Зеркало души

      Вообще-то Дейран считает, что они победили: Дрезен фактически взят, волшебный ковер – вон висит.       Опасности преодолены, героические свершения свершились, и триумфаторам – то есть им – теперь полагается встреча с ликующим войском. Выслушивать славословия и здравницы, ходить вдоль салютующего строя под помпезные завывания труб – или какую еще нелепицу паладины полагают стоящей наградой за доблесть?..       Сейчас Дейран готов согласиться на любые идиотские торжества – если по их завершении дадут помыться, пожрать и заснуть. Он устал и ему все надоело – от необходимости исправлять чужие ошибки до собственного стремления что бы то ни было изображать лицом. Но быть серьезным все еще невыносимо, и кое-как Дейран шутит.       Про новые силы командора – они смутно тревожат, но не настолько, чтобы стараться сделать шутку действительно смешной. Про визит Арилу Ворлеш – тоже не слишком искрометно. Хотя, конечно, ситуация забавная: кто бы мог подумать, что под маской почти святой Яниэль скрывается сама Архитектор Мировой Язвы!       «О сколько заглавных букв!» Яркий демонический облик – вызывающее, болезненно алое одеяние, мерцающие магией массивные украшения, сложносочиненная прическа – неприятно царапают зрительный нерв. И все же Арилу не вызывает у Дейрана лютого подсознательного отторжения, как прочие демоны – отчасти он даже рад, что Аурен не торопится рубить ведьму мечом, колоть рапирой или, скажем, душить голыми руками.       Это, в конце концов, было бы не вполне куртуазно. Деренге буравит спину командора неодобрительным взглядом – но Аурен с Арилу прохладно-вежлив и задает пару уместных ненавязчивых вопросов так спокойно, словно из учтивости вынужден поддерживать разговор. Через мгновение Дейран узнает, припоминая, – ровно так же Аурен общается с Голфри – и усмехается краем губ. Злая ведьма, как ей и полагается, выглядит обманчиво, скорее строгим ментором, нежели палачом сотен тысяч невинных душ. Дейрана это слегка огорчает: если бы Арилу изрыгала огонь, летала на метле, зловеще хохотала и сыпала сиреневыми искрами, было бы зрелищнее.       С другой стороны, он быстро ловит себя на привычном равнодушии – вероятно, из-за усталости оно проявляется сильнее, чем обычно. Дейрану совершенно наплевать на Арилу с ее загадками, а единственное, чего он бы от нее хотел – чтобы она не задерживала их на этой продуваемой всеми ветрами стене дольше необходимого. Так что, когда ведьма, снабдив командора снисходительным напутствием, телепортируется прочь, игнорируя любые волшебные ковры, Дейран вздыхает с облегчением. Ему все еще кажется, что монотонное избиение демонов, которому они безо всякого удовольствия предаются уже второй день подряд, вот-вот закончится.       И кажется ему так еще примерно минуты полторы...       Увы, когда командор уверенно врубается в нескольких бабау, преграждающих проход к башне, становится ясно – торжественно присоединяться к войскам и принимать поздравления в ближайшее время Аурен не планирует. Внизу, у ворот во двор тоже идет бой – Дейран ищет глазами кузину и, как ни странно, находит. Окруженная рыцарями, она крушит культистов своим сверкающим мечом, будто на батальном полотне, но вместо гордости за крестоносную королеву Мендева, граф Арендей чувствует... Да ничего он не чувствует. Усталость, тянущее жжение в пальцах рук, сырую тяжесть собственного плаща – как будто мало ему непривычной, а оттого неудобной кольчуги! – и едва уловимую досаду от того, что не Голфри делает что-то полезное для него, а наоборот. Покрасоваться или, еще лучше, дать понять, что дражайшая кузина ему вообще-то обязана – о, Дейран был бы совсем не против. В конце концов, не она – вне всяких сомнений избранная Иомедай, доблестная и праведная героиня – сейчас вырывает у демонов первую за семьдесят лет серьезную победу... Жаль только, Аурен едва ли укажет Голфри на этот факт. Не из какого-то особенного своего благородства, как Дейран сейчас понимает, – а просто потому что не увидит в этом ни смысла, ни пользы. «Чудовищно скучный тип!»       Впрочем, графу Арендею никто не мешает послать кузине в подарок адамантиновые ложечки или нож для торта из холодного железа – с гравировкой «на взятие Дрезена», например. Будет мило. Собственная язвительность кажется дежурной и ни капли не веселит. Дейрана с новой силой захлестывает отчетливое непонимание – зачем ему это все? Все эти демоны, эти битвы, вот этот старый холодный замок, который командор явно собрался захватить единолично... «Ну и захватывал бы сам, раз так хочется, я-то здесь причем?» Злое ожесточение нарастает, затапливает с головой, заставляет хмуриться и кривить губы – и прогорает за единственную секунду, когда после очередной стычки Аурен сбивается с шага, спотыкается и как-то очень быстро оседает на пол, роняя оружие. Хватает единственного взгляда, чтобы понять, в чем причина – этот недуг Дейрану даже слишком знаком. «Век бы ее не видеть!» – Это чума. Уголек распахивает черные глаза, встревоженно оборачивается суккуба, Деренге смотрит пристально, как будто хочет что-то спросить... Дейрану некогда ждать откровений: – Регилл, мне нужна хотя бы четверть часа. Ланн, помоги дотащить его до той комнаты, где была кровать. Уголек, как придем, разыщи в вещах жезл восстановления. Он не думает, послушают его или нет. Он думает о том, что проклятая зараза ударила неожиданно сильно, а значит, организм уже был чем-то ослаблен. И еще немного о том, что это его, Дейрана, ошибка или недосмотр – но сейчас поздновато учиться испытывать чувство стыда. Внезапно – все слушаются, даже Деренге. Они заносят Аурена в разгромленные покои коменданта, гном с суккубой остаются охранять дверь. По счастью, от демонов окрестные коридоры зачищены – но нет никаких гарантий, что сюда не заявятся новые твари.       Ланн зачем-то расстилает на пыльное покрывало свой плащ... И возможно, он прав – кто знает, что вообще лежало раньше на этой кровати. Будь Дейран верующим, он бы вознес благодарственную хвалу какому-нибудь богу за то, что командорский доспех не зашнурован, а стянут на кожаные ремни – с ними меньше возиться. Уже расстегивая пряжки, Дейран понимает, что у него все пальцы в холодной темной влаге. На черном не видно, особенно в полумраке и суете... Злит внезапное понимание, за что именно командор так любит этот цвет: поддоспешник, рубашка, грудь Аурена – залиты едва подсохшей кровью. Похоже, опять открывалась его странная рана.       «И конечно, это был вовсе не повод останавливаться». Командор пытается что-то сказать, но Дейран хорошо – даже чрезмерно отчетливо – помнит, что такое демоническая чума на этой стадии, и никаких слов, конечно, не ждет. Какое там, Аурен губами-то шевелит с трудом. Болезнь обычно развивается раз в пять медленнее, а здесь налицо предпоследние минуты перед крайним истощением.       И, что самое плохое, Уголек грустно протягивает совершенно пустой, лишенный магии жезл. Этой бесполезной теперь палкой Дейран может разве что пару раз огреть сам себя по затылку – за невнимательность. – Я тоже сначала подумала, это просто усталость, – сочувственно вздыхает Уголек и тянет тонкие изуродованные руки с едва теплящимся заклинанием очищения. – Не трать, – обрывает ее Дейран. – Видишь же, бесполезно! Эльфийка опускает ладони – не потому что такая уж послушная, а потому что сама понимает – он прав. Странно вновь встретиться с этой проклятой чумой – и уже умея ее лечить, все равно оказаться неспособным справиться. Если бы в запасе была хоть пара часов! Но их нет, у командора уж точно. И все умение оказывается бесполезным – Дейран просто не знает, что делать.       Смотреть в заострившееся бледное лицо почти страшно, а вся ситуация кажется невероятно неправильной, невозможной – ощущение, которое, наверное, всегда будет его преследовать при столкновении с этой демонической дрянью. Он все равно пробует – знает, что снять болезнь не выйдет, заражение зашло слишком далеко, но не может не пытаться. Прикасается к тяжело вздымающейся груди Аурена, стараясь не опускать ладонь всем весом, тщится уловить источник заразы. И сразу чувствует, какое это бессмысленное занятие. А ведь казалось – все так... легко. До этого момента Дейран будто не отдавал себе отчета в том, что их может постигнуть неудача – настолько буднично и банально, из-за пары омоксов, с которыми вроде удалось справиться без особых усилий. Вернее – без видимых усилий. «Так может, дело не в чем-то еще, а просто ты не выкладываешься?» Еще каких-то пару месяцев назад Дейрану бы в голову не пришло признать чем-то банальным схватку с омоксом – да он и названия-то не знал для этой колышущейся массы гнилостной слизи, зачем-то собравшейся в уродливый антропоморфный силуэт. Но сейчас он не задумывается ни о чем подобном – слишком занят. Неуловимая лихорадка будто оседает на пальцах густой черной смолой, искажает целительную энергию. И пока Дейран снова и снова пытается одолеть коварную заразу, мысль его идет в каком-то совсем непонятном направлении. «Для чего мы здесь?..» Начинает казаться, что все окружающее – дурацкий сон. Комната, в которой они оказались, вдруг представляется совсем другой – такой же, но без всей этой грязи, налипшей по углам многолетней паутины, разбросанных по полу обрывков каких-то бумаг... Дейрану хочется проснуться – что самое дикое – проснуться рядом с Ауреном, и совершенно неважно, будет тот рыцарем-командором или нет. Лучше бы нет. «Почему мы вообще не встретились раньше?» Дейран слишком сконцентрирован на деле: не может даже отвлечься на то, чтобы прекратить свои нелепые размышления. А они, совершенно очевидно – максимально абсурдны: встреться Аурен графу Арендею до кенабресских событий, кто вообще обратил бы на него внимание? Но и эта мысль ускользает. Все некогда и все некстати – нужно уловить ритм чужого сердцебиения, чтобы понять, где идет сбой, руками вспомнить, как чужая кожа ощущается без этой липкой испарины, восстановить хотя бы в собственном воображении норму, чтобы потом избавиться от лишнего... «Зачем ты – это именно ты, со всеми загадочными силами, незаживающими ранами и обостренным чувством ответственности за все на свете?» Чужая беспомощность должна раздражать – как всякая жалкая слабость, которую Дейран не терпит у других еще больше, чем ненавидит в себе. Но он ловит потерянный взгляд Аурена, торопливо отворачивается – а вместо брезгливого презрения чувствует странную нежность; она почти пугает. Это уж точно не то, что он даже гипотетически хотел бы испытывать. Страсть еще куда ни шло – в конце концов, и очень странные вещи иной раз могут вызывать желание. Но нежность? По отношению к рыцарю-командору крестового похода?       Увольте, в одном этом претенциозном звании уже слишком много войны, с которой Дейран не готов соприкасаться и которую так хорошо научился игнорировать. Да, даже сейчас у них здесь веселые приключения – «обхохочешься!» – а война, она где-то там, за стеной, у глупых крестоносцев и прочих, ничуть не менее дурных желающих поучаствовать в этой... профанации жизни. Казалось бы – можно ведь дождаться финала, или попросту добить Аурена, чтобы не тратить время, а свиток воскрешения и алмазы у Дейрана при себе. Наверняка какой-нибудь многоопытный параликтор или благонамеренный паладин из ордена с красивым названием как-то так бы и поступили. Да о чем речь! Сам Дейран бы так поступил...       Окажись на месте Аурена кто угодно другой. Дело не в нежелании обрекать командора на агонию – хотя она крайне мучительна. Дело в чем-то другом, но Дейран не желает разбираться в собственных мотивах. Его восприятие очевидно неадекватно – скорее всего, из-за общего переутомления. И нет никакого смысла нагружать себя осознанием очередной сентиментальной чуши. Поэтому он выбрасывает из головы вообще все, концентрируется только на важных с целительской точки зрения прикосновениях и ощущениях. А все же одно остается отчетливым – он просто не может снова отдать навязчивой демонической дряни кого-то, кто ему... дорог? Дейран не успевает вовремя отмахнуться от этой явной ерунды, а она вдруг прорастает накрепко, становясь уверенностью, которую, как назло, нечем даже опровергнуть. «Да и пусть», – неожиданно сам для себя решает он, отводит со лба командора прядь черных волос и заглядывает ему в глаза. Неизвестно, что Дейран планировал там найти, но видит в итоге нечто сродни сочувствию, и от слащавых переживаний переходит к ярости за один вдох.       Он практически ненавидит Аурена сейчас – за этот слишком понимающий взгляд, за мешанину испытываемых эмоций, за то, что они и впрямь не встретились раньше, и за собственную неспособность справиться – ни с чумой, ни... со всем остальным. – Тебе просто нужно немного помочь, – тихо говорит Уголек, легко касается плеча Дейрана и шепчет заговор на удачу. И будь оно все проклято, девчонка невероятно права! Именно этой малой толики везения ему и не хватало, чтобы наконец сделать все правильно.       Заклинание все же действует, Дейран почти видит, как отступает болезнь – будто осыпается прогоревшая паутина. Дыхание командора выравнивается, становится глубже – через пару минут с ним все будет в порядке. Уже сейчас он кое-как улыбается, дотягивается непослушными пальцами до ладони Дейрана... «Оставь меня в покое!» – удается не огрызнуться вслух, но чужую руку со своей Дейран стряхивает. – Долечи, – бросает он Уголек и поднимается на ноги – мог бы оправдаться усталостью, но, слава всем богам и дьяволам, эльфийка не ждет пояснений. Как ни забавно, собственная злость очень кстати. Помогает побороть вздорную сумятицу в мыслях и вообще оказывается восхитительным способом прийти в норму.       Надо признать – Дейран просто не создан для всей этой крестоносной эпопеи. Всего-то пара суток непрерывного героизма во славу любимой родины – и пожалуйста, он уже срывается, причем что самое неприятное, не может толком понять, из-за чего. «Не из-за командора же, в самом деле». Разрешив – пусть и с помощью Уголек – проблему, Дейран чувствует себя значительно лучше. А тот факт, что за ближайшей же дверью обнаруживаются виновники всего этого бардака – с которыми не просто можно, но и нужно быть... несдержанным – и вовсе бодрит.       Хотя, конечно, отсутствие разнообразия выглядит весьма удручающе. Ведь Страшилище и Идиот – лирические герои сей затянувшейся пьесы – даже флегматичному Ланну уже успели надоесть. Что ж, их душещипательная трагикомедия явно идет к своему финалу: судя по панике Минаго и тупому фатализму Стонтона, к компромиссу во имя нежных чувств эти двое уже не придут.       Но оказывается, что и на такую посредственность находятся любители. Суккуба с непроизносимым именем – Дейран попросту не уверен, что целесообразно его все-таки запоминать – внезапно высказывается в том смысле, что рыцарственный рыцарь слишком рыцарственнен, и потому спасти его уже нельзя... Примерно на этом месте Дейран перестает слушать бред. «Сегодня что, астрологический день глупых демониц?» Погубило Стонтона Вейна, видите ли, его собственное благородство. Умора, да и только – и это говорит суккуба, которая по идее должна бы понимать человеческую натуру!       Впрочем, тщеславие, безответственность и неумение признавать свои ошибки – воистину исчерпывающая характеристика большинства рыцарственных рыцарей и прочих упертых тупиц. Да и благородством многие регулярно называют идиотизм – не иначе как из солидарности с идиотами. Конкретно этого идиота Дейрану не просто не жаль – он вообще не понимает, как можно додуматься до сочувствия к подобному персонажу. Ладно бы Стонтон распорол себе живот ржавым топором в знак протеста против несправедливого обращения. Ладно бы смастерил петлю из любого попавшегося под руку ремня. Ладно бы подпоил и спровоцировал каких-нибудь крестоносцев или инквизиторов из тех, что поидейнее, раз уж у самого руки дрожали. Так ведь нет – смирился и с приговором кузины, и с унижениями, и с этой вот... «должностью».       И все ради чего? Чтобы, собственно, что? Нет, пусть уж не самые щепетильные барды и поэты разбираются, что двигало этим кретином – а Дейрану дико скучно. В конце концов, ему точно не захочется написать о Стонтоне Вейне модный нынче роман отрицания, где все переворачивается с ног на голову, дураков изображают не понятыми обществом страдальцами, скверный вкус вовсе не считают недостатком, а бесхарактерность оправдывают всем, что в голову взбредет.       Как-то Дейрану попалась такого рода книжонка – и в ней, кстати, тоже было про так называемую любовь... Пришлось выкупить весь тираж и спалить, просто чтобы не видеть потом в зеркале того, кто потакает подобной пошлости. Забавно, что только сейчас, под аккомпанемент истерических воплей Минаго, Дейран понимает, что вообще-то у нее действительно есть веские основания паниковать. Это для него Аурен – недавно сгоравший в лихорадке смертный, причем еще и лично знакомый, способный вызвать то прилив изумительно неадекватной нежности, то более чем заслуженное негодование. Для нее же рыцарь-командор Пятого крестового похода, надо думать, и впрямь мифический герой, способный без особых затруднений убить ее с подельником. И к слову, нельзя сказать, будто лилиту не права. Правда, пока командор и демоницу, и дварфа полностью игнорирует – и то верно, никакой новизны в свои реплики они внести явно не в состоянии. За Стонтона красноречиво говорят его поступки, а лилиту с самого Серого Бастиона несет отборнейшую сусальную ахинею без смысловой нагрузки. Откуда-то из полумрака в дальнем углу погано освещенного зала – «но камин-то они зачем разрушили?» – выскакивает уже мелькавшая в Дрезене Нура.       Ее портретом Дейран бы, пожалуй, сопроводил главу «Яркие примеры кадровой политики», если бы ему доверили писать биографию обожаемой кузины. Он бы разделил сей монументальный труд на несколько частей, а иллюстрируемая Нурой глава заняла бы свое заслуженное место в разделе «Вопиющая некомпетеность». – Ну что, повеселимся? – неожиданно спрашивает у халфлинги Аурен и улыбается недобро и вдохновенно. Как-то он и с ней сумел договориться – когда только успел? Дейран удерживает благословляющий молебен на кончиках пальцев – нет смысла тратить заклинание раньше времени – и с удовольствием наблюдает растерянность на безглазой морде лилиту. Возможно, на данный конкретный вид демониц у него все-таки аллергия. «С детства». А дальше все получается как-то очень быстро. Деренге оттесняет Стонтона от Минаго, Аурен бросается вперед... И пропадает. От Нуры неожиданно изрядно пользы: бардовские волшебные напевы – точно ее рук дело, да и невидимость, скрывшая Аурена, явно не возникла сама по себе.       Лилиту зачем-то разворачивается к Ланну, ловит стрелу в плечо от него и стрелу в колено от суккубы. В шелковом платье против двух лучников демоница сейчас представляет собой не смертельную угрозу, а гигантскую подушечку для иголок в форме уродливой твари. Ни Стонтон, ни Минаго не успевают ничего особенно сделать или наколдовать. Дейрану приходится разве что подлечивать Регилла, да пару раз снимать с него ослабляющие проклятья – по сравнению с демоновой чумой это такая, право слово, ерунда...       Минаго вскидывает когтистую руку – но прямо рядом с ней вдруг возникает командор, и демоница отшатывается с рассеченной мордой. Аурен словно специально бьет ее по тому, что лилиту, вероятно, считает лицом.       Стонтон своей даме помочь явно не в состоянии – Уголек присоединяет огненный луч к точным ударам параликтора, и вычурный доспех дварфа превращается в прекрасный... отвлекающее-согревающий фактор. «Ох, ну почему нельзя всегда так, без этих утомительных боев с рядовыми культистами и минотаврами, на которые вечно уходит столько сил?..» Минаго верещит и скачет, теряя всякую грацию, зато приобретая сходство с замотанной в красную тряпку козой. – Упрямый осел! – в истерике орет она Стонтону, развивая животноводческую тему. – Хочешь умереть за груду камней – умирай! А я здесь не останусь! Стонтон пыхтит что-то невнятное – у него напрочь сбито дыхание, да и Регилл не склонен прерываться, чтобы дать голубкам поворковать напоследок. Лилиту явно как-то разбирается в том, что бубнит ее протеже, визгливо хохочет и вытягивает к нему руку, будто отбирает некое усиливающее заклятье. Во всяком случае, Стонтон хватает ртом воздух, пошатывается и пропускает сразу два удара. Минаго разворачивается к командору, одновременно отступая от него прочь, а по пути читает целую речь, заставляя Дейрана пожалеть, что Аурен не раздробил ей челюсть. – Как же вы, смертные, мне надоели! Ваши однообразные страстишки, ваши вечные дрязги, ваши однообразные обвинения и оправдания! Обращаетесь друг с другом, как с грязью, сами толкаете в наши объятья доходяг вроде этих двух, – вероятно, она сейчас про Стонтона и Нуру. – И еще имеете наглость нас в чем-то обвинять! Давай, накажи своих предателей! Забирай свою тряпку! Забирай свои загаженные развалины! А с меня войны хватит! – Спасибо за помощь, – Аурен, конечно, издевается, но лицо его непроницаемо, а интонация почти галантна. – Надеюсь, ты не думаешь, будто это тебя спасет? – Себя, – злобно шипит Минаго, – я спасу сама! – отскакивает сразу метров на шесть в сторону балкона, сигает с него, не задерживаясь, и пропадает где-то в темноте двора. Опять что-то бормочет Стонтон... «Возможно, ему как раз и раздробили челюсть, отсюда такие проблемы с дикцией?» – размышляет Дейран, однако дварф все-таки ухитряется выговорить нечто членораздельное. – Давай, сволочь! – увы, членораздельное еще не значит «разумное». – Убей меня, если сможешь! – и снова скатывается в бубнеж: то ли «мне уже все равно», то ли «мир уже корнеплод», Дейран не уверен, что верно расслышал. Деренге отчего-то трактует слова Стонтона как повод остановиться – отводит занесенный чекан, но явно готов вновь пустить его в дело при необходимости. – Жаль, Голфри тебя еще тогда не повесила, – как-то очень спокойно, отчасти сочувственно произносит командор – а глаз его Дейран не видит и точно понять, что Аурен имеет в виду, не может. Но вместо того, чтобы наконец умереть, как сделал бы на его месте любой порядочный смертный, Стонтон продолжает неразборчиво талдычить что-то себе под нос.       Так что когда меч командора обрывает его монолог, Дейран вздыхает с облегчением. Но не тут-то было. Даже в луже крови на полу дурак остается дураком – а потому хрипит какую-то патетичную и, вот уж чудо, сносно различимую фразу.       Правда, Дейран тут же ее забывает. Аурен поворачивается к Нуре – та тяжело дышит, недоверчиво улыбается. – Жива! Я жива? Да быть такого не может! – восклицает она и заходится нервным смехом. А отсмеявшись, с непонятным выражением поглядывает то на командора, то на остальных, упирается взглядом в суккубу и вспыхивает отчаянной надеждой: – Это то, что я вижу? Та, кто говорит, будто отвергла Бездну? На вашей стороне? Ха! Ну если уж такой диковине нашлось место в вашей игре – значит, наверное, и для меня что-то найдется... – Я не могу оставить тебя в живых, – ровно уведомляет Аурен, в его голосе – холод и приговор; чтобы распознать это, не нужно видеть его лица. Нура сереет и пятится к столу, улыбка ее превращается в оскал: – Что – пошутили, и хватит? Пешка сыграла свою роль в вашей игре, пора убрать ее в коробку? Ха! Лучше уж зарубите меня здесь и сейчас! – Как скажешь. Халфлинга очевидно не воин, она и не смогла бы оказать серьезного сопротивления – от того, как командор безразлично избавляется от нее, Дейрану не по себе.       Остальные молчат – Деренге будто бы одобрительно, Уголек будто бы удивленно. Если суккуба и хотела высказаться, то она это желание поборола. Да и кому придет в голову комментировать уже свершившийся факт? – Она могла бы принести пользу, – с недоумением слышит Дейран собственный голос. – Она ее и принесла, – Аурен разворачивается, невозмутимо вытирает лезвие рапиры об истрепанные бархатные шторы. – И, если тебе интересно мое мнение, то полагаю, тем искупила все покушения на мою жизнь – в конце концов, у нее имелись определенные причины делать то, что она делала. – Если каждый предатель будет считать, что может искупить свое преступление или оправдать его какими-то причинами, эта армия обречена, – вмешавшийся параликтор зубодробительно предсказуем. – У них всегда один и тот же слезливый аргумент «виноваты все, кроме меня». Скольких таких «невиноватых» я отправил на плаху, не сосчитать. Их следовало бы казнить уже за один факт отрицания собственной ответственности. Командор пожимает плечами, убирает рапиру в ножны, все той же шторой принимается отчищать от крови меч. – Она была несчастным, а оттого озлобленным созданием. Я бы предпочел не вмешиваться в ее судьбу, но... – тут Аурен поднимает глаза на Дейрана и говорит именно ему: – На свою беду, она подвергла опасности и твою жизнь тоже. И понимай его, как хочешь, хотя как здесь еще поймешь? Не «жизни других», не «жизни моих подчиненных», даже не «жизни наших друзей». Дейран хмурится. В словах командора есть что-то одновременно лестное – и почти пугающее. Ощущать себя единственной причиной чьей-то казни... Пожалуй, несколько неуютно – тем более, для Дейрана это первый опыт такого рода. А с другой стороны, можно очень многое отдать за то, как Аурен на него только что смотрел.       Вот только Дейран не уверен, будто у него есть это "многое". Регилл неопределенно фыркает и приступает к сбору трофеев, подрядив себе на помощь Ланна и суккубу. Уголек так и молчит – а ворона на ее плече поглядывает в сторону параликтора как будто без похвалы, но с согласием. «Итак, граф Арендей дошел до чтения мыслей у ворон!» – торопится отвлечься Дейран и идет на балкон. Может, чтобы не любоваться трупом Стонтона, который в качестве покойника не стал симпатичнее. А может, потому что хочет прекратить этот странный разговор – хотя сам его и начал. Следов Минаго не видно, во дворе суетятся крестоносцы, ветер легко качает в воздухе редкие снежинки. Только теперь Дейран замечает – на улице глубокая ночь. А еще они, похоже, наконец одержали победу в Дрезене.