Революция начинается с сердца

      Ночь почти миновала. Карл сидел в кабинете и думал о том, как поговорить с сыном так, чтобы это не переросло в очередную ссору. Кажется, в последнее время этот вопрос появлялся всё чаще и вставал всё острее. Приятного в этом наблюдении мало. И не похоже, что это скоро закончится. А желания наступать на уже знакомые грабли у него, само собой, не возникало. Тем более, что Патрик и так уже «сьехал» от него. Плюс, было совершенно непонятно, собирается ли он вообще возвращаться. Ведь пошла уже вторая неделя.       Но что делать, если Штейн-младший не понимает, и в ближайшие пару лет вряд ли поймёт, что это лишь забота? Ну вот видит Штейн в происходящем опасность для Патрика, и никуда от этого деться не может! А тот без конца впадает в агрессию, когда он пытается разузнать чуть больше.       Тишину в комнате нарушил тяжёлый вздох безысходности. Конечно же Карл осознавал, что как минимум отчасти он сам виноват в таком положении дел. Их с Патриком общение ещё с детства никогда не было простым. Надо сказать, в этом отношении он несколько завидовал тому, с каким доверием его сын относится к Альберту. Хотя он бы никогда не признался в этом агенту в лицо.       Уже утром он таки смог выловить сына в коридоре для небольшого разговора. Правда, Патрик упрямо скрывал детали их разговоров с Брюкичем, потому что не собирался ничего рассказывать про их революционную деятельность. Иди речь только о нём, он бы не скрывался так сильно. Но одно дело рисковать собственной шкурой, и совсем другое — по неосторожности подставить товарища. Потому парень молчал как партизан. Оно и понятно — он же не знал, что отец уже в курсе.       И тем более Патрик не подозревал о том, что когда-то Карл и сам участвовал в революционной деятельности и даже выполнял работу для той самой «мерзкой преступной группировки», в которую сейчас предлагали вступить Патрику. Но после той истории Штейн ни разу не связывался с ними. Да и не имел такой возможности, если честно.       Всё было так: некто связался с ним и представился агентом Нового завтра, а потом поведал управляющему об опасной личности, живущей на тот момент в его доме и повинной в смерти очень многих людей. Мясник из Эглоу… Даже если не знать, за что генерал Эйрел Джонсон получил такое прозвище, мысли об этом были способны ужаснуть. И Карлу не нужно было говорить о том, сколько ещё людей будет погребено под знаменем этой бессмысленной бесконечной войны, если Эйрел продолжит работу в качестве так называемого пропагандиста. Он отлично понимал масштаб возможных последствий. Не говоря уже о том, что это могло коснуться и его семьи…       Но была ещё и другая причина: связанная, в некотором смысле, с предыдущей. Революционеры обладали крайне обширными связями и могли достать то, что не получится купить легально. В частности, препарат для его больной дочери. Либерспирит. Тот самый, о котором Альберт говорил во время их первого разговора не на бумаге. И когда Карл понял это, выбор был сделан.       Итак, работа выполнена — мясник мертв. Жизнь убийцы за жизнь ребёнка… Не так уж и чудовищно, верно? К тому же, кто бы не пошёл на нечто «неправильное» ради своей семьи? И всё же на руках Карла осталась кровь. Близким о таком за чашечкой чая не расскажешь — тут бы самому свыкнуться с фактом.       В конце концов, Карл почти напрямую высказал Патрику своё беспокойство и добавил, что находит поведение Изадорожа подозрительным и, отдельными моментами, вызывающим. Но в ответ услышал вполне предсказуемый ответ, мол Изя просто студент с сильными жизненными принципами и не очень простым характером. Да, таких в Эстро не очень любят, но, тем не менее, он обычный человек.       А сам Изадарож, между тем, преспокойно прошёл мимо них во время этого разговора и пожелал Патрику доброго утра. Он находился в прекраснейшем расположении духа, хотя и было ощущение, что он несколько не выспался. Над краем воротника рубашки студента можно было заметить засосы, которые он, честно говоря, даже не пытался скрыть, а на лице светилась мягкая улыбка. И вообще у него буквально по глазам читалась фраза: «Я ни о чём не жалею».       Жалел тут явно только Карл, который смерил проплывающего мимо студента недовольным взглядом и мысленно проклял его уже раз десять, если не больше. Человека, который и так уже не спит конечно очень сложно лишить спокойного сна. Но у Изи это практически получилось. Во всяком случае, именно так это ощущалось. — Патрик… Ты говоришь правду? — вновь обратился управляющий к сыну. — Да. Ничего сверхнеобычного я в его поступках не заметил. Как по мне, тебе уже просто кажется, — парень ответил с чуть раздраженным вздохом, мысленно пытаясь предположить, насколько же это затянется.       Однако, вместо того, чтобы продолжить в том же тоне, Карл вдруг смягчился и аккуратно похлопал Патрику по плечу: — Ладно… Просто пойми, я беспокоюсь за тебя. Я знаю, что ты считаешь себя взрослым… Но даже мне иногда нужна забота. — на лице мужчины появилась снисходительная улыбка, и он оставил сына наедине.       В конце концов, Патрику сегодня ещё ехать в университет. Не стоило забивать его голову лишними мыслями, равно как и слишком сильно давить на него. Штейн успел в этом убедиться достаточное количество раз, чтобы хотя бы попытаться начать менять некоторые свои привычки. А иначе они отдалятся окончательно и… Надо ли вообще говорить о том, как глупо было бы потерять человека из-за простого недопонимания в месте, где куда проще лишиться близкого из-за короткой строки в расстрельном списке?       Патрик проводил отца удивлённым взглядом, постоял ещё секунд тридцать простоял глядя в пустоту — настолько странно и непривычно смотрелась его внезапная перемена в настроении. Он привык видеть его строгим и уверенным в собственной правоте в любых обстоятельствах. Так что эта «гибкость» на самом деле оказалась для него приятным сюрпризом. Парень подумал о том, что было бы здорово, проявляй отец её и дальше, но не верил, что это будет происходить часто.       Будь у него сейчас время, он бы, возможно, догнал отца и попробовал бы продолжить их беседу. Всё-таки, эти попытки проявить понимание многого стоили. Особенно в свете последних событий. Но, увы, времени действительно не слишком много, а ему ещё нужно успеть закинуть в себя хоть что-то съедобное. Поэтому Патрик пошёл на кухню, следуя своему первоначальному плану.       Там он снова столкнулся с Изей, который как раз тоже собирался в университет и занимался завтраком. Заметив Патрика, он любезно согласился позаботиться и о нём тоже, так как понимал, что он вряд ли успеет на автобус, если сейчас начнёт возиться с готовкой с нуля. А пока на сковороде шипело масло и жарился нехитрый омлет вкраплениями какой-то на удивление прилично выглядящей травы, у них завязался разговор. — Слушай, вы что, так и не поняли что я вчера имел в виду под проверкой сигнализации? — спросил Патрик, не выдавая, что подслушал вчера своих потенциальных коллег. Лёгкое недоумение и подозрения о том, что отец всё же узнал о том, что ему знать не следовало, однако же, были отнюдь не показными. — Поняли, конечно. Мы там немного поколдовали над записью, так что там нет того, чем мы с Джорджем занимались. Да я бы подобного и не допустил. — Ты уверен? У меня есть некоторые сомнения, что всё прошло гладко… — Ну… Это маловероятно, конечно. Но чисто гипотетически могла возникнуть проблема со звуковым каналом. В любом случае, спасибо за предупреждение. Звук это одно… Но знать, что кто-то может наблюдать за мной в такой момент… Что ж, это совершенно омерзительно. Меня подобная идея не смущает, но страшно бесит.       Изадарож говорил с Патриком очень открыто, порой не думая о выборе слов. Собственно, о его прямолинейности были наслышаны многие и можно даже сказать, что Изя был таким практически всегда. Но чтобы это касалось и разговора на подобную тему… Это доверие или безрассудство на почве хорошего настроения? В любом случае, неловкость данной ситуации просто зашкаливала. — Видимо, дело как раз в звуке… — ответил Штейн-младший чуть скомкано. — Думаешь, поэтому твой отец разговаривал с тобой на лестнице? Что, спрашивал о странностях в моём поведении? — Да. Он не говорил об этом прямо, но очень похоже, что он теперь в курсе. — Ясно. Значит пытается связать то, что слышал с тем, что видел, — сделал вывод Изя и перевернул омлет на сковородке: — А… Если не секрет, то он догадывается что ты у нас тоже «по парням»? Или это было слепое беспокойство? — Не догадывается — знает. Некоторое время назад он потребовал ответа, почему моя сестра рисует, как меня целует другой мужчина. — Патрик вздохнул: — Пришлось признаться… — Дети… — многозначительно протянул Брюкич и усмехнулся: — Чёртовы любопытные креветки. Нет, я конечно всё понимаю и ни в чём их не виню, но… Почему им обязательно нужно узнавать о секретах, которые они по незнанию или неосторожности просто не в состоянии сберечь? Ещё и выслушивать потом эти нелепые обвинения, что эти «извращения» якобы их портят. Иногда это та ещё заноза в заднице. — Самое смешное и страшное одновременно, то что она считает этот рисунок милым. — Страшное? Ну не знаю… Чувства ребёнка хуй обманешь. Фальшь они чувствуют на ура, а голова совершенно не забита сложными социальными концепциями «правильной жизни», так что… Очень может быть что она права. Хотя у меня нет представлений о твоей паре, чтобы утверждать наверняка… — Я… Я не думал об этом… Да и в целом… Никакая мы с Альбертом не пара — просто хорошие друзья. — парень густо покраснел и, отчасти уже по привычке, попытался оправдаться. — Ага. Дантон мне тоже очень хороший друг. — в каждом слове Изи звучал голый сарказм. — Ну… Мы были ими до его признания…       Патрик окончательно раскраснелся и потерял всякую уверенность в своих словах. Он в упор не понимал, с какой стати он вообще начал вести этот разговор так, как будто они с Альбертом и правда встречаются. Ещё полторы недели назад принимать его признание совершенно не входило в планы Штейна-младшего. Андреа конечно когда-то делилась с ним идеей, будто человеку достаточно двенадцати секунд, чтобы влюбиться — прочитала в каком-то романе. Но до сих пор это казалось всего лишь художественным преувеличением. — И что теперь? Что-то я сомневаюсь, что это была какая-то случайность, раз ты говоришь об этом так… Позволь угадаю? Вы подружились, потому что он был к тебе добр и внимателен, верно? А ещё наверняка он до невозможности тактичен. И если я хотя бы процентов на тридцать прав в своих представлениях, он легко мог сказать нечто вроде «всё нормально, если тебе нужно время» и «не волнуйся, я умею принимать отказы»… — Какого хрена?! Что за запрещённые приёмы?! — О, надо же. А я ведь не был настолько уверен… Сужу по тому что видел в нашем общении за неделю, — пояснил Изадорож: — Ну раз так, то это точно не порыв. В моём окружении крайне мало таких людей… Долго тут такие обычно не живут. Но, если я хоть что-то понимаю в том, как они любят, это очень глубокие чувства. И скорее всего он врёт, что будет в порядке, если ты не сможешь их принять. — Я всё это уже знаю. Дело… Немного в другом. — слова друга его просто добили и из неловкого разговор перешёл в откровенно некомфортный.       Изя внимательно посмотрел на парня, сразу заметив его растерянный взгляд и то, как он нервно треплет рукав рубашки. Ему было знакомо это неуютное состояние, и он быстро понял, в чём дело. Чуть подумав, он осторожно спросил: — Сомневаешься? — Да. Я немного запутался… Вроде бы и хочется ему ответить, и думаю об этом часто. Но это слишком внезапные мысли и я всё никак с ними не свыкнусь… Только не надо говорить мне «расслабься», это совсем не помогает. — Не скажу. Потому что я понимаю, как это пугает. И вообще, прости, что я такой болтливый. Я просто обрадовался что могу поговорить об этом без риска… И не думал, что у тебя всё может быть так сложно… Мне было четырнадцать, когда я столкнулся с этим впервые… Я, в отличие от тебя, даже не мог оправдаться перед родителями тем, что осознаю, что делаю. И если честно, меня до сих пор тревожит необъяснимое пренебрежение тех, кто знает о моей любви к Дантону. Ты и сам прекрасно видел, как я отскочил от него вчера, едва осознал твоё присутствие. Это… Уже практически инстинкт. — после этих слов стало очевидно, что весь этот внезапный разговор, продолжающийся уже за завтраком, всё-таки никакая не шутка. — Мой отец обещал подбросить Альберту запрещёнку и посадить, если мы не прекратим общение… Было жутко это слушать. Он сейчас в отъезде, но тоже живёт в этом доме. Так что эту угрозу, к сожалению, очень легко выполнить. — Ебануться можно… Кхм. Окей, это сильное заявление. Но, поверь, он ничего не сделает. Я уверен, что он побоится сделать что-то, что разрушит полностью ваши взаимоотношения. Он слишком сильно дорожит семьёй. А значит будет вынужден смягчиться и пойти на уступки. — Знаешь… По нему не очень видно. Но даже если и так, то такое всё равно обидно слышать… — Соглашусь. Хотя Альберта, по крайней мере, за педофилию посадить не пытались. В моём случае было и такое… Честно говоря, это сильно подорвало моё доверие к семье. Я тогда сбежал из дома, и до моего совершеннолетия вообще с ними не общался. Да и сейчас у нас отношения не очень. — До моего восемнадцатилетия осталось всего несколько месяцев, так что это неактуально. Но меня покоробило то, что отец установил подслушивающее устройство в его квартире. Чтобы знать, что там происходит, когда я задерживаюсь… — Воу… Неприятно. Вы нашли его в конечном счёте? — В целом, ничего такого он не записал… Ну, кроме наших разговоров во время игры в шахматы. И да, я нашел его буквально вчера. — Тогда сохрани его на всякий случай. Не говори, что обнаружил его. Может пригодиться потом в качестве аргумента, если отец снова начнёт давить на тебя из-за ваших отношений. Ну… Если они всё же пойдут дальше дружеских, в чём я, честно говоря, не особо сомневаюсь. Угроза потери доверия грубый инструмент, но очень действенный. В некоторых случаях спасает, хотя лучше, конечно, до такого не доходить. — Как вижу, ты мастер выкручиваться из подобных ситуаций. Ну, а вообще, спасибо за поддержу, что ли… Так. Пора бежать. — Если что, обращайся… Смогу помочь или объяснить что-нибудь, если будет нужно. Мне, кстати, тоже нужно в универ, так что я догоню тебя через пару минут.       К этому моменту с едой было уже покончено и оба были сытыми, так что оставалось лишь по-быстрому прибрать всё за собой. Чем Изя и занялся, прекрасно понимая, что потом будет слишком лень и, возможно, совершенно не до того, чтобы думать о какой-то там грязной сковородке. Поэтому он наскоро прошёлся по ней мыльной губкой и ополоснул в раковине, после чего поспешил вслед ушедшему Патрику.       И поехали они в университет вместе. Кстати, с момента заезда в дом Изя не разу там не появился.