Шаг вперед

– Тебе точно удобно лежать? Не нужно поправить подушку? Может, принести еще одну из гостевой спальни? Вы купили все лекарства? Может, нужно что-то еще? Носящийся вокруг него и кудахтающий, как квочка над своим единственным цыпленком, Юнги потихоньку начинал раздражать Чимина, у которого всё еще болела и кружилась голова, и все эти мельтешения, длящиеся уже почти десять минут… лишь усугубляли это. – Всё хорошо, – сделав глубокий вдох и закусив губу, в который раз как мантру повторил эти слова Чимин, но, кажется, на буквально сходящего с ума от переживаний и едва не бегающего по потолку от волнения Юнги они совершенно не действовали. – Может, присядешь? – с немного нервной улыбкой предложил Чимин, решив, что это хоть как-то должно подействовать, и… свершилось чудо? По крайней мере, теперь закивавший как китайский болванчик «да-да» Юнги сидел рядом с ним на постели и не наматывал круги у Чимина перед глазами, усиливая головокружение, тошноту и доводя его до тика. Хотя теперь у них появилась другая проблема. Взгляд. Слишком въедливый и пристальный. Который Юнги никак не мог оторвать от лица Чимина и который буквально сводил его с ума. Уж лучше бы он бегал вокруг, чем так внимательно рассматривал это уродство, заставляя Чимина чувствовать себя невероятно омерзительным и жалким. – Не смотри, – все-таки не выдержав этих гляделок, смущенно пробормотал Чимин, переводя взгляд на глухие черные шторы, скрывающие окно и не дающие проникнуть в комнату ни единому солнечному лучу. Кто бы знал, как сильно он сам хотел сейчас спрятаться за чем-то таким же непроницаемым и черным, чтобы Юнги не видел такое его лицо. Отвратительно. Вот только у недоуменно вскинувшего брови и совсем не понявшего этой просьбы Чимина Юнги было совсем другое мнение на этот счет: – Что-что? – Юнги вопросительно посмотрел на Чимина, совершенно не понимая, что тот имеет в виду. По крайней мере, первые пару секунд. А потом… Глаза парня изумленно округлились. Неужели?.. – Это из-за твоего лица? – глухо спросил он, боясь даже верить собственным мыслям. Нет, такого просто не может быть. Чимин не… – Конечно, – криво улыбнулся он, заставляя сердце Юнги сжаться от боли. – Тебе не стоит смотреть на этот… ужас. – Ты же знаешь, что ты красивый? – сорвалось с губ Юнги, внутри которого сейчас всё буквально ныло от боли и острого желания сжать Чимина в своих руках и до потери пульса твердить ему эти слова. Пока он наконец-то в них не поверит. Не сделает вид, что поверил. А по-настоящему. Навсегда. Потому что он и правда был, есть и будет самым красивым. Для Юнги. Всегда. И ничто уже не могло этого изменить. Жаль только, что сам Чимин не знал, нет, просто настолько сильно не верил в самого себя, что это было больно. Однако Юнги рано или поздно действительно собирался переубедить его. И доказать Чимину обратное. Что он прекрасен. В любом виде. И что никто и ничто действительно никогда не сможет этого изменить. Да, Юнги понимал, что для этого ему понадобится много сил и много времени. Но он был готов к этому. Ко всему, если это было ради Чимина и того, чтобы он чувствовал себя по-настоящему счастливым. И чтобы на его лице больше никогда не было этого мученического оскала. И невыносимой боли в этих самых прекрасных во Вселенной глазах. – Даже сейчас? Не шути так, – в голосе Чимина, так и смотрящем в скрытое за черным полотном окно, звучала неприкрытая горечь и плохо скрываемый сарказм. Но Юнги сделал вид, что не заметил их. – Я не шучу, Чимин. Даже сейчас. Посмотри на меня, – пододвинувшись ближе, попросил он Чимина и, когда тот нехотя обернулся к нему, придвинулся еще плотнее и наклонился к его лицу так близко, что Чимин чувствовал тепло его дыхания, пахнущего свежестью мятной зубной пасты, на своих губах: – Ты прекрасен. Всегда. Несмотря ни на что. И я… я люблю тебя, Чимин. Правда люблю, – рвано выдохнул Юнги, глядя в расширившиеся от изумления и этого совершенно неожиданного, внезапного и обескураживающего признания глаза Чимина. Юнги и сам был обескуражен своими словами, но… Почему-то сказать их сейчас было… так правильно? Он так чувствовал. И по-настоящему хотел это сделать. Ему не нужна была какая-то ответная реакция, слова о взаимности и прочая мишура. Он видел ответ на свои слова в глазах Чимина. И его страх. Он еще не был готов к тому, чтобы признаться Юнги в своих чувствах. Но остро нуждался в том, чтобы знать, что в этом мире есть человек, который любит его по-настоящему. Просто так. Ни за что. Таким, какой он есть. И Юнги… просто дал Чимину то, чего он так отчаянно жаждал. Сказал самые правильные и для него, и для себя слова. А затем, чтобы хоть как-то сгладить эту неловкую, буквально искрящую от напряжения между ними паузу, просто взял и поцеловал Чимина. Сначала робко и неуверенно, боясь потревожить его разбитые губы и причинить ему еще больше боли, но… В какой-то момент Чимин сам перехватил инициативу, схватив Юнги за ворот футболки, притягивая к себе и углубляя поцелуй. Невыносимо прекрасно. Горячо и до головокружения вкусно. Так невозможно близко и тепло, что от этого хотелось плакать. Так напряженно и страстно, что заканчивались дыхание и воздух. Настолько необходимо, что невозможно оторваться друг от друга. И в тот момент, когда Чимин разорвал поцелуй, чуть отстранившись от него, Юнги был готов взвыть от раздражения и боли. – Юнги… – раскрасневшийся, тяжело дышащий Чимин напряженно смотрел в потемневшие глаза напротив. И, сделав глубокий вдох и закусив губу, рвано выдохнул: – Ты можешь, – прекрасно зная, что Юнги достаточно будет и этих двух слов, чтобы понять, что именно он имеет в виду.