Зеркало души

Как ни странно, Дейран совершенно не уверен, будто все делает правильно – или делает правильно хоть что-то. Это очень смешно: никогда раньше он не старался кому-то понравиться, и у него напрочь отсутствует опыт в данной области. Ведь даже просто размышлениями о возможных реакциях на свою неподражаемую особу граф Арендей утруждался, только если стремился кому-нибудь досадить. Но очаровывать? Увольте, это не его задача, пускай многие и находят его очаровательным.       Всю жизнь Дейран просто творит что захочет – кого-то это восхищает, кого-то злит. Какое ему до них дело? Не хватало еще тратить время на размышления об унылых ханжах, которые, не умея признать свою зависть, прячут ее за праведным возмущением. Схема это простая, понятная и – бесконечно унылая. Окружающие вообще делятся всего на две категории: предсказуемые и незначительные. Голфри – предсказуемая. Аранка – незначительная. Первых иногда забавно бесить, над вторыми прицельно издеваться – скучно. Но чаще всего люди одновременно и предсказуемы, и ровным счетом ничего для Дейрана не значат. Он даже чужие имена запоминает от случая к случаю – если те достаточно коротки – и уж точно не думает, как бы кого-нибудь впечатлить.       Да и было б над чем голову ломать! Деньги и эпатаж – беспроигрышный рецепт успеха, а при его эффектной внешности не требуется прикладывать ни малейших усилий, чтобы с первого же взгляда вызывать интерес. И восхищения, и негодования от окружающих добиться так легко, что Дейран мог бы презирать примитивность чужого восприятия – если бы считал себя хоть чем-то лучше прочих. Но Дейран вовсе не боится собственных недостатков – напротив, он всегда готов их с удовольствием признавать, лелеять и горделиво выставлять напоказ.       И Дейран, само собой, прекрасно знает, что является таким же, как другие, – предсказуемым и незначительным. Просто ему чуть больше повезло: у него есть возможность игнорировать сей досадный факт. Что – по очевидным причинам – бесит тех, кто подобной возможности лишен; самому Дейрану тут и стараться не приходится. Стоит сказать, раньше Дейран никогда не сомневался в своих действиях. Не потому что так уж уверен в себе – хотя сложно не обрести уверенность, если для успеха нужны лишь красивые глаза да умение к месту пошутить, – а потому что его никогда всерьез не волновал результат. Конечно, он всегда потворствовал своим капризам – но каприз тем и хорош, что его легко можно отринуть под благовидным предлогом «передумал», если достижение цели сопряжено с излишним напряжением сил.       Напряжения сил, тем более избыточного, и вообще всяких вызовов Дейран не переносит. Он только в самом нежном возрасте ошибочно полагал, будто любит преодолевать сложности всем назло. В действительности сложности Дейрана раздражают. А с Ауреном, помимо всех остальных... неудобств, еще и демонски сложно. Как вообще прикажете флиртовать с кем-то, чьи реакции совершенно внезапны и не поддаются никакому логическому осмыслению? Дейран упрямо оплачивает розы – эта шутка все еще кажется ему смешной.       Но над тем, что бы такое написать в записке, которую, вполне возможно, никто никогда не прочтет – ломает голову уже который день. Это утомляет – во-первых, надоедает собственная серьезность, которую не получается побороть, во-вторых, неприятно признавать бессилие своей фантазии. А все же придумать что-нибудь дельное не получается. Демонов командор не вписывается в его простую и понятную систему, не делится ни какие категории и вообще ведет себя так, словно задался целью убедить весь мир в бесполезности здравого смысла. И едва Дейрану мерещится, что он начинает хоть немного Аурена понимать – тот выкидывает нечто прямо противоположное всем ожиданиям. И даже сам себе как будто специально противоречит.       Трусость нелепого жреца из оскверненного храма его возмущает, а дезертировавшего Вольжифа он принимает обратно в отряд с распростертыми объятиями. Запрещает дразнить Голфри – и тут же красноречиво отказывается проводить парад в ее честь, пусть и заменяет его формально безукоризненным церковным праздником. Без тени подозрения возится с одной пожелавшей примкнуть к крестовому походу демоницей, но, ничуть не колеблясь, убивает другую.       Гадать Дейрану надоедает довольно быстро, и он начинает спрашивать. Ответы всегда заставляют его задумываться, и часто – сомневаться; преимущественно – в адекватности командора. Потому что логика-то в его суждениях есть, но она запредельно странная. – Почему ты поверил Арушалай, но не поверил Киранде? – Дейрану настолько любопытно, что он даже заранее уточняет имя той второй суккубы у Уголек. – Я поверил или не поверил обеим одинаково, – Аурен небрежно пожимает плечом с таким видом, словно озвучивает самоочевидную банальность.       Эту его фразу, конечно, тоже хочется немедленно уточнить – она для того ведь и сказана! – но Дейран не дает сбить себя с толку: – Тогда почему одну демоницу ты взял в отряд, а другую убил? – Потому что одна оказалась полезна и разумна, а другая приняла в разговоре со мной облик Голфри, планируя вызвать симпатию. То есть – была безнадежно глупа. Зачем сохранять такой жизнь?       Вот он – сверх всякой меры циничный тип, который оценивает все и вся с точки зрения выгоды для дела. То ли Аурена покусал Деренге, то ли тяжко сказались командорские будни, а вполне возможно, он изначально таким был... Причины неважны, ведь факт налицо. Так? Как бы не так! – А зачем ты помог Вольжифу разобраться с тем демоном? – продолжает Дейран, ожидая услышать очередной беспроигрышный аргумент о неочевидной, но бесспорной пользе, каковую принесет крестовым походам юный тифлинг или его сомнительное семейное «наследство». – Пожалел, – все так же пожимает плечом Аурен: как будто это само собой разумеющаяся причина. Сам тифлинг, похоже, ничего против такой жалости не имеет – и вообще мотивами командора особо не интересуется. Он успешно заменил «старшую сестрицу» «старшим братцем», и все у него распрекрасно. Вольжиф, конечно, может изображать что угодно – и любую независимость в том числе, но Дейрану совершенно очевидно – парень прикипел к Аурену так, что не отдерешь. И теперь, если не обманется в своих ожиданиях, то уже точно никуда не сбежит, пусть даже гнать будут. Правда, жалость жалостью, а садиться себе на шею командор не позволяет – и, как ни парадоксально, именно эта его жесткость в мягкой обертке, похоже, почти всех и привлекает. Кому-то, как Региллу, нужна уверенность в том, что за внешней сдержанностью скрывается сталь, кому-то, напротив, спокойнее знать, что в случае чего командор, быть может, «поймет и простит». В итоге Аурен изумительно устроился: все так же никому ничего не доказывает, а просто существует. Таким, какой есть, попутно предоставляя каждому возможность думать на свой счет все, что заблагорассудится, и идеализировать себя в любых масштабах. Дейран в этом смысле опять ничем не лучше прочих – и прекрасно отдает себе в том отчет.       Он, конечно, никого не идеализирует – однако и с уверенностью сказать, что знает истинное лицо командора, увы, не может. Это невероятно раздражает, но и – цепляет накрепко. Чужая неуловимая двойственность, которую никак не удается разгадать, и злит, и восхищает одновременно. Иногда Дейран сам не знает, чего в нем больше – желания вывести безупречного командора из себя, желания вывести его же на чистую воду или... просто желания. И ладно бы Аурен терпел любые его выходки – как, кстати, многие и делали! Тогда очень скоро он оказался бы через порог не нужен, и все решилось бы само собой. Слепое обожание надоедает в среднем за пару дней, за какие-то особые заслуги – преимущественно в постели – Дейран готов потерпеть такое отношение чуть дольше. Аурену, наверное, милостиво позволил бы боготворить себя пару недель. Вот только Аурен никого боготворить не собирается.       Он по-прежнему не делает ровным счетом ничего, что помогло бы Дейрану в нем разочароваться. И за это его, конечно, отдельно хочется удавить. Но в отличие от Деренге, учинившего какой-то нелепый фарс и по его итогам убедившего себя в непреложной преданности командора идеалам демоноборчества, в отличие от Халрана, примерно так же слепо уверовавшего в божественную природу загадочных сил Аурена, – Дейран ни в какие совершенства не верит. Особенно в живые, дышащие, ходящие на двух ногах и отпускающие ехидные шутки.       Может, поэтому он и не знает, что писать в злосчастной записке, – потому что не верит, будто адресат ее найдет? А может, наоборот, почти уверен в обратном? Собственные метания приводят Дейрана в бешенство. Неожиданно к решению подталкивает все тот же Вольжиф. На очередном привале он сидит у костра, помахивает у себя над плечом остроконечным хвостом, будто тренируется изображать метроном, и разглагольствует о матримониальных перспективах командора и некой неизвестной особы. Дейран не сразу подходит к огню, а потому не успевает расслышать, кого тифлинг прочит Аурену в благочестивые супруги. – Ну что ж она, не женщина, что ли? – Вольжиф обращается к заколдованному ножу, видимо, считает бывшего следопыта стоящим собеседником. – Командир у нас красавец хоть куда, а теперь даже при звании, что б за такого не пойти? – ухмыляется он. И тут же озадаченно чешет в затылке: – Хотя, может, у него вообще жена и пятеро детей. Просто он о них не помнит... После этих слов Дейран и ловит внезапное озарение – ведь именно об этом нужно писать! Не про жену и пятерых детей, разумеется. Про память. Будь на месте Аурена любой другой пострадавший от амнезии, такую шутку стоило бы признать почти жестокой, а потому – банальной и неудачной, но в данном случае... На месте Аурена именно Аурен, а на его реакцию Дейрану любопытно посмотреть. Он уже понимает, что никакой внятной закономерности из поступков командора не выведет, однако наблюдать за Ауреном по-прежнему интересно – пожалуй, интереснее, чем в Кенабресе. Например, все, что командор сказал Региллу Деренге в ответ на ту наглую выходку с «испытанием», уместилось в пару негромких фраз. Дейран их, к своей жгучей досаде, не расслышал – вокруг топтались черные из трех «пропавших» капитулов, громко возмущалась Сиила, требовал уточнений какой-то чванливый коллега параликтора... В общем, что Аурен сообщил гному сквозь спокойную полуулыбку – понял только сам гном, но это было нечто такое, что заставило Деренге чуть не уважительно кивнуть, а следом – практически извиниться! Какими словами можно было толкнуть бездушного старика к подобным откровениям, Дейран не представлял и извелся бы от любопытства, если бы не сумел вовремя внушить самому себе, что его подобная чушь никоим образом не занимает и занимать не должна.       А все-таки смотреть, как об личность командора, словно в волшебном зеркале, преломляются привычные чужие образы, расцветая самыми странными и неожиданными проявлениями – увлекательно. «Если не задумываться, какие метаморфозы тем же манером происходят с моим образом». Впрочем, за свою репутацию Дейран в целом спокоен – после того, что он сам с ней делает, испортить ее уже никому не под силу. Как бы там ни было, представление о «забавном» у командора достаточно оригинальное. То есть Аурен может уловить заложенную в строчках записки иронию. На это – глупо не признать – Дейрану даже приятно надеяться.       «Надо же, в конце концов, на что-то надеяться в нашем проклятом мире!» Например, на то, что один неглупый полуэльф со странностями оценит филигранный сарказм графа Арендея – изысканный настолько, что даже сам граф Арендей не знает, где этот сарказм переходит в искренность.       И еще можно понадеяться, что на самом деле у Аурена нет никакой жены и никаких детей. Хотя казалось бы, что Дейрану с того?..

***

Увы, гравер возится с кулоном слишком долго, опаздывая и затягивая все возможные сроки – Дейран дает себе слово нанять ему парочку хороших убийц, как только работа будет окончена. Что, в конце концов, сложного – сделать ключ, не похожий на ключ, и нанести на него видимый только с определенного ракурса узор в виде буквы «А»? Простая же буква! Зато розы, наоборот, привозят раньше – и совсем невовремя, потому что уже на следующий день у командора запланирована вылазка в очередные демоновы дали. Но не отсылать же теперь цветы назад. «Вот еще!» В эту игру Дейран намерен играть по своим правилам, и уступать инициативу он точно не собирается. Даже если обстоятельства складываются против него.       Неудачные обстоятельства – мелочь, игнорировать которую граф Арендей умеет виртуозно. Нужно лишь приложить определенные усилия для сохранения бодрости духа – что оказывается довольно легко. Ведь мироздание явно решает отжалеть Дейрану компенсацию за свои предыдущие проделки: первой, кто видит заставленный охапками роз зал совета, оказывается Ирабет. А ее искреннее возмущение, ее бессильный гнев, ее праведная попытка воззвать к совести Дейрана – сущий бальзам на его изрядно растравленную сомнениями и метаниями душу. Дело идет к десяти утра, и не зря же граф Арендей вскочил в такую несусветную рань! Дейран прикидывает время – командор должен скоро подойти, у него по расписанию после ежедневного утреннего визита в казармы как раз отчеты из строящихся фортов, а их приносят в главный зал. Мысленно возблагодарив стремление Аурена жить где-то на постоялом дворе и тем лишать себя личного кабинета, Дейран осматривается и выбирает наиболее выигрышное расположение – вполоборота к двери, удачно подставившись под солнечные лучи из окна, посреди алого моря цветов, с единственной розой в руке. Аурен является точно вовремя; он, как обычно, похоронно пунктуален. Разумеется, никаких сюрпризов от него Дейран не ждет – забывая, что не ждать от командора чего бы то ни было так же неверно, как и ждать. Потому что Аурен обводит зал сияющим взглядом и улыбается довольно, словно ему и впрямь нравятся розы.       Чужая радость обескураживает – и устраивает она Дейрана куда меньше предполагавшегося равнодушия. «Я еще даже не сказал, что это от меня, а он уже светится, как будто его сокровенная мечта сбылась!» Дейран скромно опускает глаза – ему тоже нужна какая-то маска, раз уж здесь такой карнавал – натягивает на лицо самое невинное выражение и принимается объясняться. – О, Аурен, как хорошо, что ты заглянул! Я тут кое-что устроил... и это не обрадовало некоторых твоих советников. За спиной Ирабет заунывно талдычит свое: – Да, «кое-что», целый обоз свежайших роз, доставленных при помощи телепортации из какой-то южной страны! – судя по звукам и негромкому лязгу доспеха, она переминается с ноги на ногу, но потом все-таки договаривает. – На деньги, которые были на это потрачены, можно полк снарядить.       Аурен непринужденно молчит и продолжает влюбленно, мечтательно улыбаться. «Это невыносимо просто! Уж лучше б орал и вышвыривал розы с балкона». Дейран в общем-то понимал, что командор, абсолютно все средства тратящий на нужды похода, не будет в восторге от такого расточительства. Но с чего, позвольте спросить, эти соображения должны волновать графа Арендея? Он захотел презентовать командору розы – из искренней симпатии или чтобы подразнить, сейчас не важно! – так почему он должен чувствовать себя виноватым за исполнение собственного каприза? – По счастью, это были мои личные деньги, и я распорядился ими, как счел нужным, - самым благонамеренным, елейным тоном произносит Дейран, поднимает руку с цветком, словно прикрывается им, и вдыхает аромат, но не отрывает взгляд от Аурена. – Этой мрачной крепости нужно больше... красоты. Как ни жаль, по вполне красивому лицу напротив понять хоть что-то не представляется возможным.       «Ну что ж, можете возмущаться хором», - иронизирует Дейран про себя и узнает, увы, слишком знакомое ожесточение: именно им граф Арендей привычно защищается от разочарований. – Это не мое дело, конечно, – Ирабет очень мудро не делает паузы и не дает возможности ответить в том смысле, что дело воистину не ее, - но я тебя давно знаю, Дейран Арендей. Все это выглядит как очередная скандальная выходка, призванная позлить крестоносцев. Если хочешь ухаживать за командором – не делай это в ставке командования.       «Зависть – ужасное чувство». Ирабет Дейрану надоела, он щурится, подбирая укол побольнее – и вдруг слышит уверенное: – Я совершенно не против, чтобы за мной ухаживали в ставке командования. На флирт слова Аурена вовсе не похожи, на указание заткнуться для Ирабет – в общем-то, тоже, хотя она умолкает. «Скотина, дрянь, мерзавец!» – мысленно ярится Дейран, потому что снова чувствует себя канатоходцем с завязанными глазами, а это ощущение не из приятных. Он не понимает, что имеет в виду командор – не может же тот говорить эту ахинею всерьез!       Хочется то ли выругаться вслух, то ли махнуть на все рукой и гордо удалиться. Но это значило бы – сдаться; именно поэтому Дейран не делает ни того, ни другого. Да, Аурен очень и очень неплох, но требуется что-нибудь посущественней загадочной непредсказуемости, чтобы выбить у графа Арендея почву из-под ног. Это его игра, и менять сценарий он будет только сам. – Здесь имеет место быть печальное недопонимание, – голосом одновременно огорченным и благонравным сообщает Дейран, насмешливо поглядывая на командора. – Дело в том, что я совершенно не собирался «ухаживать за командором» в романтическом смысле. Даже в мыслях не имел. Не знаю, что натолкнуло вас на подобные предположения... Аурен непроницаемо разглядывает розу у него в руках, и Дейран ведет ею из стороны в сторону, едва не касаясь собственных губ. – Согласно исследованиям абсаломских ученых, запах роз облегчает усталость, дарит свежесть мыслей и стимулирует умственную активность. Так что, размещая здесь эти цветы, я всего лишь заботился о благе крестового похода. Бескорыстно и искренне, – уточняет он с легчайшим упреком. – Это в любом случае чудесный подарок, – твердо произносит командор и улыбается так дружелюбно, что Дейрану хочется то ли самому вышвырнуть его с балкона, то ли выгнать Ирабет и немедленно приступить к допросу с пристрастием. Собственное замешательство даже веселит – вот уж чего Дейран никак не ожидал. Но определенно, так ему хотя бы не скучно. – Ты – прелесть, Аурен! Знал, что ты поймешь. Что такого может быть в практичном, невинном и решительным образом дружеском подарке? Откровенный взгляд, которым вдруг прожигает его «прелесть», далек от невинности примерно настолько же, насколько Дейран – от добровольной исповеди в храме Иомедай. Дейран склоняется в шутливо-почтительном поклоне, пряча и победную улыбку, и, возможно, слегка порозовевшие под этим взглядом щеки. «Даже не надейся, – думает он, – раньше времени ты меня теперь не получишь, пусть даже для этого мне придется переселиться в ванну со льдом». Удивительный факт – он так долго продумывал всю шалость с цветами, с таким напряжением ждал реакции, так злился, когда этой реакции не разгадал, – но сейчас Дейран чувствует себя не то что бы довольным... скорее – свободным. Не скованным обязательствами играть однажды избранную роль. Общаясь с Голфри и, уж тем более, со всеми прочими, Дейран словно выступает на сцене, причем спектакль ему настолько надоел, что вовлекаться в происходящее приходится чуть не силком. Сначала придумывать себе развлечения, а после убеждать себя, что ничего не значащие, никак не трогающие события его на самом деле развлекли.       С Ауреном же получается нечто странное... Их взаимодействие напоминает то ли танец, то ли то фехтование, то ли ту талдорскую игру, где нужно овальной лопаткой с натянутой внутри сеткой отбивать друг другу маленький мяч. А странное здесь то, что Дейрану все это действительно любопытно, и не приходится прикладывать к тому никаких усилий. Во всяком случае, до Аурена, кажется, ему еще не встречался никто, кто злил, интриговал и восхищал бы в равной степени, не успевая до смерти надоесть. И с кем при всем при том было бы одновременно так пугающе сложно в целом, но в то же время так упоительно легко в процессе. От чрезмерно длинного и до тошноты серьезного размышления Дейран моментально устает – продолжать препарировать сам себя он точно не желает. Как не желает и дожидаться, пока командор выкинет что-нибудь, что сможет испортить ощутимо улучшившееся настроение. – Надеюсь, я произвел впечатление, – безмятежно произносит он, салютует розой и поворачивается к выходу. – До скорой встречи, Аурен. Прощаться с Ирабет, прилипшей к полу где-то в конце зала, Дейран, естественно, не планирует. Впрочем, вспомнив о ее существовании, он на мгновение задумывается, как бы Аурен повел себя, окажись они одни. Надолго эта мысль все равно не занимает: сослагательное наклонение граф Арендей воспринимает только в качестве предмета изучения ученых лингвистов. А он и близко не филолог. «В конце концов, может, ему и правда нравятся розы».

***

Через несколько дней приходится констатировать – командору нравятся не розы. Командору нравится издеваться над людьми.       Почти неделю они шарахаются по лесам под проливным дождем, занимаясь какой-то ерундой. Драки с демонами – это хотя бы понятно, как-никак, они благородные герои, совершающие подвиги в крестовом походе. Но борьба с огромными ядовитыми пнями? Снятие с кольев трупов тех неудачников из пропавшего разъезда? Тщетные попытки достучаться до очевидно душевнобольной бродяжки? Сражение с другим душевнобольным, готовым отдать свою жизнь, чтобы проиллюстрировать силу идиотского злобного артефакта? Хотя последнего персонажа Дейран неожиданно вспоминает – некстати, когда без особого интереса наблюдает, как Ланн обыскивает его труп. Кажется, при жизни он уже встречался им в Дрезене – прицепился к Аурену на улице и ныл по поводу своей тяжелой жизни. Якобы весь его клан происходил из этих мест, из Саркориса, а потом они сбежали от Язвы, побирались по Речным Королевствам... Как пелось в одной похабной песенке, «долго любили и долго страдали, а потом все умерли в один день». В общем, новоявленный демоноборец уверял, будто влился в стройные ряды благочестивого воинства Иомедай ради возвращения на родную землю, чтобы отомстить захватчикам и сохранить обычаи своих предков. Дейран, раздраженный необходимостью стоять и слушать этот вздор, еще подумал тогда, что у парня напрочь отсутствует логическое мышление: зачем записываться в армию, если планируешь карьеру краеведа? Глядя сейчас на мертвого келлида, угробленного милым обычаем своих предков и, разумеется, собственным невежеством, Дейран размышляет о другом. Во-первых, ему хочется уточнить у командора, является ли набор в крестоносцы всевозможных полоумных осознанной политикой командования. А во-вторых, граф Арендей не на шутку обеспокоен тем фактом, что его память зачем-то сохранила весь тот нелепейший эпизод.       Первый вопрос снимается сам собой, когда Нэнио, со всех сторон обмерив валяющийся на земле окровавленный топор, деловито спрашивает Аурена, нельзя ли будет потом провести с артефактом несколько экспериментов – «для выявления устойчивости представителей разных рас к саркорианским проклятьям». Командор смотрит на кицунэ задумчиво и ничего не отвечает, а это плохой знак. Но хотя бы не наклоняет голову к плечу – иначе было бы совсем скверно.       «Может, – легкомысленно отмахивается от своей неуместной наблюдательности Дейран, – он тоже не любитель полоумных». Хотя Аурен их так привечает, а порой и настолько искусно изображает одного из них, что в подобное утверждение верится слабо. И нет, Дейран вовсе не о том пропащем пьянице, что на свою беду однажды назвался при командоре королем Саркориса. Любой нормальный лорд давно погнал бы забулдыгу прочь – а Аурен не только не велит страже хорошенько отметелить того за наглые бредни, но даже в меру приличий поддерживает эти делириумные фантазии. Граф Арендей, в отличие от многих «нормальных лордов», довольно много читал – о, исключительно со скуки! – и к превеликому сожалению, ему не всегда попадались сплошь романы о юных прелестницах, а потому он примерно представляет, зачем командор так себя ведет. Очень похоже, Аурен делает ставку, готовясь играть вдолгую – и делает это, надо отдать ему должное, небесталанно. По классическим, так сказать, рецептам – остается только гадать, это следы благополучно забытого командором отменного образования или фантастическое чутье. Впрочем, вполне вероятно, фантастическим является только самомнение Дейрана, которое заставляет его раз за разом претендовать на тонкое понимание натуры командора. С другой стороны, всерьез в своих прогнозах Дейран ошибается все реже – хотя проколы случаются. Аурен, конечно, не устраивает внезапные фестивали клубничных пирогов и не настаивает на том, чтобы к нему обращались «Ваше Ежейшество»... Вот только порой его непредсказуемость, которой он обыкновенно маскирует холодный и трезвый расчет, уступает место чему-то такому, с чем Дейрану совсем не хочется сталкиваться.       Одно дело – сбивающие с толку смены настроения, сколь угодно мрачное чувство юмора, умение нетривиально использовать свою проницательность и способность мыслить нестандартно. Это все Аурена очень украшает и, кажется, позволяет ему извлекать выгоду из любой ситуации – что скучновато, но в целом не отвратительно. Однако иногда... Иногда командор словно перестает быть собой. Этого никто не замечает – все привыкли, что Аурен может быть каким угодно. И все же Дейран скорее чувствует, чем логически определяет разницу. «Какой угодно Аурен» ничего не делает просто так – теперь это уже совершенно очевидно – и почти никогда не потворствует собственным желаниям, если только не придумывает, как совместить их с чем-то полезным для дела. А «Аурен не в себе» зло издевается совершенно надо всем безо всякой цели. Нет, даже не зло – а будто не сознавая параметры «злого». Или... Нет, Дейран не может четко сказать, в чем разница. Просто знает, что разница есть.

***

И когда после крохотной провокации Дейран летит в пруд, который вообще-то уместнее было бы назвать грязной лужей, – он не оскорбляется до глубины души только потому, что пугается сильнее. Не падения в пруд, конечно. А того равнодушного, веселого и бездумного взгляда, которым смерил его командор за мгновение до того, как неуловимо-мягко поднять руку и с неожиданной силой толкнуть в плечо. Положим, шутка про сексуальное купание и впрямь была не самой блестящей удачей графа Арендея. Но командор, которого Дейран знает, или отшутился бы в ответ, или вывернул ситуацию наизнанку каким угодно способом! Да хоть бы и правда сам полез в этот демонов водоем, чтобы его все бросились останавливать, – ведь он любит оборачивать манипуляции против манипулятора. Отфыркиваясь и ругаясь последними словами, Дейран пытается выбраться из воды: мокрые плащ и кольчуга отяжелели и страшно мешают, а сапоги скользят по илистому дну. Аурен протягивает руку, тянет к себе и хмурится, словно недоумевая, за каким демоном Дейрану пришло на ум купаться – в таком месте и в такую погоду. Похоже, искрометная шутка командора очень смешит всех – кроме него самого. Что лишний раз указывает на его изумительное здравомыслие. Ведь вокруг – заброшенный тракт и неразведанный сумрачный лес, полный, судя по звукам, какого-то зверья и демон знает кого еще. Не самое, в общем, подходящее место для дидактических инициатив и принудительных омовений. Дейран позволяет вытащить себя на берег и благоразумно молчит. Наверняка это сочтут признаком усвоенного урока – что, конечно, полная чушь, но когда его волновало мнение окружающих? Прямо сейчас Дейрана точно волнует иное. Не перспектива простудиться, не водоросли, налипшие на сумку и колчан с арбалетными болтами, и даже не запах мокрой псины, которым теперь несет от меховой оторочки его плаща.       К счастью, в темно-серых глазах нет и следа веселости. Это успокаивает. Как будто реальный мир утверждается в своем единственно возможном варианте. Ведь если бы какой-то абстрактный командор решил немного проучить своего нахального спутника, это было бы грубо, глупо, примитивно, но хотя бы – понятно. Однако данный конкретный командор не сделал бы ничего подобного, если бы насквозь мокрый Дейран не являлся непреложным условием выполнения какого-нибудь сложносочиненного плана, а такого явно нет. – Скажи Нэнио, – ворчит Дейран, с отвращением отжимая волосы. – Что сказать? – Аурен опускает глаза и пару раз щелкает пальцами – деталь приметная, он так уже делал. И тоже в ситуации, когда словно пытался припомнить, какую реплику полагается произносить.       Все это Дейрану не нравится категорически, а больше всего ему не нравится задумываться о том, что ему не нравится. Такой вот замкнутый круг. – Откуда я знаю, что ты обычно ей говоришь, когда тебе нужно кого-нибудь зачаровать или, например, высушить?       Командор отодвигается и смотрит почти тревожно, оценивающе: – Это может подождать? Я бы предпочел не стоять здесь на дороге... – Разумеется, нет! – чеканит Дейран и остается весьма доволен своим решительным, твердым тоном. – В следующий раз будешь думать перед тем, как столкнуть меня в омерзительное болото! В чужом взгляде появляются первые признаки заморозков, и Дейран договаривает чуть мягче, пусть и очень капризно: – Причем безо всяких цветов, хотя ты обещал...       Аурен коротко смеется, и почему-то его уже не хочется немедленно утопить. Хотя, конечно, мысленно Дейран приносит торжественную клятву при случае вылить в командорскую постель ведро-другое грязной воды. Заинтересовавшаяся «скоростью испарения влаги из текстильных материалов, популярных среди аристократии Мендева» Нэнио и впрямь довольно быстро высушивает его наряд. Жаль только, что потом все-таки приходится тащиться в дурацкий лес.