не с ним.
Он вообще здесь не при чем – не его Голфри хочет задеть, и не ему предназначена ее насмешка. Да и насмешки-то, в общем, никакой нет. Кузина будто бездумно крутит во все стороны тяжеленным турнирным копьем – пользуясь своей безнаказанностью и своим положением, даже не утруждаясь изображать какую-то там иронию. Потому и издевательская должность советника по непроизносимой ерунде называется так откровенно глупо, поэтому и кузина сейчас следит не за ним, а за командором...
Это могло бы быть обидно, если бы не было так любопытно. Как Аурен – с его-то умением нравиться всем, даже слепоглухонемым монгрелам – умудрился
настолько не понравиться королеве, которой это, впрочем, ничуть не помешало вручить ему высокий чин?..
Испытывая одновременно и облегчение, и досаду, Дейран пытается отстраниться от ситуации, и картина становится еще четче. Свеженазначенный рыцарь-командор Ее Величеству откровенно неприятен, но она – что особенно пикантно – похоже, сама не понимает, насколько все скверно. А даже если поймет – то, конечно, не позволит себе открытой антипатии: она же светоч благородства, светочам такие низменные чувства не полагаются по определению.
«Интересное отношение к тому, кого ты только что поставила во главе армии», - думает Дейран, рассматривая разложенную на столе карту с нарядными фигурками полков. Командор, наконец, оборачивается – и, вероятно, перехватив его взгляд, криво усмехается Дейрану в лицо.
«Сегодня ввели новый праздник, День Откровений, а меня забыли предупредить?»
С другой стороны, Аурена можно понять. Армией гордо называются невеликие остатки Орлиного Дозора, выжившие в Кенабресе, пара крохотных отрядов независимых рыцарей, да притащенные королевой из Неросиана энтузиасты-новобранцы без опыта, приличного снаряжения и, вероятно, мозгов.
«Ну и зачем ты в это влез?» – мысленно интересуется Дейран у командора и с недоумением замечает, что кузина все еще продолжает говорить.
– Все дворянство Мендева будет следить за вашими успехами по службе, граф. Как и все ваши горячие поклонники... - Голфри упражняется в том, что, видимо, полагает остроумием, а Дейрану за нее почти неловко. «Поклонники-то мои здесь при чем?..» – Я даже слышала, что один бард, с которым вы
особенно дружны, уже начал работу над балладой о вашей верной службе командору...
Кузина вроде бы обращается к нему, но смотрит почему-то на Аурена, а тот внемлет этой ахинее с дивно индифферентным выражением лица. Отгадка, наконец, складывается, и Дейран хмурится – ну нельзя же быть такой... Такой...
Она что, правда полагает, будто никто из присутствующих не поймет, зачем придумывать какого-то барда, который – не иначе как божьим озарением – уже узнал о принятом королевой пять минут назад решении и успел засесть за сочинение баллад, да так, что об этом даже пошли слухи? С чего она вообще решила, что командору не плевать на графских поклонников, в том числе на тех, с которыми Дейран «особенно дружен»?
Аурен неторопливо и очень галантно кланяется – если бы куртуазностью манер можно было убивать, Мендев бы только что лишился королевы. Смотрит Голфри в глаза, не отрываясь, подносит к губам ее руку в латной перчатке. Проделывает он этот идиотский жест без малейшего смущения, сомнения и вообще с таким видом, что любая нормальная дама забыла бы уже про всяких посторонних бардов и думала бы только о том, как поудачнее выставить прикрытое кружевом декольте.
Дейрану даже немного жаль, что кружева и декольте сочетаются с дражайшей кузиной Голфри точно так же, как и определение «нормальная дама», - то есть никак. Этот спектакль он бы с удовольствием посмотрел...
Впрочем, и тот, что происходит прямо сейчас – вполне неплох. Кузина спешно отнимает руку, делает строгое лицо... Дейрану становится смешно. Даже злиться из-за собственных разрушенных планов уже не получается. Он использует маневр Аурена и тоже склоняется в поклоне, пряча неуместное веселье.
– Вы неподражаемы, дорогая кузина! Я очень, очень рад оказанной мне чести!
Никакой чести граф Арендей, разумеется, не рад – негласные правила высшего света заставляют его принять паскудное назначение, но ничто не способно заставить его восторгаться перспективой отправиться в пасть к демонам в сопровождении армии крестоносных дураков.
Однако в данный момент Дейран временно перестает чувствовать себя бессильным что-либо изменить, прекращает бесплодно негодовать и тщетно костерить кузину на все лады в своей голове. Все это придет – но позже, а пока он присутствует здесь не в качестве безвольного объекта искрометной королевской шутки, а в положении искушенного зрителя уморительной пьесы. И тем приятнее, что на главную роль в этой комедии Голфри загнала себя почти собственными руками.
Пожалуй, если бы Аурен подобным образом обошелся с ним, Дейран бы тоже его возненавидел. Впрочем, формально командор ничего такого не делал, а кузина всегда отличалась определенной... толстокожестью. Она поймет, что над ней вроде бы потешаются, но предпочтет по своему обыкновению ничего не заметить – и едва ли сможет считать все смысловые оттенки, так что беспокоиться Аурену не о чем.
«Да и что можно сделать с кем-то, кого ты и так швырнула в безнадежный бой во славу собственного идеализма?»
О том, что в числе прочих, туда же швырнули и его самого, Дейран предпочитает не думать.
***
К несчастью, эпизод с его злополучным назначением – единственный светлый момент в череде отвратительно-скучных мелких событий. Армия ползет к Дрезену по знакомой облезлой местности, где даже влияние Язвы – не жуткое или уродливое, а жалкое и унылое. Спать приходится в палатке – спасибо, что хотя бы не в компании других крестоносцев, этого Дейран бы, возможно, не вынес. Чем приходится питаться – страшно и говорить. Ведь это вообще за гранью добра, зла и вселенской справедливости, что в штаб движущейся армии нельзя доставить ни медовых груш из Андорана, ни даже свежих угрей с Клыководья!
Дейран всегда подозревал, что война чудовищна – но он и помыслить не мог, насколько это в действительности монотонное, нудное и утомительное мероприятие!
Два факта немного примиряют его с окружающей действительностью. Во-первых, рыцарь-командор, похоже, сам не испытывает безудержной радости от своей новой должности – и вообще не испытывает никакой особой радости ни от чего. Во-вторых, кузина Голфри зачем-то тащится с ними, а не мчится в Неросиан к интригам своего Совета, молебнам своих жрецов и прочим привычным увеселениям.
В общем, можно сказать, что тем, кому Дейран мечтал бы отплатить за свое неожиданное заточение, судьба воздает по заслугам прямо у него на глазах. Это хотя бы отчасти утешает...
Кузина, конечно едет инкогнито – но граф Арендей не входит в число тех, кому «рыцарь Китрейна» кажется незнакомой. Впрочем, надо отдать ей должное – без своих сверкающих лат, торжественных речей и прочих атрибутов избранницы Иомедай Голфри и правда выглядит совсем другой. И образ этот ей удивительно идет – что, кажется, даже Аурен замечает.
Во всяком случае, его частенько можно увидеть прогуливающимся со «своей старинной знакомой» вдоль дальних границ лагеря. Они о чем-то негромко беседуют, даже смеются, и если бы Дейран не видел, насколько безнадежно непроницаемы глаза командора и насколько старательно улыбается королева, он бы подумал, что эти двое, как пишут в романах, преодолели взаимную холодность. Но Дейран не чувствует ни единого отголоска ревности – не вдаваясь в детали, кого и к кому он бы ревновал, – а потому приходит к выводу, что их общение – своеобразная необходимость, которую они оба признают таковой.
Впрочем, им хотя бы есть с кем пообщаться – что уже немало. Дейран же отчаянно скучает – смотреть не на что, слушать нечего, пить не с кем, о более интимных утехах можно вообще пока забыть... Война – это его худший ночной кошмар!
Поэтому, когда командор возобновляет вылазки малыми силами – то есть своим старым отрядом – Дейран буквально готов петь ему хвалу. Аурен, конечно, продолжает игнорировать своего «советника по осуществлению ненаправленных коммуникаций общего свойства» – но обойтись без целителя не может, и у Дейрана появляется хоть какое-то развлечение.
