Шаг вперед

Трехэтажный особняк в Малибу, принадлежащий родителям Намджуна, в самое сердце поразил Чимина своими размерами и вычурными, почти на грани вульгарности экстерьером и интерьером с сумасшедшим количеством статуй, картин, хрусталя, лепнины и золота, а также космических размеров бассейном на заднем дворе и разнообразием спорткаров, припаркованных на специально отведенной для них стоянке справа от дома. Наверное, их здесь было такое количество, что вполне хватило бы на полный состав «Формулы-1». Или даже на два состава. А тому количеству полотен, завитков и золота, которыми был украшен дом, обзавидовался бы любой музей и королевский замок в Европе. А уж выстриженные в форме различных животных кустарники в гигантском, полном фонтанов и экзотических растений саду… и вовсе могли свести какого-нибудь ботаника или фанатика Версаля с ума от зависти. Чимин с удовольствием изучил бы всё это великолепие чуть ближе и внимательнее, если бы не одно НО. Единственным и главным его желанием сейчас было как можно скорее и на как можно больший срок остаться с Юнги тет-а-тет, вот только все остальные, в том числе, видимо, сама Вселенная, были рьяно против этих их планов. Озирающегося по сторонам с распахнутым от изумления ртом Чимина, которого никак не покидало ощущение, что они собираются устраивать вечеринку в каком-то музее, практически сразу запрягли Тэхён, Джейн и Юнджи, чтобы он сначала помог им перенести в дом пакеты с выпивкой и продуктами, затем рассовать бессчетное количество бутылок всех форм, цветов, размеров и калибров по трем холодильникам на кухне, которая по площади была чуть меньше их школьного стадиона, а потом заняться посудой, коктейлями и закусками. Пока Юнги, Намджун, Хосок и Джин обустраивали патио на заднем дворе рядом с бассейном для их посиделок: перетащили под заплетенный плющом навес огромный стол из столовой, пуфы из гостиной, телевизор, приставку, музыкальное оборудование и целую кипу настольных игр, а также затянули всё вокруг мерцающими лампочками. Вернее, затянул возжелавший уютной атмосферы и не желавший помогать с готовкой и настройкой техники Хосок, за что получил целую порцию подколов и насмешек от друзей. Даже принесшая тарелки с нарезанными фруктами Юнджи не удержалась и насмешливо фыркнула: – Какая романтика, сразу видно, что кое-кто влюбился, – глядя на результаты его усердных трудов и заставляя Хосока покраснеть от макушки и до пяток. От возмущения, разумеется. И от того, насколько уместно Юнджи всегда подкалывала его. – Ну еще бы, – недовольно скривился он, заканчивая с последними лампочками, а затем выпрямился и с вызовом посмотрел на девушку: – Завидуешь? – А как же, – с усмешкой подмигнула ему Юнджи, крепче сжимая в руках тарелки с фруктами и стараясь ничем не выдать себя. Они все были знакомы слишком давно, слишком хорошо знали друг друга, и даже мимолетная слабость могла с головой выдать ее. – А как же твой парень? – Хосок, прищурившись, склонил голову набок, вопросительно глядя на девушку. – Мы расстались, – усмешка Юнджи стала еще шире. Правда, ей было очень далеко до ширины той трещины, что образовалась внутри нее за эти годы отношений. И которая после их разрыва, увы, не зарастала, а стала лишь еще больше, болезненнее, шире – Мне так жаль… – растерянно начал было Хосок, но Юнджи со смешком перебила его: – А мне – нет, – и, чтобы избежать дальнейшего продолжения этого разговора, еще сильнее сжала в руках тарелки: вот-вот – и разобьются, – и быстрым, немного неровным шагом направилась к столу. Потому что она всё еще не могла говорить об этом. Ни спокойно, ни вообще никак. А уж говорить с Хосоком, который был как две капли воды похож на своего отца, особенно улыбкой и этими глазами, которые могли испепелять и возрождать ее, – так точно. Потому что ОН всё еще не верил в то, что они расстались. Что Юнджи бросила ЕГО. Что это конец. Самый. Настоящий. Ведь ОН не позволял ей бросить. А Юнджи впервые за много лет категорически отказывалась слушаться ЕГО. И слушать. И видеть. Она съехала со своей квартиры к подруге, почти не появлялась в салоне и изо всех сил старалась избегать любых встреч с НИМ, отсчитывая дни до отлета в Нью-Йорк. Ее пригласили работать на съемки одного сериала ведущим визажистом и стилистом, раньше она отклоняла абсолютно все подобные предложения, будучи просто не в силах оторваться от НЕГО, своей семьи и друзей, но сейчас этот отъезд был ее единственным шансом на выздоровление и спасение. Ее телефон разрывался от сотен непринятых звонков. Черный лист был переполнен исключительно его номерами. В мессенджерах висело такое огромное количество сообщений, что Юнджи уже просто туда не заходила. Мольбы о встрече, признания в любви, оскорбления, угрозы и откровенный шантаж – чего только в них не было. Даже обещание рассказать об их отношениях всем вокруг. Но они всё это уже проходили. И Юнджи правда не собиралась вестись на всю эту дрянь в этот раз. Плавали. Проходили. Больше не хочется. Каждый раз, когда в ее сердце что-то сжималось и внутри нее зарождалась страшная мысль: а что если… что если всё изменится, будет иначе, что если они всё исправят и наладят, и ее руки сами собой тянулись к телефону, Юнджи думала о тех четырех детях, которые умерли по их, нет, по ее вине. И это отрезвляло ее лучше любой пощечины. Ей было уже двадцать восемь лет, и, как почти любая девушка в ее возрасте, Юнджи хотела отношений. Любви. Свою семью. И своих детей. У нее уже могла бы быть эта семья и ее дети. Два мальчика и две девочки, а может, все четыре непоседы-сорванца с их семейной улыбкой деснами, но… на ее руках были лишь четыре смерти, а внутри нее не было ничего, кроме боли, пустоты и гигантской трещины, высасывающей из нее всё хорошее. Ее жизнь высасывающую и уничтожающую. Хотя… не трещина это делала, а ОН. Год за годом, слово за словом, поцелуй за поцелуем, боль за болью, разбитую мечту за разбитой мечтой. И Юнджи так больше не могла. Правда. И решила всё менять, пока у нее еще были на это силы. Ведь их осталась такая малость. И ОН хотел из нее и эти последние соки высосать. А она не позволяла. Пока он там где-то метался в своей яростной агонии. Но Юнджи знала, что его гнев и боль – неравноценная расплата, даже не десятая часть тех мук, что за эти годы испытывала она. – Не грусти, – Чимин, невольно подслушавший разговор Юнджи с Хосоком, со спины обнял одной рукой захлебнувшуюся в собственных мыслях и боли девушку, заставляя ее вздрогнуть и на автомате растянуть губы в фальшивой улыбке, которой уж кого-кого, а Чимина точно не обманешь. – Стараюсь, – сделав глубокий вдох и пытаясь запереть всех тех демонов, что вырвались сейчас наружу, в самый дальний и самый прочный ящик в своей голове. – Хочешь печеньку? – отпустив Юнджи, Чимин кивнул на тарелку с крекерами, намазанными какой-то «амброзией», как назвал это месиво красной рыбы, креветок и творожного сыра готовивший его и обещавший покусать Чимина, если по пути он уронит и нарушит целостность хотя бы одного его кулинарного творения, Тэхён. – Нет-нет, я лучше выпью, – хмыкнула Юнджи и, схватив со стола запотевший бокал с только-только приготовленным аперолем, залпом осушила его, а затем, послав воздушный поцелуй исподлобья испепеляющему ее своим недовольным взглядом Намджуну, порхающей походкой отправилась вновь на кухню. Сегодня она, как и большинство из них, собиралась напиться. До розовых зайцев и звезд в глазах. Вот только повод у нее был далеко не такой радостный, как у всех остальных. Впрочем, плевать. Самое главное, что ей не было абсолютно никакого дела, что об этом думают ее врачи и один конкретный Ким Намджун, с чего-то вдруг возомнивший, что его мнение для Юнджи имеет значение и что какой-то сопляк может указывать ей.