***
Утро обещало быть недобрым и слово сдержало. Мрак серых, как пепел, туч накрывает здание суда, съедая всякое умиротворение с лиц здешних обитателей. Уже немолодой герцог, измятый после нещадно короткой ночи, и такой же ученик Ким возвращаются к кабинету покойного маркиза, только свежестью от их сознаний не веет. Решение они приняли сперва отзавтракать, а уже после вновь погрузиться в расследование с головой. В воздух поднимаются пары горячего напитка, согревая прозябшее после осенней ночи помещение. Альфы в креслах, обитых узорными тканями, восседают около потрескивающих в камине поленьев. — Ваша светлость? — юноша привлекает внимание заблудшего в раздумьях Мина. — Господин, каков план действий? — он рыжую копну волос пятернёй зачёсывает, любопытствуя. — Мы ведь останемся в столице до дня судебного заседания? — Ким улавливает напряжение наставника. — Останемся… и всё проконтролируем. — Хорошо… — а в кабинете тишина повисает, нарушаемая трепетом огня и звоном роящихся в головах мыслей. — А сейчас-то что делать? Будем просто ждать, когда граф Ким попытается задействовать украденный блокнот? — Нет, просто ждать мы не станем, но и без доказательств обвинять его в препятствовании следствию не имеем права, хотя можем перестраховаться… — Каким образом, господин? — юноша к каждому слову прислушивается, на опыт наставника полагается. — Я хочу переговорить со свидетелями лично и убедиться, что они готовы дать показания во время слушания, — герцог со стола рабочего составленный накануне список берёт и в кресло возвращается. — Со всеми, ваша светлость? В документах около ста человек числится! — Ким глаза удивлённо округляет, уже представив, сколько работы его тогда ждёт. — Нет, не со всеми… — мужчина щурится немного, собственный почерк разглядывая. — От большинства проку мало будет, они толком ничего не видели и не слышали, а если и слышали, то мельком, — он список своему протеже передаёт. — Меня в первую очередь именно эти люди интересуют. — Чем же? — Пара омег, которые приближёнными слугами графа числятся, думаю, они должны знать больше, чем говорили в признании. Ещё один альфа, который о наличии книги с жертвами свидетельствовал, хочу, чтобы он под своими словами подписался. Это даст нам преимущество во время заседания. И женщина, бывшая гувернантка подсудимого, она прежде не свидетельствовала, не могла явиться по состоянию здоровья, но и её тоже хочу послушать, вдруг что интересное расскажет. — Сомневаюсь в этом… Какая польза от старушки? Она, скорее всего, после свадьбы графа с ним и не виделась. — Может быть, но она числится в списке приглашённых, с которыми Карл желал пообщаться, поэтому мы пообщаемся. — Как знаете, — глухой стук прерывает беседу, и в комнату заходят двое слуг с подносами, ломящимися от большого количества блюд. — Тогда после завтрака я займусь составлением указов… — яства одно за другим на столе появляются под аккомпанемент мерного дыхания одного из слуг, обворожительного омеги. Тэхён, кажется, даже моргнуть не в силах, когда темноволосый юноша около него столовые приборы раскладывает аккуратно. Альфа не замечает, как второй слуга кабинет покидает бесшумно, он всё продолжает голодно статную фигуру рассматривать, даже когда наставник вопрошающе на омегу зыркает. — Чего тебе? — не выдерживает мужчина стоящего над душой слуги обнаглевшего. Почему не скрылся из виду? — Господин, не сочтите за грубость, — юноша не мямлит и не стесняется, говорит чётко и смотрит прямо в глаза чёрными, как вороново перо, омутами. — Я хочу попросить Вас об одолжении, — он фразу чеканит, как новенькую монетку, отлетевшую в самое сердце Кима. Юный альфа, поражённый происходящим, за ситуацией наблюдает, едва подобрав упавшую в немом изумлении челюсть. Где это видано, чтобы омега, да ещё и из низшего сословия, с просьбами к господину обращался? — Ты отдаёшь отчёт тому, что делаешь и с кем говоришь? — Юнги, не менее поражённый, внимательнее парня осматривает. Но молодой юноша с мягкими чертами лица на себе испытующие взгляды стойко выдерживает. Это цепляет. Дикость и дерзость заводят его однозначно, потому что ярким пятном выделяются эти качества, потому что ими не обладают омеги, пытающиеся всеми силами молодому господину понравиться. — Конечно, господин, потому именно у Вас и прошу, — омега не горбится под натиском статуса человека напротив. — Думаю, только Вы и поймёте меня. — Как твоё имя? — Чон Чонгук, господин, — юноша ближе к себе серебряный поднос прижимает, но взгляда от герцога не отводит. — И чего же ты хочешь, Чонгук? — любопытство Мина берёт верх, и он решает поинтересоваться, прежде чем отправить наглеца прочь из кабинета. — Немного, ваша светлость, лишь деревянного резного филина, что на столе покойного маркиза стоит, — мужчина оборачивается и бросает взгляд на рабочую поверхность заваленного бумагами стола. Там действительно стоит фигурка филина размером с небольшой кулачок. Удивительно, что юноша не попытался тайком утянуть нужную ему вещицу. — На чужое имущество позарился? — храбрости у этого омеги не занимать. Повезло, что перед Мин Юнги сейчас стоит, а не перед кем-то другим. — Нет, господин, — он тёмненькой головой качает. — Свою вещь хочешь вернуть? — Не совсем… — Так что же ты меня с пахвей сбиваешь? — мужчина жалеет, что он Мин Юнги, иначе давно бы уже невоспитанного наказанием наградил. — Господин, не гневайтесь, я лишь надеюсь, что Вы меня поймёте… — юноша замолкает, но на ожидающее молчание герцога продолжает. — Эту фигурку я прежде покойному маркизу в подарок преподнёс, чтобы он помнил о моей большой признательности и благодарности за все добрые поступки. А теперь, когда его сиятельство покинул нас, я бы хотел оставить фигурку себе, чтобы тоже помнить… о нём, — слова кольнули больно воспоминаниями об ушедшем. — Вас с маркизом связывали тёплые чувства? — таких подробностей о наставнике Юнги не ожидал услышать. У Карла жена, дети, внуки, неужели решил на старости лет вернуться на дорожку плотских радостей? — Тёплые, ваша светлость, но не запретные! — омега горько улыбается. — Господин Дольский был моим добрым другом и ангелом-хранителем. Он помог мне сильно, из помойной канавы вытащил, нашёл мне дом и работу, обеспечил всем необходимым. Я хочу сохранить воспоминания об этом прекрасном человеке… — звенящая пауза повисает в кабинете вновь. Кажется, искренне говорит слуга, да и просит немного. Мин с альфой напротив переглядывается, в глазах его доверие читает. — Хорошо, я удовлетворю твою просьбу. — Ох, спасибо, спасибо! — гордый прежде юноша падает на колени и выпускает из рук поднос серебряный со звоном. — Я Вам так благодарен, господин! — омега сжимает в руках полы одежд господских и целует нежно. — Поднимись, — герцог на слугу впервые по-доброму смотрит. — Прежде я тебе вопросы задам, на которые жажду получить предельно правдивые ответы, иначе утратишь ты мою благосклонность, Чонгук, — омега испуганно подрывается с колен, да и ученик Мина не на шутку напрягается. — Я постараюсь, ваша светлость! — блеска в глазах тёмных поубавилось. — Маркиз посвящал тебя в свои дела? Насколько вы были близки? — Мин не упустит ни единой возможности, чтобы подпитать расследование дополнительной информацией. — Я прислуживал господину, но не более того, хотя мы были не чужие друг другу. Когда я задерживался в кабинете, чтобы прибрать или ещё что-нибудь, то мы общались часто на темы, отдалённые от расследований. — Ясно, — уже было разочарованный герцог голову свешивает. — Но маркиз часто просил меня рассказывать о сплетнях городских, что в простом народе ходят, и в последние дни его сиятельство о графе из семейства Пак спрашивал… — омега, не желая расстраивать господина, пытается хоть что-то ему преподнести. И это что-то вынуждает альф от завтрака отвлечься. — И что же ты ему рассказывал? — Я не уверен, господин, что это важная информация, так, лишь слухи да бредни сумасшедших, — Чонгук отмахнуться хочет, но, встретив пару взглядов внимательных, продолжает. — Вы ведь знаете, что граф Пак безбожной не по годам красотой славится, — ни то вопрос, ни то утверждение звучит осторожно — Так в народе говорят, что его сиятельство красоту и молодость сохранил благодаря чёрной магии и страшным ритуалам, которые в замке своём проводил, — омега со всей возможной серьёзностью рассказывает, не запинаясь. — Поговаривают, что все жертвы его неспроста лишь омегами были, он в их невинной крови ванны принимал под луной полной, чтобы время замедлить, а тела в лес вывозил зверям на съедение, — от услышанного Ким вдруг закашливается нечаянно, вспоминает повествования свидетелей и ночь бессонную, кошмарную. — Говорят, что всё это бесовщина, что граф Пак как от церкви католической отрёкся, так умом и тронулся, только… я этому не верю всему! — Отчего же? — мужчина заинтересованно к словам слуги прислушивается — В существование бесов не веришь? — Верю, господин, а как же не верить? Только вот какие бы там дела страшные граф Пак у себя ни творил, я это всё бредом сивой кобылы считаю. — Желаю обоснование мысли твоей услышать. — Так всё просто, ваша светлость, — омега не унимается, всё говорит и говорит, чувствуя, что его слушают и слышат. Видимо, давно такого не было после смерти маркиза. — Слушок-то о графе пошёл совсем недавно, когда задержали его, когда народ о странных убийствах прознал. Вот они и связали всё, что объяснить не могут: и красоту, и хворь, и жестокость. Ежели бы всё прежде мною сказанное правдой было, то не всплыло ли бы оно раньше? Думаю, это сказки всё, по крайней мере о ваннах кровавых, за остальное ручаться не посмею. — Неужели до заключения о графе слухов не ходило? — словам слуги всё же не стоит доверять бездумно, но послушать и его можно, вдруг что путное расскажет. — Его сиятельству крестьяне любви дарили не много, о холодности и твёрдости его рассказывали, оттого и побаивались, но… — омега притих, задумался немного — Честно признаюсь, я лично не помню никаких диковинных случаев. На землях его покойного супруга обычно порядок царил, народ не бунтовал, никогда не жаловался… — юноша пальцы один за другим загибает, перечисляя. — А вдруг запугали люд простой, вот и молчат они в страхе? — Ким на острящего герцога изумлённо глядит, а потом на смутившегося слугу. Вопрос заковыристый, но отвечать придётся. — Господин, я не провидец, правды всей не знаю, но одно могу сказать точно. Сам я из других мест приехал и разницу между тем, как люди живут, вижу. Его сиятельство точно позаботился о том, чтобы жалоб у крестьян меньше было… — А что ты о хвори говорил? — этот омега не то удивляет, не то пугает, ибо он продолжает графа человеком описывать, а не монстром кровожадным. — Так его сиятельство, говорят, от припадков страдает, а церковь всё на бесов списывает. Говорят, что проклятые душу графа терзают, в преисподнюю манят, — будь кто рядом, определённо бы юношу в богохульстве обвинил. — А те все припадки — они от хвори, а не от бесов. Моя матушка покойная тоже от припадков страдала с рождения самого. Столького натерпелась, но Бога никогда не предавала. Перед Девой Марией готов поклясться, матушка моя чиста была, — юноша рассказ заканчивает чуть неловко и ожидает вопросов следующих, только вот их пока не следует. — Я теперь понимаю, почему ты так Карлу приглянулся, — герцог усмехается и на восхищённого простым слугой подопечного смотрит. Пусть омега необразован был наверняка, но смышлён порядочно. Он не обладал знаниями из книг умных, но фактами оперировал, полагаясь, вероятно, на жизненный опыт, логику и простые наблюдения. Эти качества всегда маркизу в людях нравились, да так сильно, что за них он уважал больше, чем за пол, возраст и статус. — Расскажешь ещё что-нибудь? — омега губу прикусывает, задумавшись. — Меня интересуют лишь последние месяцы, когда Карл над делом графа Пака работал. — Даже не знаю, господин, что ещё Вам поведать… — он копошится в воспоминаниях о буднях однообразных. — Может что-то необычное случалось? — Да, необычное определённо случалось! — Чонгук оживляется. — Господин, покойный ведь совсем неконфликтным человеком был, а в последний месяц сильно охладел чувствами к графу Киму… — юноша на шёпот переходит, когда фамилию озвучивает, но кажется, будто кричит его — так сильно в головах альф вдруг отдаётся взволнованно рождённое прежде подозрение. — Отчего? Они ссорились? — Не знаю, что причиной послужило, меня в это не посвящали. Может ссорились, а может ещё что… — утро, которое не обещало ничего хорошего, становится не таким уж и плохим. Если допустить, что слова слуги правдивы, то подозрения в сторону Ким Намджуна не напрасны. Вероятно, граф действительно нацелен вызволить своего подопечного. — Ты хорошо поработал, Чонгук, и заслужил вознаграждение, — герцог, отвлекаясь от раздумий, к столу подходит и маленького деревянного филина из-под бумаг достаёт. — Надеюсь, всё здесь произошедшее ты сохранишь в секрете, так же, как и эту фигурку, — мужчина передаёт омеге драгоценную для него вещицу. — Конечно, господин, — слуга кланяется в пояс и губы поджимает, обещая молчать. — Я могу идти? — Нет, сперва ответь ещё на один вопрос. Ты эту фигурку сам вырезал? — Да, ваша светлость, — Мин только кивает неоднозначно, всё же спроваживая омегу из кабинета: нужно всё переосмыслить. За слугой двери тяжёлые закрываются, в оглушительную тишину комнату погружая. — Что думаешь? — мужчина к другу юному обращается, но в глазах его лишь растерянность наблюдает и вспыхнувший огонёк заинтересованности. — Ай, что толку от тебя! — герцог цыкает и вздыхает тяжело. — Небось в мыслях уже раздел и оприходовал юношу, а? Тело молодое, да и дело ведь нехитрое… — Господин! Как Вы можете? — слова резкие альфу в сознание приводят. — Неужели Вы обо мне такого мнения? — пунцовый от возмущения юноша прибор столовый в руках сжимает. — Прежде не был, но сейчас… — Мин задумчиво на языки огненные, древесину пожирающие, поглядывает в камине. — Просто знай, что на столах ваших хлеб разный лежит. — Я догадался, — гнусавит молодой альфа. — Ишь ты, догадался он! Лучше бы эту способность к расследованию применил! — герцог, оживившийся за мгновение, несмотря на возраст внушительный, засуетился тотчас. Он не слаб и вовсе не немощен, но обычно стремится поменьше жизненную силу расходовать. — За дело, друг мой, нас ждёт очень много работы!***
У широкого окна, пропускающего сквозящий осенний холод в комнату, стоит хрупкая одинокая фигура. В слабом свете пасмурного дня лицо мужчины, бледное, сероватое, но оттого не менее прекрасное, отрицает всякую надобность выражать эмоции. Оно поглощает лишь гнетущее опустошение и добросовестно перенаправляет его в почти безжизненный взгляд. И душою — или, по крайней мере, тем, что от неё осталось после всего пережитого — он витает где-то в месте другом уже несколько недель. Всё ждёт, когда человек, один-единственный, которому в этом месте доверять можно, заявится в комнату, наконец, с хорошими новостями. — Ваше сиятельство, — грубый скрипящий голос вырывает мужчину из мыслей, сознание разъедающих. — С Вами желают встретиться, — стражник, без стука ворвавшийся в комнату, принёс маленькую надежду. — Кто? — от волнения вопрос звучит холодно. — Помощник судьи. С Вами желают провести дополнительную беседу, — а мужчина, выдыхая с облегчением, которое скрыть сложно, с места срывается. Неужели сегодня тот день, когда он услышит от следователя желаемое? — Покажите руки, — требует стражник, прежде чем выпустить мужчину за пределы его комфортной клетки. И ему подчиняются, протягивают руки бледные, шёлковой тканью скованные. — Хорошо, пройдёмте…***
На бумаге писчей, желтоватой, пером острым альфа ровные строки выводит и дыханием мерным сбивает с ритма трепет свечи. Время близится к полудню и взывает к обеденной сонливости. Тихий скрежет, бормотание герцога, шелест бумаг да прогревшаяся наконец комната не особо помогает держать веки открытыми молодому юноше. Но он монотонно выводит тёмные, построенные в строгий рядок буквы, которые позже приведут в здание суда значимых для следствия людей. И, завершив точкой последнюю рукопись, он отстраняется от стола с зевком широким. — Ты закончил? — герцог от повторного перечитывания записей наставника отвлекается, выглядывает из-за вороха документов. — Да, господин, осталось только Вашу печать поставить, — Ким платком осторожно капельку чернил с кожи стирает и кусочек сургуча мужчине передаёт. — Замечательно, я бы хотел поскорее побеседовать с этими людьми, — над свечой брусочек алый плавится постепенно, каплями горячими на бумагу опадая. — Не нравится мне что-то в этом деле… — Что именно? — а юноша следит внимательно, как первая печать с фамильным гербом семьи Мин на листе застывает. Тем временем сам герцог хмурится сильно, немолодую кожу в морщины собирая. — Не знаю… Я документы перечитываю который раз уже и не вижу в них Карла. — Ваша светлость, Вы с маркизом уже сколько лет не виделись, вот и отвыкли, — попытка юноши успокоить наставника оказывается неудачной. — Может, я и отвык от человека, но сам от себя тот человек не отвыкнет даже через сотню лет… — в ответ на непонимающий взгляд альфа продолжает. — Помимо официальных документов, мой дорогой учитель всегда вёл дополнительные записи, где делал собственные пометки, выписывал предположения. — И что с того? Что-то изменилось? — Я не нашёл ни одной, даже самой маленькой записи! — в мысли герцог уходит и не сразу на немой вопрос отвечает. — Он никогда не брал работу на дом, — в его голове всплывает образ вечно серьёзного учителя, который до самой смерти следовал одной простой истине — дома нужно отдыхать. — Значит, все заметки должны быть в этой комнате. — Это значит, что… — Что тут, друг мой, что-то нечисто! — мужчина с силой давит на рукоять печати, так, что вокруг неё расползается красный ободок. — Займись, пожалуйста, отправкой указов, пусть свидетелей доставят ко двору побыстрее! — кресло скрипит, и герцог выходит из-за стола. — А Вы куда, господин? — Хочу встретиться с заключённым, пусть он развеет мои сомнения, — последняя фраза звучит весьма двояко. — Но ведь Вы не можете просто потребовать встречи! — юный альфа вспохватывается, как воробушек. — Нужно вначале предупредить заступника графа, предоставить ему официальный запрос… — перечисляет Ким то, что помнит о всех издержках профессии. — Будь всё иначе, я бы с тобой согласился, — прежде, чем покинуть кабинет, останавливается мужчина, поясняя элементарное. Он строг, но не осуждает, не отчитывает, наоборот — поучает. — Семейство Пак не предоставило сыну официального защитника, покойный муж и покровитель — тоже. Его сиятельство будет отстаивать свою честь и правду в суде… самостоятельно, — в комнате тишина повисает гнетущая. — Почему так? Они даже не попытаются вызволить сына? — от растерянности слова с трудом подбираются. Не то чтобы услышанное сильно расстроило Кима, но смутило однозначно. — Нет, потому что это не простое судебное разбирательство, это политика, Тэхён! — всё-то несмышлёному ученику объяснять нужно. — Это взаимовыгодная сделка. Пока жизни графа ничего не угрожает, его семья не пойдёт против короны, — голос герцога звучит так, будто он о самой очевидной вещи в мире рассказывает. — Они не станут терять благосклонность короля из-за оступившегося сына, хотя, будь он альфой, ситуация сложилась бы, вероятно, совершенно иная. — И они ничем не рискуют? — Абсолютно ничем, дорогой, ни наследником, ни даже землями. Всё имущество и территории, которых графа лишил суд, прежде принадлежали его супругу, а не семейству Пак. Сердце сжимается. Как бы сильно Кима ни пугал подсудимый и его деяния, слышать, что тот даже для собственной семьи не является значимым человеком — не из-за поступков, а в принципе — до дрожи болезненным оказывается. Вспоминает юноша отца, любимого и уважаемого, отца, который из кожи вон вылезет, чтобы защитить свою кровь, и вздрагивает. Альфа задумывается: что бы с ним стало, не будь он окружён теплом и заботой с самых пелёнок? Может быть, то же, что и с Пак Чимином? От внезапно нахлынувшего ужаса юноша не сразу замечает, как остаётся кабинете один.