Неравная любовь

*** Лиза, Лизонька, милая моя. Елизавета Григорьевна. Жена. Навеки любима и спрятавшиеся в потёмках моего, и без того, ужасного и холодного сердца,та что заставила его трепетать от каждого своего присутствия, от каждого смешочка, от каждого томного взгляда. Словно русалка из морских пучин заманиваешь своим сверестливым и мелодичным голоском к себе в обитель и каждый раз похищаешь мой разум, почесывая мне аккуратно голову своими тощими пальчиками. Жена. Бог дал нам шанс почувствовать себя простыми смертными, забыться от этого густого, как смола, и чёрного, как деготь, и прогнившего насквозь ужасного мира, в котором нам с тобой не суждено жить спокойно, вплоть до нашей с тобой кончины. Мы пред Господом дали слово, быть вместе не смотря ни на что, и в горе, и в радости, и в бедности, и в богатстве. Жена. Я готов пасть в бою за твоё счастье и твой смех, готов вырезать своё алое сердце в угоду тебе, как твою последнюю волю и приказ для верного тебе Гартенберга. Жена. Ты подарила мне то, о чем я даже и не думать бы не смел. Ты, любимая женщина, ты родила мне дитë. Родила мне прекрасного сына, будущего наследника наших с тобой бед, но если бы не было бы нашей любви, не было ни проблем, но и не было бы и его, нашего с тобой Петра. Жена. Верен я тебе, как последняя псина, готов исполнить любой каприз в угоду тебе–её Высочества, Темкиной Елизаветы Григорьевны. Лиза, Лизонька, милая моя. Елизавета Григорьевна. Навечно любищий тебя, твой супруг Гартенберг. *** Она помнила их первую встречу. Это была одна из самых снежных зим, которые вообще были в Российской Империи. Эта была зима, изменившая жизнь двух смертных людей, молящиеся и верующие в единого Господа Бога, и благодарные ему за всё те мгновения счастья, что он им принёс. Его томный, задумчивый, такой загадочный взгляд, будто он герой какого-нибудь любовного романа или повести, взгляд направленный на неё. Их первые перемолвки, шёпот в ночи и поцелуи в гладкую, как бархат, шею. Их первую ночь вместе: губительный и душивший тёплый, пряный воздух, заполнивший все покои, сладостные и страстные стоны, раздававшиеся в каждом уголке, в каждом тёмном и глухом уголке, громким эхом, жгучие, но такие приятные прикосновения к горячей коже, словно трогаешь руками только доставший из камина уголёк, который ещё горит и пестрит красными и оранжевыми цветами. Елизавета запоминала все, все события связанные с любимым мужчиной, каждый час, каждую минуту, которую они проводили вместе. Вспоминая их, сердце её начинало кружиться в вальсе, подпрыгивая при этом, словно в мазурке. *** Май 1775 год, Санкт-Петербург –А ты помнишь нашу первую встречу?–ели слышный тон, схожий с шёпотом, разнёсся по простору небольшой комнаты. Они стояли пред большим, немного пыльном, окном, чтоб увидывать карету, которая должна была забрать юного офицера и их с княжной кроху сына. Атмосфера комнаты была так тепла и уютна, будто ничего не волновало юные тела и разумы, которые стояли вплоть прижавшись друг другу, чтобы каждой своей клеточкой почувствовать горячие тела друг друга, прочувствовать, что эта реальность, а не томный сон, который проник в чей-то смышлёный разум. Ранее утро встретило всех холодным ветром, поэтому в благое, пропитанное теплом поместье, проникал леденящий душу и кожу сквозняк, абсолютно из всех щелей и из приоткрытых окон или дверцах. А они так стояли, плоть к плоти, он нежно обвил своими красивыми, сильными, уже, к удивлению для юного возраста, чуть морщинистыми руками. А она стояла и глядела в тёмное небо, пытаясь выглядеть лико Господа Бога, молясь за здравие мужа и сына, целуя свободную руку супруга, которая она прижала к своим устам. Граф–барон подал свой глас: –Я всё помню, милая моя, каждое мгновение с тобой помню.–выхватив лёгким движением свою свободную ладонь из объятий её хрупкой ладошки, он поменялся с ней местами, начал, как она, выцелововать её. Дыхание перехватывало от нескончаемой нежности и любви юного графа к юной княжне. –И я помню. Помню, тогда Андрей Кириллович хотел кинуть в меня комочек снега, а ты не позволил. Защитил. На лике Елизаветы заиграла детская, такая беззаботная улыбка. Его губы всё также продолжали выцелововать её, чуть костлявую, кисть и ладонь, а рука его притягивала всё ближе к себе горячую плоть Её Высочества. –Я не мог позволить, чтобы с такой прекрасной девой, так нахально, хоть и шутя, поступали, словно к девке уличной. –А я сразу, как увидела тебя, что-то почувствовала, я увидела тебя и поняла, что не могу от тебя своих очей оторвать, от лика твоего, от всего тебя. Я полюбила тебя с первого взгляда, милый мой. Она вывернулась из его цепких и тёплых объятий, обернулась и взглянула в его по прежнему полные любви и нежности глаза. Как раньше. Как в их первую встречу. Такими глаза он смотрел только на неё. Ни одна дева не была обладательницей такого сокровища, которое не купишь, которое бесценно и меркнет пред всем, чем можно. Оно как бриллиантовое калье, только светит ярче и переливается на солнце красивее и красочнее. Настоящая любовь. –Ты самая прекрасная женщина на этом свете, такой красоты и кротости в одном тельце никто и никогда не видывал и не увидует. Их глубокие и чувственные взгляды были устремлены друг на друга, так много хотелось сказывать, но молчание закрыло обоим их уста, сохраняя всё самое сокровенное несказанным. Ожидаемый скрип и гогот юных кобыл разнёсся по двору, оповещая всех о своём приезде, в том числе и двоих влюбленных, но даже пора прощаться не заставляла биться сердца медленнее при виде друг друга, лишь наоборот. Сердца их выли от скорой, неизбежной разлуки, и неизвестно насколько долго они не свидятся. Шепот юной красавицы-княжны разрушал романтичную тишину, которая могла бы быть длиною в вечность. –Карета, тебе надобно поезжать, Анатоль. Ты навсегда останешься для меня самым любимым офицером из Преображенского полка, самым родным человеком на этом свете, прошу не забывай свою рабыню, прошу никогда не забывай верную тебе жену и мать твоего сына...–она затараторила все ласковые слова, которые знала, и от её быстрого говора, казалось будто это всё одно слово, непонятное никому. Анатоль не хотел веровать в то о чем говорила горячо им любимая супруга. Он захотел поспешно ей возразить. –Не говори так, будто мы больше не свидемся. Прошу, любовь моя, не делай этого. –Мы не знаем, что ждёт нас впереди, поверь я так не хочу прощаться. –Так мы и не прощаемся, Лизонька. Если не увидимся мы больше с тобой на этом свете, так свидимся на другом, через десятилетия, столетия, мы всё равно будем вместе, милая. От его сладостных речей Елизавета заплакала, горько заплакала, и ей так хотелось прижаться к такому родному телу, но зная, что уже слишком поздно, она нарушала запрет и плакала солёным слезами ему на грудь. –Я так хочу верить тебе. –Так верьте мне, Ваше Высочество. Она резко, но так нежно и ласково прикоснулась пальчиками его розовых губ. Она смотрела на них и воображала, как поцелует их, как поцелует их и забудет все свои беды, все тревоги и заботы. –Прошу, не надо больше слов. Лишь один поцелуй, лишь твой единственный поцелуй согреет мою душу. *** Слезы были нескончаемые на очах молодых людей. Единственный очаг света в покоях княжны Елизаветы была небольшая, тонкая, больше схожая чем-то с церковной, те что держат при сочетании в браке, или на богослужениях, цвета охры свеча. Лишь свет от её пламени освещал спальню супругов в почти пустом поместьи. Именно там провела несколько, порой нескончаемых, гнятущих ночей, Её Высочество не дремля не одним глазом, всё это время её очи питала влага от глубокой тоски. Глубокой и несправедливой тоски по дорогому и нежному другу. Шли дни, ночи. Так прошло ровно три дня и три ночи. Казалось за всё это время Елизавета впервые задремала, но как только она покинула реальность, оказавшись в царстве Морфея, её разбудил требовательный и обеспокоенный трепет. –Ваше Высочество. Ваше Высочество, проснитесь, милая. Пора, время придёт скоро. Луиза старалась аккуратно разбудить Тëмкину, но та никак, чувства и эмоции, которые испытала юная дева истощили её бедную, простую душу. Лишь Луиза вымолвила последнее предложение, юная дева сразу открыла свои красные очи. Они настолько опухли, что княжне даже было больно моргать ими, хоть она и старалась делать это редко. –Что Луиза? Неужто скоро императрица одарит нас с тобой своим присутствием? Шутка была произнесена хриплым, изнеможденным голосом бедной Лизы, которая предпочла бы уже свести счёты с жизнью, но мысль об одиночестве горячо любимого сына и его отца не давали дурными мыслями появляться вновь. –Да, Елизавета Григорьевна. Предположительно прибудут к обеду. Цесаревич Павел Петрович передал вам письмо, простите Елизавета Григорьевна, мне пришлось его вскрыть без вашего спроса... Луиза так с остроженностью промолвила эти речи, будто думала, что Тёмкина прогревается на неё, а та лишь измученно улыбнулась. –Ничего, Луиза. Ты поступила правильно. Попрошу Вас затянуть мой карсет, Луиза. –Конечно, Елизавета Григорьевна. Корсет был приспущен, чтобы он не душил юное тело, хотя ей казалось, что даже воздух, находящееся в покоях, на улице, её душит, будто сам Бог взял её за глотку и начал её душить, но ведь она не грешна, за что ей бедной такой наказание. Платье было темно–голубого, даже пастельного темно–голубого оттенка, рукава до локтя обвили расписные прозрачные кружева, по подолу были пришиты розовые розы, рассыпаны будто по кусту, добавляя веселья всем окружающим, только не самой княжне, даже четыре банта на грудине не делали её вид более живым, скорее княжна выглядела как только начинающий увядывать куст розы. Локон был опущен на тонкую, словно веточку вишни, шею, заканчивая свой полёт на худощавых до боли в глазах ключицах. Бессоница давала о себе знать, бледная кожа, огромные синяки под зелёными, уже тусклыми, очами, пропавший румянец на щёчках, от царевой знатности осталось только брошь, подаренная Павлом Петровичем в свой первый визит. Измученная и истерзанная Елизавета Григорьевна принялась ждать императрицу, а вместе с ней восседающую рядом на благородном сильном коне свою участь. *** Топыт копыт был слышен издалека. Елизавета сразу поняла, что дороги назад уже нет и надо спасать свою жизнь, и не только свою. От неё зависит, что будет дальше с её семьёй и соратниками. Вообще она поняла, что назад дороги нет, когда узнала, что ждёт ребёнка, тогда то и начались проблемы, не будь этот Панин так приставуч, и она так болтлива, может всё обернулось бы по-другому. Но что сделано, то сделано. Ещё до обеда Елизавета приказала Луизе поезжать в тот же монастырь, где сейчас находяться все, кто верен Елизавете Григорьевне: её семья, Екатерина Ивановна и кормилица Петруши–Малуша. Теперь она осталась одна, одна на один с самой Российской знатью и властью. Елизавете уже не страшно так за себя, как за маленького сына и мужа. Он был здесь не причём. Карета остановилась пред дверьми в поместье. Дыхание учащалось у юной девы, но она старалась оставаться такой же величественной и спокойной,напоминая, кто она есть. Она дочь самой императрицы Российской Екатерины Второй Великой, повелительницы морей и Новороссии, одержавшая блестящую победу над Турцией и ставящая диктатуру всей Европе, ей не стоит её опасаться, ведь она её кровь и плоть, а значит является точно такой же полноправной владелицей всех её заслуг, но сейчас стоит непосильная задача, которая будет подвластно только такой же властной, как императрица, человеку, а именно упразднить её власть. Естественно Елизавета знала, что шагает смело на каторгу, но если это упразднит влияние дворян над Петром и Анатолем, она готова пойти на такие жертвы. Пока Елизавета размышляла и пыталась ухватить всей грудью последнии такие сладкие глотки воздуха–свободы, двери резко распахнулись, но это ни коем разом не спугнуло княжну, она также ровно стояла на ступеньках огромной лестницы, ведущую на второй этаж. Она увидывала её. Вот она стоит перед ней и смотрит своим пожирающим хищным взглядом на неё, будто она предатель, но ведь сама прекрасно знает, что нет. –Приветствую Вас, Ваше Величество.– Елизавета сделала книксен. Екатерина Алексеевна всё также продолжала смотреть на Елизавету пожирающим взглядом, будто пытаеться рассмотреть, что же таиться внутри её же родной дочери. Елизавета подала свой глас, увидев ещё нескольких подданных и не только поданных. –Моё почтенье, Григорий Александрович.– Елизавета повторно сделала книксен. Это была язвивость, она издевалась над знатью также, как они издевались и пользовались ею почти год, и только Екатерина Алексеевна не подавала виду, лишь смотрела на это безобразие, с другими она бы не церемонясь отправила вон или отдала бы страже, если люд настолько противен, если же нет, то сделала бы тонкое замечание, но сейчас перед ней нечто другое, пред ней Елизавета, и императрица понимает, что она не настолько глупа, как все надеяться. Елизавета все продолжала здароваться со всеми, в их число уже попал Панин, Шешковский и Павел Петрович. Неизвестный юноша стоял подле Никиты Ивановича, Тёмкина догадывалась, кто это, но пока молчала. –Наталья Алексеевна? Честно признаюсь, удивлена вашем присутствием здесь. Елизавета всегда была честна с людьми, и это речи также являлись не ложью. –Ничего удивительного, Ваше Высочество. Я всегда должна быть с Павлом Петровичем рядом, ведь я являюсь его супругой, а также будущей императрицей. Надежды Натальи Алексеевны на трон вымораживали Елизавету Григорьевну, как и акцент этой юной, но очень противной дамы. –Какая глупость. Тем более ваши действия говорят, что ваши речи лживы, но я не буду раскрывать всех карт, ведь все присутствующие приехали по другому поводу, и это явно не Вы.– Улыбка тянулась из под последних сил. –Зато этим поводом являетесь Вы, Елизавета Григорьевна. Это Наталья Алексеевна сделала зря, пререкаться с дочерью Великой императрицы, соблюдать в диалоге с ней такой дурной тон, это просто неприемлимо, это открытое призрение и неуважение. Все остальные лишь стояли на своих местах и ничего не предпринимая, смотрели на это "чудо". –Неужели? Как неожиданно, а я и не догадывалась, я думала Вы решили посетить моё поместье от радушности своей, а оно воно как. Думаете я настолько глупа? Кончаете язвить со мной, Наталья Алексеевна и выполняйте своё предназначение: стойте подле своего супруга. Елизавета не выдержала напряжения, но это лишь Наталья Алексеевна, дальше будет сложнее и дальше Елизавета обещала себе не давать слабину. Можно было увидывать довольную ухмылку на лице императрицы, все при дворе знали, что Екатерина Алексеевна не любила жену своего родного сына и всякий раз пыталась найти причину и закавырку, чтобы подловить и наконец обрубить ей все крылья. Великая Самодержица наконец подала свой глас: –А где прислуга и поданнные, Елизавета Григорьевна?– вопрос был озвучен скорее не из притензий, сколько из интереса и любопытства. –Сегодня все себе сами прислуга и хозяева, Екатерина Алексеевна, если конечно ваша прислуга не прибыла с вами. Улыбка была также язвительна, и её Высочество понимала, что играет сейчас с огнём. Царице надоело представление, она приехала в это поместье за другим, то что её волнует сейчас больше, чем дворцовые интриги. –Умно. Признаюсь, довольна я Вашей ловкостью и мудростью, Елизавета Григорьевна. Только Ваша судьба в моих руках, и я бы хотела обсудить её с Вами.– Самодержица обернулась ко всем приезжим.– Господа, не оставите ли вы нас одних? Побудьте здесь пока. Знать поклонилась, и императрица начала следовать на второй этаж за Елизаветой Григорьевной, в заранее подготовленную небольшую приемную-гостинную. *** Обстановка была напряжённую, воздух был всё пылчее, горячее, он так обжигал, что оставлял на хрупкой шее огромные ожоги, которые безумно жгли, и от этой боли было трудно и больно дышать. Небольшое пространство, сделанное в голубых тонах, которые вроде должны придавать лёгкости, но в данный момент лишь наоборот, только тяготили, небольшой диван и кресло, стол, и конечно, как и во всех комнатах, изюменкой было–большие окна. Зайдя в него, императрица сняла с себя накидку, оставаясь лишь платье, отделанное жемчугом, она встала напротив Елизаветы, которая была обернута к ней боком, лишь смотрела в стену и нервно дышала, поднимая активно груди. –Чего Вы хотите, Елизавета Григорьевна? Серьёзность и напряжённость, власть и превосходство овладели речями уже не юной императрицы. Саркастичный смешок раздался в отголосках стен неболой комнаты, звеня ушах обеих собеседниц. –Чего я хочу? Чего я хочу!? Я хочу свободы, матушка. Свободы для себя и своей семьи. Напряжение и отчаяние окутало императорскую душу, это отражалось в сжатой до боли в деснах, челюстях и руках, слившиеся в единый кулак. –Ты же знаешь, это невозможно. Елизаветой овладело бешенство от ничтожества своего положения. Лучше пусть выскажет всё в лицо своей "наилюбимейшей" матушке, чем всю жизнь на каторге, мучать себя и без того тягостливыми мыслями. Юная дева от отчаяния начала кричать, была готова уничтожить комнату, империю, лишь бы укрыться от этого всего, спрятаться куда подальше и жить с семьёй припеваючи. –Почему!? Почему же!? Я не прошу укрыться в Европе, лишь хочу покоя для себя и супруга. –Вы не можете считаться супругами. Вы должны расторгнуть венчание. Речи императрицы повергли бедную девушку в шок, обезаруживая и уничтожая все её надежды, хоть на какое-то счастливое будущее. Слеза одна за другой скатывались по бледным щекам княжны. –Что...Да как Вы смеете, слышите!? Слышите, никогда этого не произойдёт! Я дала клятву пред Господом быть рядом с этим человеком и я буду, поверьте мне, Ваше Величество. –Как Вы не понимаете, Елизавета Григорьевна! Если вы останетесь супругами за границей это могут использовать против меня и вас же самой. Незаконная дочь незаконной императрицы состоит в незаконном браке. Это большой повод для многочисленных вопросов от Европы. Звучал как бред, но это реальность, которая теперь находиться в руках двух могущественных женщин, одна из которых раздавлена другой, но та готова биться до последней капли крови, как преданный своей стае волк, также и княжна преданна своей семье и соратникам, и она будет биться до последнего. –Отдайте престол Павлу Петровичу. Резкая пермена настроения у Екатерины Алексеевны встретила княжну, что не сильно радовало её. –Никогда. Только после моей кончины, и то если я не назначу приемника. –Почему же?– этот вопрос давно томился в уме её Высочества. –Павел Петрович не смыслит, какая большая сила и страна ему достаётся, и он...и он меня пугает, он становиться всё больше быть похожим на Петра Фёдоровича. Такой правитель обратит страну в хаос. Такое откровение и доверие человеку, которому прежде не доверяли никакой тайны о будущем Великой Империи, это открытие поразило, и поразило оно сполна радостно юное сердце. Надежда есть. –Мой сын тоже не может быть императором и Вы прекрасно знаете об этом.– это было давно неозвученным фактом, реальностью, которую точно никто не может изменить. –Знаю. Если бы он мог, этот разговор состоялся куда раньше, Елизавета Григорьевна.–усмешка от наивности от этой милой дамы распласталась на лике Екатерины Алексеевны. –Я хочу для своего ребёнка обычную жизнь, обычную судьбу, чтобы он ни в чем не нуждался и со своим отцом и матерью. Неужели я так много прошу, Ваше Величество? Сердце разрывалось у обеих, обеим было жалко друг друга, но гордость и положение не позволяли сделать шаг навстречу, хоть небольшой. И вдруг... –Вы так на меня похожи, Елизавета. А может эти речи знак? –Я не понимаю Вас. –У Вас моё лицо, Елизавета Григорьевна. И это прискорбно, я никогда не хотела, чтобы у моих детей было такое же несчастное лицо, как у меня. –Оно у меня было счастливым, пока Вы не отняли у меня всё. И тут будто земля из под ног ушла...Неужели Её Величество повторяет ошибки, совершенные покойной Елизаветой Петровной, по причине которых она так много потеряла, но так много приобрела. Екатерина Алексеевна посчитала, что если поделиться той слабостью, что в её душе скопилось, надежда, что она обретёт понимание рядом с Елизаветой. –Елизавета Петровна сделала точно также. Эти речи воплощаются в точку невозврата для обеих барышень. –Всё началось, когда я только прибыла в Россию, как Вы знаете я была невестой, а потом и законной женой покойного Петра Фёдоровича. Я полюбила его с первого взгляда, и я его любила, долго любила, любила десять лет, даже больше, но я не была любима. Спустя десять, после долгих ожиданий и томлений, страданий от неразделённой любви и постели, я наконец родила, родился Павел Петрович, но и его у меня отняли. Я осталась одна...Потом встретила Станислава Августа Понятовского, действующего польского короля, бурный роман, всего год, потом Ваш отец–Григорий Потёмкин. С ним я почувствовала то, что не чувствовала никогда. Иногда я даже думала отречься от титула, взять Павла Петровича и уехать вместе с ним в какую-нибудь горницу, жить там дружно, мечтала о том, что он бы принял Павла Петровича, как родного сына, а я бы сидела за окном, штопала его вещи весь день, чтобы вечером встречать его со службы, но это были лишь мои мечты, на деле я могла быть обвинена в супружеской неверности и даже казнена за это, но и Пётр Фёдорович также не отличался сильной и ярой верностью. Когда родились Вы, сначала я хотела дать родовую фамилию, чтобы Вы также считались Романовой, чтобы не было подозрений, но Елизавета Петровна уговорила меня не делать этого, посоветовала отдать на воспитание нянькам и Потёмкину, и чтобы никто не видел Вас подле меня. Я так и сделала. Жизнь моя тяжела и тягостна, если быть откровенной, иногда хочется всё бросить, стать легкомысленной и уйти куда-нибудь далеко-далеко, чтобы никто не нашел, но я не могу, я Монарх , а это самая ужасная участь для смертного. Хотелось упасть в ноги, просить прощения от таких трепетных речей Екатерины Алексеевны, но Елизавета не повиновалась воле сердце, повиновалась воли разума, стоя непоколебимо на прежнем месте. –Теперь я понимаю Ваше решение, Ваше Величество, но всё же молю Вас о пересмотре. Императрица обернулась ликом к деве. –Я согласна. Условия поставлены будут другие, упраздняющие Вашу власть во дворе, но также более выгодные для Вас. –Да? Елизавета была вся во внимании. Сейчас решается её судьба, судьба Анатоля, их сына и людей, которые прониклись к ним и остались с ними до конца. Сердце бешено колотиться, даже не вериться, что это случается. Может императрица все-таки смилуется. –Брак всё же состоиться: Вас и Ивана Христофоровича, но лишь на бумагах. Род Гартенбергов...продолжит своё сушествование, ваши дети–его дети. Вы проживаете в его поместье, но первое время, вы категорично не появляетесь на балах подле друг друга, я дам свою волю, когда это будет возможно. –Я согласна, если это оставит моего супруга невредимым, то я согласна, –быстро затараторила княжна. –Хорошо. Титул Её Высочества остаётся за Вами, но Вы, Елизавета Григорьевна, пишете отричение от престола и не имеете право голоса в политических делах, как и потомки по вашей линии. Что на счёт моих личных угод, я попрошу, чтобы Екатерина Ивановна стала фрейлиной Натальи Алексеевны, но Ваше общение может также сохранятся,и слуги остаются при Вас. Для Вас всё приемлимо? –Да, Ваше Величество. Спасибо Вам.–Елизавета начала часто качать головой, и конечно же поклонилась за совершенную над ней, грешницей, милостью. Ведь императрица с лёгкостью могла отобрать малолетнего Петра у юных родителей и заковать их в крепости, как это Елизавета Петровна с семьей Антона Ульриха, хотя и ту можно было понять, но в этот миг нет, этого не случилось, и такой исход событий мог только осчастливить молодых людей. Но Екатерина Алексеевна что-то ещё хотела выразить Елизавете Григорьевне. –Благодарить не стоит, я понимаю Вас, сама была в таком положении, но меня не поняли и в итоге я, кто я есть. Я не хотела быть императрицей, просто обстоятельства вынудили. Как человек сердца Её Высочество захотела выразить своё сочувствие. –Мне жаль, что так вышло. –Сочувствовать мне не стоит, всё же сохраняйте холодный разум, и будьте крайне разумны. Скажите спасибо Ивану Христофоровичу, за то что вымолил у меня изменить мое решение. –Да, Выше Величество, я обязательно поблагодарю. И Вам спасибо за Вашу милость. Ну вот и всё. Все беды позади, осталось лишь свидется с любимыми и жизнь потечёт дальше, в правильном направлении, в котором нет не подводных камней, не давления со стороны аристократии. Неужели это будет повесть с счастливым концом? Ответ прост. Да.