Зеркало души

Лагерь встречает сборами, приготовлениями и каким-то суетливым настроем.       Даже в расположении черных, куда Аурен ведет лошадей, царит нечто, отдаленно напоминающее бардак – видимо, именно за это Регилл опять распекает своего оруженосца. Как всегда, он грозится выдать Якеру плетей – правда, Дейран ни разу не видел, чтобы кто-то приводил это наказание в исполнение. Нет, конечно, никаких гарантий, будто рыцари Преисподней не ведут учет грядущих экзекуций в ожидании более благоприятных условий – чтобы не шокировать своими порядками нормальных крестоносцев. А может, Якер просто обмазывается какими-нибудь мазями и изводит литры зелий, чтобы последствия примененных к нему «штрафных санкций» были не слишком заметны.       «Но надо же быть натурально мазохистом в плохом смысле слова, чтобы терпеть эту клоунаду с выволочками за любую ерунду...» Честно говоря, если бы не нездоровое смирение с карикатурными и глупыми придиркам, Дейран бы Якера почти жалел. Но тот смотрит на своего параликтора со столь непреложным обожанием, что это даже смешно, а тем временем со стороны совершенно ясно: никакая преданность – ни лично себе, ни делу рыцарей Преисподней в целом – не заставит Деренге проникнуться к оруженосцу даже слабым подобием симпатии. Старик, кажется, вообще не способен на привязанность и сопутствующие ей эмоции – а также на любые другие эмоции, раз уж об этом зашла речь. Хотя... уважает же он за что-то командора – понять бы еще, за что.       А впрочем, Дейрану нет до этого дела.       Он смеется, слушая строгую отповедь – по мнению Регилла, сто ударов плетью для истинного рыцаря Преисподней не наказание, а так, «духовная разминка» – и обращается к командору: – Параликтор – сама безжалостность, рыцарь Якер – просто ходячая верность идеалам, не находишь? Аурен едва приподнимает бровь, но ничего не говорит. – Или же тут имеет место быть влюбленность в командира? – Дейран вздыхает с притворным сочувствием, которым обычно принято маскировать осуждение, если проявлять его по какой-нибудь причине невыгодно. Аурен вручает поводья одному из черных, разворачивается в противоположную сторону от навеса, где Деренге мерно высказывает свое неодобрение Якеру, и продолжает молчать. – Слышал, что этот недуг в армии не редкость. Как хорошо, что в нашем доблестном крестоносном войске не может случиться ничего подобного, – уже откровенно паясничает Дейран. Ему совершенно очевидно: командор не хочет поддерживать этот разговор. Но прекратить? Дать себя проигнорировать? Не дождаться реакции? Нет, это решительно выше его сил. – Ну же, Аурен! Ты ведь не станешь помыкать какой-нибудь безответной душой, которой не посчастливится одновременно, – Дейран чуть понижает голос и выдыхает не без намека, – оказаться в твоей власти и сходить по тебе с ума? Командор останавливается, поворачивается, наклоняет голову к плечу. Лицо у него бесстрастное и вообще точь-в-точь такое, как когда Дейран объявлял ему о своем неслучившемся отъезде. «Бесится», – с непонятным, но неоспоримым удовольствием отмечает Дейран про себя. Он сам не знает, зачем ему так уж необходимо Аурена именно злить – однако есть в этом занятии нечто необъяснимо притягательное. – Безответная душа? – неожиданно переспрашивает командор. – Надеюсь, ты не о себе говорил. «Не бесится. Жаль.» Будь в словах или интонации Аурена пусть даже легкий намек на яд или хоть иронию – это бы все решило. Но командор невозмутим – точнее, равнодушен, а равнодушие действует на Дейрана самым скверным образом: прекрасно зная, что стоит заткнуться, он сознательно это ценное знание игнорирует. – Конечно, нет. Я обречен тобой на страдания в этом войске, но я, по счастью, в тебя не влюблен. Хотя... – Дейран задумчиво, почти растерянно заглядывает командору в лицо, протягивает руку, словно хочет коснуться – скулы, щеки, возможно, губ, как тем вечером... И, наконец, обворожительно, сахарно улыбается: – Нет, все-таки нет. Не влюблен. Получается плохо. Вернее, получается-то хорошо, но эффекта не будет, и это видно еще до завершения фразы. Его слова – именно те, которых Аурен ждал, а следовательно, изначально проигрышные.       Злиться на себя Дейран не умеет, не любит и не собирается – тем более, когда рядом стоит идеальная мишень для обвинений в чем угодно. Но ему вдруг приходит на ум абсурдная в своей слащавости мысль, будто трепать командору нервы перед штурмом – все-таки не лучшая идея. Разумеется, эта чушь вызывает взрыв негодования – вот только Аурен к ее возникновению точно непричастен. Настроение портится так стремительно, что никакие сохранившиеся с утра впечатления остановить этот процесс уже не в состоянии. Единственное, что могло бы помочь – выбросить из головы всякий вздор и отвлечься на что-нибудь приятное.       Увы, вместо этого Дейран делает фатальную ошибку: признает собственную если не вину, то промашку в том, что зачем-то завел в тупик весь этот дурацкий разговор. Аурен привлекает его к себе и обнимает совершенно внезапно – так что сразу даже оттолкнуть не получается. – Не волнуйся. С этим штурмом все будет хорошо. И с нами все тоже будет хорошо, – произносит он спокойно и искренне, а Дейран отчетливо понимает три вещи. Во-первых, у него на командора какая-то ненормальная реакция: ведь первый порыв – выдохнуть и уткнуться лбом ему в плечо; начать думать получается только после пары отвешенных себе мысленно оплеух. Во-вторых, он действительно волнуется из-за проклятого штурма, и именно этим объясняется его неадекватное – если уж называть вещи своими именами – поведение. А в-третьих, легкость, с которой Аурен догадывается об истинных чувствах Дейрана раньше самого Дейрана, пугает до оторопи и злости. Чем сильнее хочется закрыть глаза, расслабиться, поверить и позволить себя вот так бережно обнимать, тем с большим ожесточением он выворачивается из чужих рук. Командор его не удерживает.       Все складывается настолько неудачно, насколько вообще может – вскинув голову, Дейран насмешливо усмехается Аурену в лицо: – С «нами»? Надеюсь, ты осознаешь, что твоя самонадеянность тебя когда-нибудь погубит – и что никаких «нас» не существует? Я полагал, мы понимаем друг друга, а потому старался избежать этих пошлых объяснений... И все же – ты ведь не из тех, кто относится к плотским утехам слишком серьезно или даже считает, будто они к чему-то обязывают? – Зависит от того, с кем именно я этим утехам предаюсь, – голос командора ровный, словно полированный металл, и лишен вообще всякого выражения, а взгляд навевает мысли разве что о наглухо захлопнутой двери. Дейран ловит легкий укол какого-то полузабытого чувства, но без труда отмахивается от непонятных ощущений и продолжает: – Что ж, значит, скажу прямо – мое отношение к тебе ничуть не изменилось. И в банальных заверениях, будто «все будет хорошо» я нуждаюсь еще меньше, чем в скучной проповеди вечных ценностей. Поэтому, если позволишь, лучше вернись к теме своей эффективности и избавь меня от неловких разговоров о нежных чувствах и тому подобной ерунде. Аурен хмуро смотрит куда-то в сторону, кривится, будто от приступа мигрени, – то ли не видит смысла привычно держать удар, то ли все-таки пропускает выпад. Но Дейран не успевает ни удивиться, ни понять, что он сам в связи с этим фактом испытывает. Ведь уже через мгновение командор поворачивается к нему – и хочется выругаться, потому что... «Сукин сын опять за свое!» Наблюдать, как на лице командора улыбка прорастает через боль – приятно. И, как ни странно, вовсе не из злорадства, а потому что есть что-то красивое в этой стойкой непокорности. Другой бы давно сломался – Дейран может вспомнить множество таких примеров – а этот, смотрите-ка, держится. Еще и его пытается оберегать, смешной... – Не припомню, чтобы заводил с тобой беседу о нежных чувствах, но теперь, доподлинно зная, насколько это тебе неприятно, приложу все усилия, чтобы избегать даже случайных намеков на нечто подобное, – очень мягко произносит Аурен, будто вообще забыв о существовании сарказма. – Не беспокойся ни о чем. Хоть немного иной тон, или выражение лица, или взгляд – и вот это «не беспокойся», равнозначное предыдущему «не волнуйся», стоило бы признать максимально утонченным издевательством. Издевательство Дейран бы простил. Но так... Прощать нечего – и его душат противоречивые эмоции, в которых он больше не желает разбираться. И оставаться в обществе командора Дейран тоже не желает – ни единой лишней секунды. Коротко кивнув – всего лишь дань вежливости! – он резко разворачивается и идет искать кого-нибудь... попроще. А все запутанные впечатления, все обрывки ощущений, все нечеткие мысли – собирает тщательно и скрупулезно, чтобы вышвырнуть из своей головы. У графа Арендея нет сил продолжать эту игру на собственных нервах, зато есть твердое намерение найти, например, Ирабет, и закатить грандиозный скандал на примерно половину лагеря. К исполнению этой идеи он планирует приступить незамедлительно, а командор... Мыслями о командоре Дейран сыт по горло. «Да боги, в самом деле – переспали и забыли, к чему вся эта мелодрама?..» Скандал срывается, пусть и не по его вине. Дейран сделал все от него зависящее, просто время и место – неудачны, а Ирабет, выслушав все его претензии к ней и мирозданию, пожимает плечами и думает, похоже, о чем-то совершенно другом.       Ближе к ночи собирается военный совет, на который Дейрана, разумеется, никто не приглашает – и на который заявляется дражайшая кузина. Уже переодевшись и причесавшись, «конно, людно, оружно» – якобы прямиком из Неросиана, только-только догнала основные силы... А ведь многие верят! Казалось бы, давно пора привыкнуть, что всякая встреча с реальной Голфри отдается – помимо очевидного разочарования – смутным ощущением неловкости и недоумения. А все-таки полностью выбросить из головы не существующую в действительности «благородную королеву» не удается. Наверное, Дейрану нужна эта иллюзия – и он почти ненавидит реальную кузину за то, что при всем желании не может закрыть глаза на ее несоответствие желанному образу. Ночь выходит скомканной и короткой, нормально заснуть не получается и снотворную настойку пить уже поздно. Через несколько часов, задолго до рассвета, за Дейраном приходит порученец одного из рыцарей Преисподней.       Оказывается, стратегические гении в итоге договорились до того, что командор на штурм идет не во главе армии, а своим отрядом, под прикрытием черных и с Региллом наперевес. Трудно спорить, твердолобый параликтор, вероятно, лучшее во всей округе орудие для вышибания крепостных ворот – и все же Дейран ожидал какого-то более... нарядного дебюта. На деле все оказывается совершенно обыденным – и пожалуй, не получается никакого «штурма» вовсе в том смысле, в котором Дейран мог вообразить подобное мероприятие. Основное сражение разворачивается у центральных ворот – даже здесь, на окраине, слышны гвалт и шум битвы, рев магических снарядов, лязг оружия, рокот сотен голосов. Впрочем, и их отряд без внимания не оставляют – культистами и демонами набит в Дрезене, кажется, каждый дом, сарай и закоулок. Утро сырое и туманное, но город исходит душной испариной, как подгнившая влажная рана, и чем дальше они забираются, тем хуже, и гаже, и жарче вокруг.       Со всех сторон – с крыш, башен, со стен летят горящие стрелы и огненные шары, вспыхивают новые и новые искры заклинаний, льются потоки горящей смолы и магического пламени. Разлетаясь грохотом и слепящими сполохами, вздымаются взрывы. Обдавая все вокруг брызгами раскаленной горючей смеси, лопаются стеклянные пузыри с кипящей кислотой и жидким огнем. Огня слишком много. От него может спасти магия. Или зелья. Или защитные амулеты. А черные доспехи спасти от него не могут вообще – в лучшем случае, они раскаляются до багрово-алого оттенка и ярче. И хорошо, когда тело в них быстро становится неживым, обуглившись до костей. Но это редкость – так везет, конечно же, не всем. Большинство попавших в огненный смерч валятся на землю – надсадно хрипящие сожженным горлом, скрученные, подергивающиеся металлические формы, в которые залита пока еще живая боль. Никакая дисциплина удержать от этих судорог не в состоянии, ведь они не производная разумной воли, а реакция искалеченных сухожилий и мышц. От жара трескаются камни мостовых, измалеванных демоническими символами и кругами призыва. Плавясь, чадит человеческий жир, а кровь атакующих зачастую выкипает раньше, чем касается проклятых улиц Дрезена. С запаздывающим удивлением Дейран осознает, что не тошнит его только потому, что он так и забыл вернуть командору магическое кольцо. Впечатлительность здесь не при чем, но запах... В утренних подслеповатых сумерках шипящие языки пламени вовсе ничего не освещают, лишь превращают грязный снег в вонючий пар – в нем и душном пепельном дыму почти ничего не видно. За ревом взрывов не слышны ни озлобленное рычание щиров, ни свист их зазубренных бердышей. На фоне мутно-серого, словно набрякшего понизу гноем низкого неба – теряются тусклые калавакусы, телепортирующиеся за спины своим жертвам и вновь исчезающие в смрадном тумане. И только алые, словно с них ободрали кожу, бабау сразу заметны – с тупым монотонным визгом они кидаются в атаку: лезут из подвалов домов и разоренных могил городского кладбища, сигают с крыш и из провалов выломанных окон. Но все же рыцари Преисподней – это рыцари Преисподней. И в этом полыхающем промозглом аду они держат строй, дерутся слаженно, обороняются стойко... Даже Дейрану очевидно – силы слишком неравны. Он бы догадался быстрее, если бы на месте Аурена был не Аурен. Бросить солдат в безнадежную схватку, чтобы отвлечь врага – настолько не в его духе, что поначалу даже не верится. Однако командор, коротко переглянувшись с Региллом, оставляет черных справляться своими силами и тащит их крошечную группу под прикрытие стены. Туда, где предыдущая осада оставила каменный обвал – и где можно, цепляясь за обломки, подняться наверх. Ничего хорошего их там наверняка не ждет, но кто-то должен убрать эту погань со стен – иначе они все здесь сожгут. Включая крестоносцев, которые, если выиграют бой за центральные ворота, обретут в их обломках свой погребальный костер. С другой стороны, опасаться этого, как и всего остального, уже давно поздно – остается лишь делать и надеяться, что все распланировано до штурма. Повинуясь инстинктивному наитию, Дейран разрешает себе думать о чем угодно, кроме творящегося вокруг. Он откуда-то знает: замечать происходящее можно и нужно, но думать о нем – нельзя. Оно как яд, который безопасен, пока налит в бокал, но становится смертельной отравой, стоит пригубить.       Главное – не вовлекаться, не пропускать через себя, не становиться сопричастным. Под покровом оберегающих заклятий они подбираются к обвалу. Нэнио держит щиты на совесть – так, что стрелы и заклинания не причиняют пока никакого вреда. Но только магические защиты не страхуют от падения с высоты, не делают покрытые моросью камни менее скользкими, а проклятущую стену – хоть парой метров ниже. «На века строили!» – злится Дейран про себя и фоново размышляет над тем, что последнее время скалолазания в его жизни как-то необоснованно много. А ведь оно никогда его и близко не увлекало. «Зато подкачаешься, – глумится внутренний голос. – Если доживешь». Обидно сорвавшись у самого края, когда уже можно дотянуться до обломанных зубцов стены, Дейран с проскочившими за долю мгновения испугом, облегчением и недоумением осознает, что никуда не падает – его запястье как тисками сдавливает рука Регилла и тянет наверх. Почему-то кажется невероятным, что крохотного роста гном может удержать его, хотя Дейран и сам понимает всю глупость своего удивления. Но выглянув из-за камней, он мгновенно осознает, зачем параликтор принялся его ловить – их встречает настоящая демоническая делегация. И вероятно, у Деренге не было охоты сталкиваться с ними без целителя за спиной.       Бримораки, минотавры, целый деракни – и, разумеется, культисты всех видов и категорий: от лучников до прозелитов. Кажется, Дейран мог бы стать крупным специалистом по типам демонов и их поклонников – если бы нашел в себе хоть отголосок готовности разбираться в сортах дерьма. Но первые вызывают лишь отвращение – истовое, тошнотворное, надежно забивающее всякий намек на страх. А вторые – злость, причем скорее... профессиональную.       Идиотов, готовых служить демонам, Дейран вовсе не считает за людей – в плане здравомыслия, пожалуй, даже собаки или ящерицы будут поумнее – поэтому прямо ненавидеть их не получается. Но вопиющая тупость вызывает возмущение, стоит задуматься, насколько бездарно эти кретины растрачивают собственную жизнь. «Могли бы прожигать ее десятками приятных способов, но нет!» Не то чтобы Дейран желал демонопоклонникам провести свои дни в блаженстве и радости, отнюдь. Однако когда бы эти слабоумные добровольно сдавались в нормальное рабство или – если этого мало – в какие-нибудь дома терпимости с особенностями, от них во всяком случае было бы меньше вреда.       «Да и портить все вокруг себя у них бы хуже получалось...» Дрезен и впрямь производит такое впечатление, словно его намеренно уродовали – как будто кто-то поставил первой и главнейшей своей задачей обезобразить если не каждый камень, то хотя бы каждый дом. И ладно демоны – демонов Дейран не понимает, понимать не стремится и без малейших затруднений отказывает им в наличии эстетического чувства. Но эти, бывшие когда-то... «Разумными? Едва ли.» «И если вы бы его нам в таком виде планировали отдать... Так ведь нет, сами все загадили, порушили – и сами же засели посреди этого убожества», – кривится он и как-то упускает тот момент, когда легко объединил себя с другими в недавно столь нежеланном «нам».       Впрочем, тогда Дейран отбивался от навязанного значения «он и Аурен». Теперь его «мы» несколько шире – хотя это, конечно, не крестоносцы, штурмующие город, не борцы с демонами в целом и даже не мнимое единство здравомыслящих народов Голариона. Его «мы» в данный момент – это блаженная эльфийская нищенка без половины пальцев, зато с придурью и ожогами. Сумасшедшая кицунэ, лишенная инстинкта самосохранения, но наделенная исключительной степенью аутизма. Подземный гибрид монстра и полуэльфа, охваченный лихорадочным поиском смысла жизни и столь же отчаянным страхом жить. Прямым ходом направляющийся к выцветанию старик, похоже, ампутировавший в собственной душе все живое. Как там говорил Аурен? «Палачи, безумцы и фанатики»? Что ж, Дейран готов признать – командор был не так уж неправ. А с этим миром что-то серьезно не в порядке, если сборище по-разному калечных, но равно ненормальных уродцев – и есть герои, спасители крестоносного воинства и буквально-таки острие благочестивой атаки на силы зла и тьмы. Дейран усмехается своим мыслям, мимоходом сращивает Региллу треснувшую ключицу, самыми кончиками пальцев стряхивает с плеча Уголька зацепившееся было проклятье истощения – и, как ни странно, не испытывает ни малейшего внутреннего протеста, причисляя себя к той же нелестной категории.       Он, в конце концов, опасный одержимый, рядом с которым кто-нибудь регулярно теряет голову – в самом буквальном смысле. А сам он не только никак не контролирует буйство декапитации, но даже и не сумел за все это время отследить в происходящем хоть какую-то внятную логику. «Ну а ты? С тобой что не так?» – мысленно обращается Дейран к командору, хотя вообще всякому при взгляде на него сейчас стало бы очевидно – на норму здесь и намека не найти. И то правда – разве полез бы кто-то нормальный между тремя культистами и набасу, балансируя на шатких камнях обваленного лестничного пролета? Что ж, Аурен – из тех коварных безумцев, кто может себе позволить подобные фокусы. Поднырнув под занесенный топор, он перенаправляет самого ретивого оппонента в полет навстречу камням у подножия стены, второму вламывает навершием рапиры в висок – отчего тот на постоянной основе теряет всякий интерес к жизни. Третьего, не опуская руки, хлещет кромкой лезвия по лицу – больше от испуга, чем всерьез раненый, культист неудачно отшатывается, спотыкается и попадает под вбивающий ему ребра в лопатки чекан Деренге.       Командор не отвлекается – на инерции своего начального движения мечом наотмашь рубит набасу по крылу и одновременно колет сверху вниз в приплюснутую морду. В этот момент Нэнио почти пропускает очередную звуковую волну – свистящий визг налетающей вроки не заставляет оглушенно застыть на месте, но рвет барабанные перепонки, требует пригнуться к земле, зажмуриться, зажать уши...       Дейран хватается за мокрую кладку стены, чтобы устоять на ногах – и чтобы отвлечься на яркое ощущение холода под ладонью. А подняв голову, с непонятной яростью отмечает, как длинные когти вроки взрезают плечо командора. Сознание почему-то заволакивает нелепым и совершенно ослепительным гневом.       Это, будь оно все проклято, его командор! Не в том смысле, в котором так могли бы сказать Ланн или даже Голфри. Дейрану плевать на субординацию, плевать на иерархическую чушь и игрушки вроде чинов и званий. Ему нет никакого дела до того, кто кому и чем обязан – или кто кого и кем признает. Но он вспоминает яркие царапины на стройной спине, тепло чужой кожи, неправильную гладкость странного шрама, ритм дыхания, запах, стон... То, как Аурен замирал от единственного слова и какой невероятной надеждой вспыхивали его темно-серые глаза от других, столь же простых слов. Понимание максимально резкое и ощущается, будто опрокинутый на загривок ковш колодезной воды. Это его командор в том смысле, что только Дейрану решать, что с ним будет происходить. Уж точно не каким-то паскудным демонам. Идея вопиюще претенциозная, глупая, самонадеянная – однако нет времени ее даже осмыслить, не то что оценить. Бешенство отступает ровно настолько, что – больше по наитию, нежели осознанно – вдруг получается заключить его в оболочку энергий. И этим сгустком отторжения, ярости, инстинктивной жажды защитить свое Дейран совершенно бездумно швыряет во вроку. Пока он разбирается со своими сложносочиненными эмоциями, в реальном мире проходит не дольше нескольких секунд. Несмотря на рану, Аурен доводит удар до конца, разворачивает набасу от Уголька и Ланна, держит тварь к ним спиной и едва ли может отвлечься на второго демона. Когти мечутся в опасной близости от его лица, но деваться командору особенно некуда: справа стрекочет врока, слева обрыв стены. От набасу Аурен еще уворачивается, выгнувшись назад и чудом не теряя равновесия, но врока... А вроки больше нет. Ее сметает искристым прохладным вихрем – Дейран запоминает, как морозно колет пальцы след экстрапланарной магии, но понятия не имеет, что это вообще было.       Повторить так же снова явно не получится – возможно, он сумеет разобраться, как сделал то, что сделал, но позже, не сейчас. Сейчас вообще не до этого. Они все-таки прорубаются к башне – увидев, что там творится, Дейран неосознанно касается присвоенного кольца, словно хочет лишний раз подтвердить его наличие. Нет, по удушливой сладковатой вони можно было догадаться, но – догадки не передают всего спектра... впечатлений. Катапульта, которой управляет пепельный великан, стоит на груде мертвых тел – расчлененных и целых. У некоторых не хватает ноги или головы, другие разодраны на куски, а часть уже даже не трупы – мешанина перекрученного мяса и раздробленных костей. Демоны, крестоносцы, культисты, селяне – не разобрать и не различить. Плоть на полу – почти свежая или проетая гнилью, расцвеченная тлением или вывернутая наружу еще теплым, исходящим паром нутром. Тела непристойно раздувшиеся, в фиолетовых пятнах – или наоборот, оплывшие и бледные, обмякшие, лишившиеся всякой формы. В груде останков мелькают сальные, сопревшие, полуразложившиеся лица: проваленные носы, вываленные сизые языки, застывшие, вырезанные, выжженные глаза. Опаленные или слипшиеся волосы и шерсть всех цветов слегка колышутся – не от ветра, от шевелящихся под ними опарышей. Еще бурая кровь мешается с гноем, трупным жиром, экскрементами и мочой – великан топчется в этой луже, зачерпывает мертвечину, наполняет ей ложку катапульты... Дейран не понимает, почему не чувствует даже брезгливости, когда опускает взгляд и смотрит, как по неровному настилу ему под ноги течет зловонная мутная жижа. Пожалуй, он вообще ничего не чувствует, только меланхолично размышляет, что как только все закончится – первым делом нужно выбросить сапоги. Возможно, у отвращения есть свой предел, и он достигнут. Ему даже отчасти любопытно, в чем смысл столь... неудобного в употреблении боеприпаса. Что – острые осколки костей расцарапывают крестоносцам незащищенные участки тела, и сквозь ранки проникает трупный яд? Или расчет строится на впечатлительности демоноборцев, которые должны с визгом разбегаться прочь от обстрела останками? Скажем, вот череп. Целый, он еще может ударить, особенно если выпустить его в полет с достаточной силой. А что насчет треснувшего или проломленного? Он разве не раскрошится окончательно от столкновения с железом лат или прочным деревом щита? Хотя если внутри остались мозги, то они могут попасть в глаза и ослепить на время... Аурен спрыгивает с истыканного стрелами великана, которого приканчивает запущенный Нэнио фантазм, перегибается через башенный парапет и самозабвенно блюет, а потом буднично рубит выскочившего из-под лестницы культиста. Уголек тащит командору фляжку с водой, Регилл с Ланном ломают пусковой механизм катапульты. С пасмурного неба сыплет мелкий серый снежок, и кажется, что этот день не имеет начала.       Во всяком случае, Дейран не в состоянии увязать в единое целое текущий момент – и то темное предрассветное утро, когда его будили в лагере. Бой за крепостные стены оказывается долгим. Чем ближе они продвигаются к центру, тем ожесточеннее сопротивление – а все же с каждой сломанной катапультой, с каждым убитым колдуном становится легче. Воздух вокруг постепенно перестает гореть, великанов на башнях уже нет, подходы безопасны... Последние бочки с горючей смесью Аурен с Ланном заталкивают внутрь какой-то пристройки с обратной стороны стены – похоже, этажом ниже у культистов расположено что-то вроде склада, штаба и караулки. Следом Уголек кидает факел – с таким видом, словно выпускает на свадьбе голубей – а Нэнио запечатывает дверь магией. Взрыв разносит крышу, перетряхивает все здание, которое складывается внутрь самого себя – но дверь остается целехонька, просто за ней теперь – опаленные каменные обломки, а не проход куда бы то ни было внутрь. Со стороны нижнего города вскоре доносятся звуки нормального боя – крестоносцы обороняют таран. До пресловутых ворот, захватом которых командует почему-то не Голфри в сверкающих латах, а осипшая и мрачная Ирабет, командор добирается только затем, чтобы принять «на клинок» удар демонов с двух направлений одновременно – и снова уйти от основных сил. Все слипается в изматывающую бесконечную рубку – отряд прошивает город, как иголка ткань, и Дейран сквозь собственные усталость и отупение узнает знакомую манеру. План, который со стороны выглядит, словно бессистемные метания от точки к точке, – и который сойдется безукоризненными стежками, если потом потянуть за нужную нить. Только в отличие от Кенабреса, где между вылазками можно было согреться, выдохнуть, отвлечься, выпить вина или даже осмотреть какой-нибудь не до конца разграбленный музей, Дрезен подобной роскоши не предоставляет. Дрезен – это монотонная бойня, от нее не отвернуться и ее не избежать. Дейран забывает, что он почти не спал, забывает, что руки немеют и пальцы уже давно жжет от пропущенной через них энергии, он повторяет целительные заклятья, как заклинивший нумерийский механоид и не ждет избавления, потому что не думает о будущем даже на пять минут вперед. Загаженные уличные мостовые сменяются выщербленными плитами каких-то подвальных казематов, время истаивает незаметно, Дейран окончательно теряется в нем и даже не знает, ночь сейчас или день, а если день – то какой по счету. Командор ведет их даже не вперед – куда-то, куда считает нужным вести, и его, похоже, тоже заклинило. Он почти не разговаривает, не отвечает Нэнио на еще не иссякшие дурацкие вопросы, не отвлекается даже на серьезно раненого Ланна, а когда все же смотрит на своих спутников – выглядит так, словно считает разноцветные фишки для настольной игры. И взгляд у него не холодный, не строгий, не оценивающий – а отсутствующий. Из этой заунывной резни Дейрану запоминаются всего три эпизода. Сцена первая. «Командор приглашает в отряд суккубу» – потому что освободить и прихватить с собой демона, пусть даже рвущегося на словах к добру, это... неординарно по любым меркам. Но даже эта неординарность продиктована соображениями практической пользы. «Ты, – равнодушно обрывает вдохновенные объяснения командор, – умеешь вскрывать замки?» Суккуба кивает и, похоже, именно это решает ее судьбу – а вовсе не патетичные речи, красивые глаза или апелляции к Дезне. Сцена вторая. «Командор изучает корреспонденцию» – потому что мало кто в подобных обстоятельствах, стоя в потайном проходе над зловонным трупом дреча, будет с нечитаемым выражением лица вглядываться в найденную здесь же ветхую записку, словно это самая увлекательная книга на свете. И сцена третья, самая главная. «Командор объявляет привал» – потому что... привал. Ни демонический военачальник с зубодробительным именем, ни неожиданное появление на стороне врага вроде бы утащенной горгульями Нуры, ни ее странная игра в гляделки с командором, закончившаяся почему-то бегством половины военачальниковой свиты, ни очередное выступление кузины с высокой сцены ее дутых идеалов, ни сам факт того, что крестоносное войско каким-то чудом умудрилось пробиться к самой цитадели Дрезена, – ничто не вызывает у Дейрана столько эмоций, как возможность рухнуть на жесткий походный матрац и вытянуть гудящие ноги. Ушедшие на штурм сутки – всего сутки! – позади, и Дейран был бы счастлив провалиться в сколь угодно короткий, но все-таки сон...       Однако вместо сна ему достается очередное бессмысленное озарение – и на этот раз оно много хуже, чем обычно.