Зеркало души

Путешествовать по Язве - развлечение вполне сносное. Во-первых, в окрестностях находятся местные... ну пусть будут «достопримечательности». Например, древняя достопримечательность – руины с загадочными статуями, которые по уму должны бы были быть саркорианскими, но выглядят скорее как вполне современные богемные сектанты, только каменные и каждый высотой с трехэтажный дом.       Или передвижная достопримечательность – торговец-скелет, с которым Аурен между делом обсуждает преобладающий на местом рынке спрос так, будто «местный рынок» существует, и нет никакой проблемы в том, что эта нежить... Да хотя бы просто в том, что это – нежить! Во-вторых, оказывается, что общаться Дейрану очень даже есть с кем – просто раньше он об этом... не задумывался. Но в условиях ограниченных социальных предложений ему приходится обратить внимание на тех, кого волей судеб занесло в отряд командора – и выясняется, что все отнюдь не так плохо. Пожалуй, даже неплохо.       Как ни странно, но даже Вольжиф и Ланн порой кажутся более содержательными собеседниками, нежели иные представители неросианского высшего света, Сиила почти вменяема – для паладина Иомедай, а Уголек вообще вызывает у Дейрана несвойственное ему умиление. Поначалу он все-таки растерян и не вполне понимает, как себя вести, – в городе, в привычной среде было понятнее и проще. Но Дейран не стал бы собой, если бы не умел ориентироваться в любой ситуации и находить правильные способы взаимодействовать с любыми окружающими, не изменяя при этом себе.       Граф Арендей остается графом Арендеем – то есть тем, кто всегда готов благородно принять на свои плечи ответственность предаваться возмутительному безделью, а также неустанно оповещать об этом всех подвернувшихся под руку – но также и тем, кого на самом деле мало беспокоит дискомфорт походной жизни. Дейран бы с удовольствием изводил своих спутников капризами, жалобами и бесконечным нытьем – будь спутники или обстановка хоть самую малость другими. Но в сложившихся условиях это не просто эгоистичное, всех раздражающее поведение – такого Дейран никогда не боялся – но еще и то, чего от него предсказуемо ждут.       Графья, как высказался однажды Ланн, ведь на земле не спят и армейскими пайками не питаются. Дейран милостливо простил ему такое невежество – право слово, ну откуда монгрелу знать, как ведут себя «графья»? Знал бы – мог и с командором сравнить: тот же сносит особенности их нынешнего быта, словно вовсе не замечает никаких неудобств. Родословная его, конечно, покрыта мраком, а потому весьма сомнительна, но воспитывали Аурена совершенно точно среди «графьев», да и образование он получал, похоже, примерно там же.       Речь, манеры, даже неосознанные привычные движения – все узнаваемо с полувзгляда и выдает настоящую старую знать. Выдает точно так же, как безошибочно выдают фальшь претензии Камелии на аристократизм, который она почему-то полагает аналогом высокомерия. Что же до армейских пайков... Во-первых, интендант крестоносцев каким-то чудом выбивает из снабженцев нормальные поставки – кажется, Аурен просаживает на это добрую половину выделенных кузиной средств, но солдаты в итоге щеголяют в теплых плащах и питаются более чем прилично. А во-вторых, их отряду во время вылазок вообще никакие пайки не грозят – потому что доблестный командор, как выясняется, еще и прекрасно готовит. Дейран мысленно обозвал Аурена злой копией Голфри – потому что на его памяти только эти двое восхитительно делают ну просто все, за что берутся своими благословенными руками, – и не устал бы над ним подшучивать вслух, однако здравый смысл берет свое.       Граф Арендей совершенно не жаждет знакомиться с, например, монгрельской национальной кухней, а командор вполне способен устроить этот фестиваль извращенной кулинарии, поменявшись с Ланном обязанностями на привале. И готовит он правда хорошо.       В итоге Дейран решает великодушно не мешать похвальному стремлению рыцаря-командора сделаться его почти личным поваром и на том успокаивается. До вот этого самого вечера. Этим самым вечером они останавливаются на ночлег в прискорбно обыкновенном сосновом бору на берегу реки – вода в ней чистая и совершенно ледяная. Жители деревеньки, расположенной выше по течению, реку считают чуть не защитницей, о чем охотно рассказывают.       Местные вообще дружелюбны и милы так, что у Дейрана ломит зубы. Он почти надеется обнаружить на очередном ухоженном огороде кровавое капище – прямо среди подрастающих кочанов капусты. И не потому что так уж любит кровавые капища, просто... Капище – понятно, и беспокоит меньше, чем эта фантастическая сельская идиллия. Однако, пусть развешанные на деревьях в округе тряпичные куколки и выглядят достаточно зловеще, капища не обнаруживается. А местный жрец даже предлагает командору заночевать в деревне – и Дейран искренне благодарен тому за добродушный отказ. Среди всей этой пасторали Дейрану со все очевидностью грозили кошмары, а то и что похуже: например, риск проникнуться теплыми чувствами к незатронутому войной уголку родного края. Как бы там ни было, деревня остается позади. Поздние сумерки застают отряд в этом самом сосновом бору, где даже демонов, кажется, никогда не было, и лучше места для стоянки не найти. Так Дейран думает, пока не выясняется маленькая подробность: демонов и впрямь нет, зато комары – есть.       Почему-то они вьются именно вокруг него – словно знают, сколь искренне и самозабвенно он их ненавидит. «Лучше самому инициировать шутку, чем оказаться ее главной мишенью», - напоминает себе Дейран и заявляет, ни к кому конкретно не обращаясь, но так, чтобы все расслышали: – Они не станут кусать меня за лицо! Они попросту не посмеют! Раздаются сдавленные смешки, но никто вроде бы не язвит, и можно наконец отогнать мерзких тварей парой энергичных взмахов ладонью. Жаль только, это не особенно помогает. Дейрану теперь мерещится непрекращающийся тонкий писк где-то над ухом, а при воспоминании о том, как потом чешутся укусы, его передергивает. Аурен наклоняется к Нэнио и негромко что-то спрашивает, отчего та моментально отрывается от своих записей. Заинтересованно смотрит на командора, резко переводит взгляд на Дейрана, хмурится, что-то, похоже, подсчитывает, щелкает пальцами – и граф Арендей начинает благоухать гвоздикой, будто склад абсаломских пряностей.       Вся его невеликая благодарность к Аурену испаряется с первым же вдохом – даже комары шокированы навязчивым ароматом и куда-то пропадают. А Дейран понимает, что у него всего два варианта: спать под открытым небом – в палатке этот запах его натурально убьет – либо отмываться в ледяной воде и всю ночь страдать от летающих кровопийц. Есть, конечно, уже совершенно не тянет – он вообще удивляется, как кому-то, находящемуся от него на расстоянии меньшем, чем день пути, приходят в голову мысли о еде. А командор – чтоб ему провалиться – как специально принимается за дейранов любимый полуночный суп. Что вдвойне обидно, берется за дело он со всем прилежанием: даже правильно подготавливает все ингредиенты, хотя обычно некоторые особенности рецепта игнорирует в связи с нехваткой времени и походным режимом. Дейран мстительно отказывается участвовать в расстановке палаток – ему все равно там не спать. Устраивается поближе к костру и надеется, что у командора от такого соседства если не разовьется аллергия на гвоздику, так хоть забьется обоняние – и он запорет достаточно сложное блюдо.       Увы, ничего запарывать Аурен не планирует категорически. Не забывая помешивать медленно доходящий бульон, он тщательно обжаривает тонко нарезанный лук и готовит кляр. Грибы в хрустящей панировке полагается добавлять уже в готовый суп и сразу есть, пока корочка не успела размокнуть, – откуда-то рыцарю-командору Пятого крестового похода известны даже такие подробности. «Воистину скопище самых неожиданных талантов!» – молча бесится Дейран, сидя в эфемерном гвоздичном коконе и постепенно теряя последнюю надежду на ужин. Чтобы не травить себя мыслями о еде, он решает отвлечься на что-нибудь другое – и неожиданно находит любопытную тему, даже не отворачиваясь. Обычно все попытки связать кулинарию и секс вызывают у него в лучшем случае недоумение. При всей своей искушенности, можно даже сказать – либеральности в любовных вопросах, Дейран терпеть не может голодные игрища с фруктами, сливками и другими продуктами, место которых на тарелке, а не в постели. В эротических поэмах все это описано очень привлекательно, но попробуйте как-нибудь избавиться от меда в волосах... В общем, если бы он услышал словосочетание «сексуально готовить суп», то смог бы вообразить героиней подобной сценки разве что игривую горничную в одном кружевном переднике, которой точно нельзя доверить приготовление какой бы то ни было пищи.       Образ, конечно, зубодробительно банальный, но хотя бы не безумный. Потому что представлять в той же ситуации сурового мужика с оружием как-то... не позволяла фантазия.       До сих пор. Пока жизнь не столкнула его с безупречным рыцарем-командором, который, избавившись от наручей и закатав рукава, невозмутимо взбивает в миске кляр для грибов, и глядя на его испачканные мукой руки, Дейран ловит себя на мыслях, которых ну никак, никоим образом не должна вызывать мука. Что уж говорить о жидком светлом тесте...       Сам не зная зачем, видимо, срочно нуждаясь в весомом доказательстве, что тесто – это просто тесто, Дейран тянется к миске, окунает палец в кляр и тащит в рот. И понимает две вещи. Во-первых, гвоздика идеально дополняет выбранные для грибов специи, а во-вторых, Аурен следит за его губами, будто зачарованный. Вся отстраненная холодная наблюдательность слетает с Дейрана за мгновение, он вспыхивает от ярости и нарочито медленно изображает командору именно то, что тот, вероятно, хотел бы увидеть. Потому что воплотить словосочетание «сексуально облизать пальцы» вообще ничего не стоит – тем более, когда на тебя смотрят вот так безотрывно. Никакой особенной реакции Дейран, впрочем, не ждет – это же великолепный командор со всеми своими неоспоримыми достоинствами вроде железной выдержки и нерушимого самоконтроля... Тем удивительнее, что Аурен как-то судорожно сглатывает, просит Вольжифа приглядеть за супом – кажется, просто потому что тифлинг оказался ближе остальных – и уносится в лес, пробормотав что-то о необходимости достать холодной воды. Для супа или зачем-то еще, он не уточняет.       Дейрану, конечно, стоило бы посмеяться над собственной шуткой и на этом остановиться – вот только накопившееся раздражение, увенчанное последней гнусной, гвоздичной выходкой командора, не дает ему поступить разумно. Что точно делать, Дейран еще не придумал, но упустить такой шанс отыграться абсолютно невозможно – потому он полагается на экспромт и направляется вслед за Ауреном. Вокруг лагеря стараниями Уголек и Нэнио стоят охранные заклятья, так что можно не бояться наткнуться на какое-нибудь внезапное демоническое страшилище. Вот только это, разумеется, не все подстерегающие в темноте опасности.       Заметив силуэт командора между прибрежных деревьев, Дейран направляется к нему, спотыкается о торчащий из земли корень и сразу, стоит Аурену обернуться на звук, понимает, что не станет удерживать равновесие – это легко, но тактически невыгодно. Подхватить под локоть будет мало – Дейран специально не переставляет ногу, чуть не падает, но заставляет командора буквально прижать его к себе, чтобы не уронить. А оказавшись в чужих объятиях, упирается ладонью Аурену в грудь, почти совсем непреднамеренно сминает распахнутый ворот рубахи, задевая кожу, будто по инерции льнет ближе и бедром чувствует, что реакцию – во всяком случае реакцию тела – у Аурена на сей раз скрыть не получится. И, если не предполагать, будто его возбуждают сосновые иголки или шишки, то следует признать – на «советника по ненаправленным коммуникациям» у рыцаря-командора недвусмысленно стоит. - О, - с деланным смущением произносит Дейран и насмешливо улыбается. – Даже так. Аурен шумно втягивает воздух сквозь сжатые зубы и впечатывает его спиной в ближайшую сосну. «Сорвется же, точно сорвется!» – отчего-то в этой короткой мысли проскакивает не только ликующее предвкушение грядущего морального торжества, но и предвкушение иного сорта. Дейран позволяет мурашкам щекотно сбежать по позвоночнику, запрокидывает голову, открывая шею, и опускает ресницы – хорошо все-таки, что Аурен почти на полголовы выше и не сможет сейчас заглянуть в глаза. Сухие горячие губы едва касаются его виска, когда командор наклоняется и лихорадочно шепчет неожиданное: – Прекрати. Я прошу тебя, прекрати! Улегшееся было ожесточение накатывает с новой силой, Дейран ловит чужой взгляд, щурится и язвительно интересуется: – А в чем, собственно, дело? Я же не виноват в том, что ты так меня хочешь. Может, попросишь свою ручную безумицу заколдовать меня, чтоб испытывал ответную страсть? Или предложи Голфри, пусть издаст указ – мне останется только подчиниться... Вы друг друга, думаю, поймете, у вас же столько общего, особенно в умении решать все за других! Аурен очень аккуратно разжимает пальцы, отпускает его плечи и отстраняется – лицо у него в лунном свете белое, как рисовая бумага, а губа закушена до крови. Дейран ждет ответа, шутки, поцелуя, удара – чего угодно, но только не того, что получает. Командор отворачивается, устало сутулится, приваливается к соседнему стволу и долго молчит. Потом проводит рукой по лицу, вытирает кровь с губы и смотрит Дейрану в глаза – спокойно, немного печально. – Прости, я был действительно неправ. Позволил себе безобразное нарушение твоих личных границ. Больше не повторится. Сухие короткие фразы мертво повисают в воздухе, Дейран даже не знает, что на это отвечать. Кто вообще в такой ситуации просит прощения? Аурен же разворачивается и уходит в сторону костра – и что, в спину ему кричать?.. А к запаху гвоздики, оказывается, быстро привыкаешь и потом вовсе перестаешь его замечать.

***

После этого инцидента командор берет в отряд жреца, зачем-то притащенного дорогой кузиной из Кенабреса, и более не беспокоит графа Арендея вообще ни по каким вопросам. Дейран был уверен, что до этого не дойдет – Аурен, казалось, не слишком доверяет навязанным королевой помощникам. Но видимо, красавчик-шелинит теперь нравится ему больше. Уголек, правда, считает, будто Дейрана командор бережет, а шелинита берет с собой в пустоши, чтобы «кто-нибудь мог нас лечить, пока ты отдыхаешь». Еще, конечно, она заверяет, что этот – как его? – Зосиэль «очень хороший, и вы с ним наверняка бы подружились». Это немного успокаивает, ведь подобным образом Уголек описывает примерно всех.       Дейран бесконечно далек от мысли последовать ее блаженному совету и завести дружбу с приторно-праведным жрецом, – но если бы тот и впрямь представлял из себя что-то любопытное, восторгов у девчонки было бы в разы больше. Со стороны, впрочем, ситуация выглядит и впрямь разумно. Командора не назвать скупым при всем желании – все ценное, что могло бы поправить его личное финансовое благополучие, он без раздумий отдает на нужды армии. Но он терпеть не может разбрасываться ресурсами – и по-прежнему находит каждому дело по силам.       Вот и жреца, естественно, пристраивает к чему-то более полезному, нежели рисование солдатских портретов. Вполне можно решить, будто Аурен тем самым освобождает своему советнику время и дает возможность заниматься важными советничьими делами – если, конечно, не знать, что никаких дел у Дейрана нет. Он даже не может выбрать, что раздражает больше – собственная скука, то, как легко избавился от него Аурен, или внешняя благопристойность происходящего. «Лицемер!» – клеймит Дейран командора всякий раз, как видит – стоит заметить, это случается все реже – и, похоже, готов уже перейти к «трусливому лицемеру», когда оказывается, что шелинит, отобравший у него последнюю возможность проводить свое время подальше от благочестивого крестоносного воинства, еще не худшее из зол. Из очередной вылазки командор возвращается с целым полком потрепанных рыцарей Преисподней и, что самое паршивое, привозит с собой их предводителя – многоуважаемого параликтора Регилла Деренге.       Кому-то может показаться забавным, что черными командует гном – малютка из расы стереотипных весельчаков. Дейран не находит в Регилле ровным счетом ничего даже отдаленно смешного. Старик мрачен, будто смертельная рана и точно так же серьезен. В той части лагеря, где отныне располагаются черные, всегда идеальный порядок, а рыцари ордена при параликторе опасаются, кажется, даже слишком громко дышать. Аурен вдруг находит в Регилле родственную душу, и наконец, становится заметно то, на что Дейран не обращал никакого внимания, поглощенный своей скукой и раздражением. С тех пор, как он торчит в лагере, командор становится все строже и строже – к себе, окружающим... Ко всем.       Дейрана это не затрагивает, он с Ауреном ведь почти не пересекается – а вот разведчики, и Ирабет, и жрецы из лазарета, и некоторые крестоносцы, с которыми Дейран находит в себе силы непринужденно поболтать, рассказывают... всякое. Нет, командора все по-прежнему ценят, но теперь на смену примитивной кратковременной симпатии приходит нечто, напоминающее опасливое уважение. Дейран тайком подпаивает Сиилу – по части алкоголя в лагере Аурен тоже оказывается суров – и от ее рассказа, как именно черных вытаскивали из засады горгулий, становится слегка не по себе. Командор – точно и определенно – отказался спасать умирающую, хотя нашел время внимательно ее расспросить. Командор вслух одобрил методы параликтора, который приказал добить раненых – в этой части истории голос Сиилы дрожит от возмущения, и она надолго прикладывается к фляге. Командор не возразил против того, чтобы остатки отряда, лишившегося капитана по вине Деренге, перешли к тому на службу. – Эта сволочь, – горячится Сиила, – будто знал, что командору сказать! Я, говорит, позабочусь, чтобы солдат зазря на убой дураки не гнали – он, ясное дело, не так сказал, покрасивее. Но то «зазря», а чтобы ради дела – да он же мать родную угробит и не вздохнет! А командор... он у нас добрый, вот и поверил. Дейран совершенно с ней не согласен – Аурен и «добрый» скверно сочетаются в рамках единой конструкции. «Не злой» – сколько угодно. «Великодушный» – от случая к случаю тоже подойдет. «Разумный» – бесспорно. Но «добрый»?       Впрочем, переубеждать Дейран никого ни в чем не собирается – равно как не собирается и делиться своей догадкой, что именно командору приглянулось в мрачном параликторе. А приглянулось ему зеркало. «Кривое, разумеется, – да другого, видимо, не нашлось».       Мысль эта Дейрану не нравится, но он чувствует, что прав. Хотя хотел бы ошибаться. Дело не в Регилле – у Дейрана нет ни малейших сомнений: этот ради поставленной цели угробит хоть весь свой орден и впридачу собой пожертвует. Дело в Аурене, который...       «Таким не был? Но откуда мне, собственно, знать?» И вообще, каким надо быть, чтобы заработать уважение маленького черного убийцы с равнодушными совиными глазами? А Регилл командора уважает – не превозносит, отнюдь, но за что-то ценит. Хотя прочих – всех: от Голфри Мендевской до последнего культиста в этих землях – считает или полезным ресурсом, или незначительным мусором, или досадной помехой на своем пути. Как бы там ни было, итог один – Аурен находит себе собеседника по душе и прекрасно проводит с ним время. Дейран как-то – исключительно случайно – прогуливается по юго-западной окраине лагеря, и становится свидетелем настоящей идиллии.       У аккуратного, идеально сложенного костра сидит командор и о чем-то разговаривает с аккуратным, идеально упакованным в свой зловещий доспех Деренге. Выглядит Аурен в сотню раз более заинтересованным в беседе, чем когда общается с Голфри – и Дейран решает прогуляться поближе, чтобы послушать, о чем они с таким увлечением говорят. – Вынужден отметить, что не могу полностью согласиться с твоей оценкой причин текущего состояния путей снабжения мендевской армии... – доносится до него мерный голос Деренге, и Дейран морщится. «Неужели они и впрямь доканывают друг друга скучными армейскими отчетами?»       – ...в противном случае придется признать неспособность Ее Величества Голфри справляться со своими обязанностями. И если с моей стороны это простительное отсутствие не всегда уместного в отношении правителей такта, то ты рискуешь быть обвиненным в государственной измене. - С удовольствием бы выслушал твое мнение о такте и его уместности, если мы найдем на это время, - Аурен улыбается безо всякой, кажется, издевки. – Но вернемся в Мендев. Разница наших с тобой взглядов на проблему – только в определениях. Ты клеймишь коррупцией и саботажем то, что я называю избирательным патриотизмом мендевского дворянства. При этом суть явлений одинакова. «Дожили. Гном из Чилекса и карьерист с амнезией обсуждают, как нам обустроить Мендев», – язвит про себя Дейран, забивая сарказмом сожаление, что его никто ни о чем подобном не спрашивает – хотя он, потомок одного из самых древних родов королевства, мог бы вывести обсуждение на качественно новую высоту. – Патриотизм не может быть избирательным, а если кто-то этого не понимает – то налицо явная недоработка государственных надзорного аппарата и судебной системы. – К сожалению, мой опыт говорит иное. Если присмотреться к ответственным за закупки и поставку в армию всего необходимого, то они делятся на две группы. Аристократы, не так давно поднявшиеся на достижениях крестоносцев – и старые знатные семьи, которым крестовые походы на самом деле совершенно чужды. Первые, как я вижу, считают крестоносное движение своим ключом к социальному и финансовому успеху, но забывают о реальной войне, едва закрыв очередной благотворительный банкет «на нужды фронта». Вторые имеют колоссальный опыт, обширные ресурсы – и могли бы оказать неоценимую поддержку, но лишены всякой мотивации это делать. Дейран хмурится. Чтобы быть с собой честным, надо признать: командор неплохо понимает ситуацию, даже хорошо – для того, кто не знает ее изнутри. Во всяком случае, граф Арендей бы с ним во многом согласился.       Крестовые походы – то, чем Мендев знаменит. Кроме крестовых походов у Мендева ничего уже нет – ни традиций, ни истории. И как представитель старой знатной семьи, Дейран эти крестовые походы в гробу видал. – В моем подчинении есть несколько офицеров из потомственных мендевских дворян, - скрипит параликтор. – Могу уточнить их мнение, если тебе интересно. Хотя лично я уверен: участие в самой важной войне нашей эпохи – войне, от которой зависят судьбы всего мира – достаточно веская причина проявить энтузиазм. – Мир прекрасно справляется без участия в этой войне, - меланхолично замечает Аурен и подсовывает в костер полено – как ни странно, даже не обрушив медленно прогорающие остовы предыдущих дров. – Мир торгует, веселится, живет и сплавляет в Мендев всех смутьянов и отчаявшихся, избавляясь от авантюристов, палачей, безумцев и фанатиков. – Фанатики – прекрасный материал, – сухо уточняет Деренге, а Дейран вспоминает слова Сиилы о «добром командоре» - как-то он бы отреагировал на подобное заявление? – Для первой линии пехоты, - усмехается командор, данный им в реальности, и доказывает, что «добрым» его считать немного преждевременно. – Но фанатиками не заткнуть дыры в системе управления, сколько ни тверди о чести и славе. А те, кто мог бы результативно и умело заниматься, например, логистикой, – предпочитают не сворачивать себе шею на фронтире, а удалиться на паруснике в закат, прихватив ящик кьонинского и пару-тройку веселых девиц. «Вот же злопамятная дрянь!» – Эти люди – идиоты? Дейран стискивает зубы и в красках представляет, как бы ответил, участвуй он в беседе... официально. – Я бы сказал, наоборот. Это лучшие люди Мендева, у которых достаточно мозгов и средств, чтобы позволить себе не умирать за надуманные идеалы, – Аурен пожимает плечами. – Их страна превратилась в проходной двор, где большинство продает сувениры с символикой крестовых походов, а правила приличия заставляют не просто закрывать на это глаза, но еще и восхищаться героизмом продавцов. У кого, кроме недалеких идеалистов, все это может вызвать патриотический энтузиазм? Что же до мира в целом... На место в первой линии пехоты все равно найдется десяток прекраснодушных ребят, излишне доверявших проповедникам. – Предводитель крестоносцев Иомедай – атеист? - похоже, этот факт даже сухаря Деренге веселит. – Предводитель крестоносцев Иомедай – прекрасная женщина, в чьем сердце сияет свет истинной веры, - скучным тоном откликается Аурен – и смеется. Что самое удивительное, улыбка прорезает даже мрачную физиономию параликтора, хотя почти сразу исчезает. – Хочешь ли ты сказать, что я связал вверенные мне силы ордена с рыцарем-командором, не одобряющим саму идею крестовых походов? – Мое мнение о крестовых походах не имеет никакого отношения к делу, - слова кажутся резкими, но Аурен произносит их безо всякой экспрессии. – У меня есть задачи, есть относительные сроки и есть свобода выбора, как эти задачи решать. Прочее – несущественно. Регилл довольно кивает – ему явно нравится то, что он слышит.       Дейрану, в отличие от него, – совсем нет. Хочется подойти и сунуть край командорского плаща в костер, чтобы «прочее несущественное» заставило Аурена хотя бы подняться на ноги. Увы, этим планам не суждено сбыться.       Стоит параликтору произнести волшебные слова «кстати, о задачах», как за плечом Дейрана вырастает Якер Анкелли – оруженосец Деренге – и бесстрастно сообщает, что дальнейший разговор о насущных вопросах касается только высшего армейского руководства, к которому советник командора по ненаправленным коммуникациям не принадлежит. «То ли все время за мной следил, то ли только сейчас обнаружил – не догадаешься».       С Якером Дейран не спорит – привлекать к себе внимание командора совсем не хочется. Еще решит, будто ему скучно в одиночестве или не наплевать на Мендев и всех населяющих его святош! Это, разумеется, совершенно не так, и все же... Слова про проходной двор его задевают. Граф Арендей может клеймить отечество, не выбирая выражений, но слышать такое от кого-то еще – унизительно.       Дейран выбирается из расположения черных и проводит вечер в глубокой задумчивости. «Итак, авантюристы, палачи, безумцы и фанатики. Любопытно, к какой категории автор классификации относит себя?..» Почти хочется пойти к Голфри и нормально поговорить – потому она наверняка поймет, о чем речь. Потому что Дейрану неожиданно плохо от услышанного – а он отвык переживать из-за чужой правоты; вообще признавать ее, вспоминает он, неприятно. А еще – потому что чужой всему Мендеву, не помнящий собственных родителей Аурен за какие-то жалкие пару недель заметил, проанализировал и вынес безжалостно верный приговор тому, чего дорогая кузина не видит десятилетиями. Или, что еще хуже – видит, но игнорирует... Разумеется, Дейран никуда не идет – выслушивать очередные нотации за, например, раскрытое инкогнито захочет только мазохист. Да и в возможность нормального разговора с Голфри он давно уже не верит. А на следующий день становится совсем не до проблем мендевского дворянства – армия подходит к ущелью с помпезным названием Улыбка Прокаженного и сталкивается с первой серьезной преградой.