***
«Мнимая вседозволенность скрывает истинное бессилие.»
Толпа у дверей собралась явно не к добру. Герцог в сопровождении своего подопечного ко входу в подземелья подходит. А встречают его: слуги, кучкой сбившейся, граф Ким в сюртуке оттенка напыщенного, стражники, женщину нищую под руки удерживающие. Среди присутствующих отнюдь не все имеют приглашение. — Ваша светлость, — Ким вперёд выходит шагом уверенным, трусит локонами курчавыми. — По вашему прямому приказу в замок доставили одного из свидетелей. — Прекрасно, — альфа брови сводит; беспокоит его излишняя осведомлённость графа. — Остальные когда прибудут? — вопрос задаёт, чтобы проверить, как глубоко мужчина в деле увяз. — Извольте господин, меня о подобном не извещали! Лишь лицезрел прибытие этой, — он на крестьянку косо поглядывает с неким волнением. — И проконтролировал, чтобы без всяких проблем стража доставила её к вам. — Ну что вы, не стоило так утруждаться, — Мин язык прикусывает вовремя. — Но я безмерно благодарен вам за помощь… — за спиной мужчины его ученик прыскает тихо. — Что же, приступим к работе… — не успевает он в сторону и пары шагов сделать, как его вопросом неприятным останавливают. — Господин Мин, позволите присутствовать на допросе? — герцог замирает, чувствует жжение на затылке от взгляда едкого; он едва свои недовольства внутри сдерживает и на выдохе рваном оборачивается, возвращая серьёзность лицу. — Не позволю! — он обрывает запал собеседника на корню и позже, уже стоя в дверях, добавляет. — Не сочтите за грубость, ваше сиятельство, но это ради вашей же безопасности. Согласитесь, худо будет, если преступник замарает вас своими деяниями… — не понять намёк невозможно, и граф Ким его определённо понял. Герцог страже знак подаёт и они женщину в комнату для допросов отводят. Мин уже не замечает, как заиграли желваки на чужом лице.***
— Как тебя зовут? — Мин перед женщиной, конопатой и кривой немного на одно плечо, возвышается, тенью на неё обрушивается хмуро. — Магретт, господин, — она взора не поднимает, теребит край желтоватого передника и удивлённо охает, когда герцог пальцами белыми тонкими подбородка её касается, в глаза уставшие вглядывается. — Слушай меня внимательно, Магретт, — цедит альфа сухо. — Слушай и запоминай, в этой комнате ты должна говорить лишь правду и ничего более! — он почти шипит, будто змею науськивает. — А иначе я отправлю тебя туда, — герцог обращает внимание слуги на другую дверь, ведущую к пыточным. — И адское пекло тебе покажется блаженством… — зловеще голос по маленькой каморке разлетается. — Там… правду из тебя щипцами достанут… выжмут вместе со слезами, потом и кровью. Тебе понятно? — женщина только сглатывает слюну шумно и кивает резко. — Прекрасно, — Юнги шаг назад делает, показательно руки за спину прячет. — Начнём! — он возвращает голосу привычную громкость, но вовсе не лишая того серьёзности, занимает своё место за столом с кипой бумаг. В комнате безмолвие на мгновение вскрикивает, когда герцог с мыслями собирается. Он с поразительно громким шелестом шерстит принесённые записи и документы Дольского, щурится, ищет подходящие. — Сперва расскажи о себе. Кто такая? — мужчина готовится сравнивать всю последующую информацию с той, которую уже успел выучить, днями перечитывая одни и те же строки. Что-то в этом деле не давало душе герцога успокоения; что-то не позволяло слепо следовать привычному пути поиска правды. Не оставляли его мысли вязкие о том, что после суда не всех постигнет заслуженная кара. — Господин, я из простой крестьянской семьи, родом из Эстергома — женщина глаз не поднимала, голосом ломким, неловким будто, по слову из себя вытягивала. — Как попала на службу к графу? — каждая деталь, даже самая маленькая, может послужить в будущем отличным помощником по восстановлению справедливости. Так учил Мина его покойный наставник, так же вторил герцог уже своему ученику. — В отрочестве была меняна на кобылу, — случай вовсе не обычный, возможно даже глупый; мало кто согласится обменять сильную здоровую лошадь на немощную девку — от первой явно проку больше станется. — Коей повинностью в замке была обложена? — близкие к Паку слуги знают больше, их нужно только отыскать. И не имеет значения, будет то простой конюх, арап или даже дикий турул — для своего успокоения Мин опросит всех. — Магретт для дворни еду стряпала, господин… — ответ заставляет герцога задуматься. На прошлом допросе, о чём свидетельствуют записи Карла, женщина так же чёрной кухаркой представилась, а потому и подозрения вызвала. Могла ли она действительно знать то, о чём в документе чернильные строки выведены. — Как тебе жилось там, был ли граф к тебе милостив? — женщина масляный взгляд отводит в сторону, нутром испускает неловкость. — Ну как же… господин… — будто ломается она на месте, взвешивает внутри все за и против. — Не увиливай! — хоть одно расхождение с прошлым рассказом приведёт к неминуемым изменениям в способе ведения беседы. Эту особу граф Ким лично сопровождал к подземельям, ему не составило бы труда запугать или подкупить женщину. — Вполне сносно, ваша светлость, — омега всё же будто приходит к внутреннему согласию. — Даже когда присуждались жестокие наказания? — задаёт Мин вопрос щепетильный крайне, видит, как гримаса дикая, пугливая, закрывает маской чужое лицо. — Магретт, помни, здесь ты можешь сказать правду, тогда ты получишь защиту, а обидчик законное наказание? — тон голоса враз мягчает. — Я кухарка, ваша светлость, — женщина словно оправдывается, а после ненадолго замолкает, будто выжидает, что после одной фразы всё вмиг разъяснится. — Я редко господина встречала, лишь несколько раз, когда приходилось поручения некоторые выполнять… — Значит ли это, что в замке Чахтице слуг не постигали мучения, а каждый провинившийся был бит заслуженно? — значит ли это, что омега увиливает от ответов, что пытается отказаться от свидетельствования против графа? — Ваша светлость, помилуйте… — вспыхивает возгласом женщина, на колени опадая. — Всё иначе, господин, помилуйте простой люд, всё иначе… — Рассказывай! — сталью холодной герцог обрезает на корню лепетание невнятное. — Его сиятельство велел молчать… — словно нехотя начинает она, пальцы потемневшие от работы выкручивая. — Но я видела… — вздрагивает слуга мелко. — Что ты видела? — от напряжения пламя свечей встревоженно колышется. — Тело, господин, — едва ли выговаривает женщина, нещадно дрожа. — Хваюна вынесли из графских комнат… — она ловит рукой вырвавшийся изо рта всхлип. — На мальчике места живого не оказалось, в крови весь был… — всё сходится, всё в точности, как на бумаге. Отсюда всего два вывода следует, либо граф Ким действительно желает наказать своего возлюбленного, либо эта женщина оказалась сильнее всяких угроз. — Что ещё ты знаешь? — Он вырывался, не знаю… но крики из графских покоев во всём замке слышны были, — она носом шмыгает шумно и рукавом мокрое от слёз лицо трёт. — Подобное повторялось ещё с кем-то? — чем больше сведений, тем больше возможностей. — Господин… — слуга замолкает на миг, будто переосмысливает многое. — Не знаю, я… мы старались избегать его сиятельство, с ним всегда лишь трое приближённых находились, — те трое, которые уже гниют в земле. — Любимые жертвы были у графа Пака? Были ли те, с кем он свою ярость особо сильно проявлял? — Не замечала такого, господин… — слуга глазами из стороны в сторону нервно бегает. — Н-но точно знаю, Мина то и дело выходила из графских покоев битой, — та, что из тройки прислужников. — Отчего бита? Причины были? — подобного Мин ещё не слыхал. И лично допросить, к сожалению, казнённых более не сможет, а ведь они знали поистине много… — Не посмею солгать господину, но причин не знаю! Только помню, что когда его сиятельство вновь буйствовать начинал, так Мина первая была, кто бежал в его покои. А после часто выходила вся в ссадинах. Хваюна тоже она помогала выносить, а под вечер принесла графское золото и велела молчать о том, что двор видел. Сведения, если они правдивы, вынуждают невольно задуматься о паковой душевной неуравновешенности. Или кто-то посторонний желает, чтобы такого рода мысли в голове следователя зарождались. — Магретт, — собирая морщины на лице, герцог всё же намеревается проверить все варианты. — Ты в замке давно, застала ли ты те времена, когда покойный граф Пак ещё жив был? — Мала была, но застала, господин, — словно подобного вопроса не ожидая, она выдаёт в голосе сомнение. — Тогда скажи, зверства эти и прежде осуществлялись его сиятельством… или же твой господин после смерти супруга так одичал? — вопросом своим откровенным Мин женщину в ступор вводит. — Помнишь, мне нужна лишь правда. — Наш граф, до того, как овдовел… — слуга заходится в раздумьях. — С ним словно всегда эта дикость жила… простите! — она рот захлопывает ладонью, испуганно на мужчину поглядывает. — Продолжай! — повесть из уст прикрытых вытягивать приходится. — Говори, не то силой заставлю! — герцог, в голос суровости не добавляя, своей спокойностью поражает. — Как же, господин, помилуйте, всё скажу! — пробивает кухарку на лепет. — Случай был, тогда с визитом господа приезжали важные, граф Пак с супругом приветствовали их во дворе. Но всё торжество прервалось, когда прямо перед гостями к ногам господина пёс приволок, прости мня Господь, череп людской, а сам повалился рядом и помер. Крику было тогда! И так весь час, — она кивает утвердительно. — С его сиятельством всякие дела тёмные происходят. Шепотки ходили даже, что тот пёс прямиком из преисподней к его сиятельству явился, весь облезший был, хромой, без ока. На деле должного ответа Мин так и не получил; то ли женщина старательно увиливает, то ли глупа настолько, что с мысли собственной сбивается просто. Стоило бы допытать, только осторожнее… Ведь выманивать правду из неё силой в действительности следователь права не имеет, пока перед ним всего лишь свидетель, а не обвиняемый или его подельники. Зачастую простолюдинам достаточно только пригрозить мучениями, как они сразу про ложь забывают. И хотя все угрозы и лишены оснований, зато вполне действенны. Оттого правдивости в добытой информации положено бы верить, да как-то не выходит. О графе слухов много ходит, но кто Мин такой, чтобы уподобиться простолюдинам в мыслях наивных. — Тогда ответь мне на ещё один вопрос, Магретт, — замирая взглядом в одной точке недвижимо, следователь развязывает клубок мыслей путающихся оттого, что те слишком быстро возникают в голове. — Случалось ли, что люди из замка исчезали бесследно? — должна ведь была чернь подметить исчезновения в своём круге, ежели тела их более не найти, то может хоть воспоминания о жертвах остались? И хотя в хозяйской книге замка Чахтице перепись крестьян велась с якобы прилежной точностью, доверять ей не приходилось. Ибо там всё тот же Хваюн числился отлучённым от службы, но никак не мёртвым. На бумаге всё казалось точным и правдивым, там крестьяне числились на службе с рождения и до смерти уж больно долго, словно не хворали они и жили не меньше своих господ. Там наёмные работники жалования получали достаточные и право имели покинуть замок сразу же по истечении оплаченного срока службы. Никак не складывалось написанное помощниками графа со слухами и жалобами, словно документы те были вовсе из другого поместья. — Господин, не знаю что и говорить, — поникшим голосом вещает женщина. — Люди приходили и уходили, а по своей воле они это делали или нет, вам сказать не в силах, не в том чину была Магретт, чтобы знать о подобном. — А что же сама не ушла, ежели так плохо жилось у графа? — так ли сильно пакова прислуга была запугана или просто поводов сбегать не представлялось. — Куда бы я подалась, господин, коли его сиятельству принадлежала? Там у меня не было ничего, ни земель, ни хозяйства хоть какого-то, всю жизнь на господ стратила. — А сейчас где служишь? — ведь всё имущество заключённого омеги перешло после короне: леса, деревни вместе с людьми да церквями теперь остались без графа. Помер бы Пак, его наследие меж детьми поделили бы, а теперь уж неположено, он глупец, грехи свои с потомками разделил. — Велели в Эстергом вернуться, ваша светлость, к прежним хозяевам. Оно и к лучшему… — словно вздрагивает женщина о чём-то своём задумавшись. — Так спокойнее.***
Большего вытянуть из малограмотной служанки было невозможно, она оставила неловкий чернильный крестик в документе под словами её записанными и была такова. Последнее, что ей было велено, это явиться ко дню заседания, чтобы дать показания перед судом. Из подземелья Мин выходит до предела измучанным. Подобное происходит постоянно от дела к делу, не хватает у альфы внутренних сил выслушивать часами свидетелей. Иногда он диву даётся, как до сих пор умом не тронулся, а ведь и до этого недалеко. Так прослывёт однажды мужчина дьявольским отродьем своему заключенному под стать… Глупости… . Мин будто сбрасывает с побелевших волос мысли назойливые, но бессмысленные. Под дверьми больше никто не толпится, за некоторым исключением, что не может не радовать хоть немного. Не хватало ещё натягивать перед настойчивым графом улыбку вежливую, пропитанную фальшью. Только не сейчас. Рядом пристраивается подопечный едва слышно, он размеренный усталый шаг герцога вторит, не срываясь вперёд по коридорам пустым и гнетущим. — Господин, как всё прошло? — стараясь голоса не повышать, допытывается юный Ким, осторожничает. Он наконец привыкать стал, запоминать, что здание суда — не поместье Минов в Сатмаре, где можно вольно в красноречии упражняться. Здесь за любым углом глаза прячутся любопытные, а за портьерами тяжёлыми — уши. — Вы узнали то, что требовалось? — в ответ альфа шумно вздыхает. — Мой дорогой друг, ты так любопытен. — На то есть весомые основания, ваша светлость… — Даже так? — посмеиваясь тихо с настойчивости ученика, всё же решается Мин поделиться некоторыми мыслями. — Буду откровенным, перед допросом я полагал, что служанка попытается изменить показания под чьим-то… — последнее слово мужчина особо выделил интонацией. — Давлением. Но этого не произошло. — Тэхён кивает, показывая, что сосредоточен на разговоре. — Возможно, слова мои покажутся тебе странными, но не оставляет меня чувство, будто что-то основательное скрывают от правосудия. Будто сведений недостаёт… — Вы ведь сказали, что расхождений между версиями допросов не было, откуда вдруг взялись подобные предположения? — юноша губу прикусывает нервно, словно желая что-то ещё сказать. — Не могу объяснить, — альфа уже в ясности собственного ума сомневаться принимается. Может стар стал, невнимателен, оттого и ищет всюду огрехи, своих остерегаясь. — Каждый раз кажется, что мне все чего-то не договаривают, — потому внутри чувство неприятное скребётся, опорочить имя наставника нежелающее. — Меня смущает отсутствие весомых улик, эта преждевременная казнь слуг и поведение заключённого не даёт покоя. Его смирение со своим положением, понимаешь, выглядит сомнительным. Он словно бездействует. — Потому что ждёт действий от других! — тихо вспыхивает юноша. — Отчего не старается предстать в моих глазах безгрешным? — А может он так хорошо старается, что сейчас в вас зарождаются сомнения? — вопрос назойливым гулом отдаётся в голове. Герцог его прежде себе уже задавал, а Пак со своими наставлениями только подбрасывал поленьев в огонь. — Собственно о весомых основаниях… — обрывает Ким мысленный поток учителя и тревожно замирает на месте, оглядываясь. В беспокойстве о поведении юного друга герцог останавливается тотчас же и послушно голову склоняет, когда ему намереваются что-то на ухо прошептать. — Меня кое-что смутило, господин, — делится Тэхён не шибко уверенно. — В час вашего отсутствия я получил весточку от тех посыльных, коим велено было доставить свидетелей в замок. — Я тебя слушаю, — мужчина сосредоточивается, брови хмуря. — Некая Мунбёль, девчонка, которая числится в списке опрошенных свидетелей и жертв… как бы так правильно выразиться… — Говори, как есть! — резкая смена в поведении вынуждали напрячься. — Нет такой, господин! — Мин глаза округляет, морщинки тоненькие вокруг разглаживает. — То есть как — нет? — он в юношу напротив взглядом цепляется, понять хочет, шутит тот или же… — То и есть, у графа не служила, в якобы родной деревне никогда не рождалась, в церковном реестре не упоминалась, в переписи крестьян прошлого года тоже, — но Ким серьёзен, понимает, что своей новостью только подтверждает сомнения своего наставника. — В документах маркиза она есть, а по сути нет. — выдержав паузу, он добавляет. — Мне кажется, её убрали намеренно, господин. — С какой целью? — Она — одна из немногих живых жертв, вероятно рассказать могла много, а нам известно, что есть люди, которым это невыгодно… — вполне прозрачно намекает Ким, пожав плечами. — А может их выгода заключается в другом? — небрежно похлопав опешившого юношу по плечу, следователь продолжает путь в кабинет теперь уже один, оставив ученика позади. Тот молод и наивен; позже обязательно поймёт, что к чему. А если нет, то Мин ему поможет, не просто так ведь ручался за юную душу.***
Осторожные шаги по пустым мрачным коридорам замка даются тяжело омеге. Украденный с кухни кусочек полена для будущей фигурки трёт кожу под рубахой, после каждого движения отдаётся покалыванием. Но эта боль ничто по сравнению с той, которая дерёт сердце и топчет совесть. Теперь каждый день в замке превращается в кромешный ад, выхода из которого нет. Куда ни посмотришь – всюду маленькие напоминания о мёртвом друге, об ангеле-хранителе, о косвенной вине. Понурив голову, юноша шагает вперёд, свыкаясь с новой ролью и новой жизнью, с поворотами судьбы, от которых предпочёл бы отречься. Он за угол коридора длинного свернуть только собирается, как вдруг замирает на месте, тихо охнув, не смея шелохнуться от открывшейся перед глазами картины. Слуга так и остаётся в тени стен злосчастного замка, наблюдает. — Ты всё сделала? — граф Ким совершенно бесцеремонно прижимает к стене женщину, рычит зверем. А та кривится от боли, пытается отнять чужую руку от шеи тонкой, избавиться от вцепившихся в кожу ногтей. — И сказала всё в точности, как я велел? — Д-да, — кряхтит она жалко и подавлено. — Как… В-велели… — ловит всхлипами воздух такой нужный. — Магретт, милая, ты ведь не глупа, да? — альфа сильнее вжимает несчастную в жёсткость дворцовых стен. Кажется, будто ещё немного и та повиснет без всякой опоры под ногами в трепете болезненном. — Если я узнаю, что ты ослушалась — домой больше не вернёшься! — Господин, — слугу рука жилистая отпускает так, что женщина заходится в кашле сдавленном, сгибается вдвое перед своим мучителем. — Помилуйте… Я всё исполнила. — Чонгук не видит, граф к нему спиной стоит, но уверен, что тот улыбается. — Вот и умница, — Ким кошель монетами звякнувший из-под одежд выуживает, и под нательную рубаху у женского декольте опускает, прикрыв сероватой тканью ворота. — Теперь ступай, милая. Омега не оклемавшись толком срывается с места прочь, провожаемая колыхнувшимся пламенем свечей. Юноша за углом скрывающийся, только сейчас осознаёт паршивость своего положения. Дыхание вмиг перехватывает от вскипевшего в крови страха. Ему встречи с Кимом сейчас ни к чему… — Долго собираешься там стоять, — словно гром или выстрел, голос поражает юношу, пустив по телу табун холодных мурашек. — Чонгук! — граф наконец оборачивается, хищным взглядом выискивает в тени коридора знакомое лицо. — Наивный мальчишка. Ничего более не остаётся, его обнаружили, приходится покинуть укрытие. Омега шаг в лапы своего дьявола совершает. Он голову повыше поднимает, да плечи распрямляет, тем самым сгоняя первобытный страх. — Простой прислужник, а каким врагом обзавёлся, не завидую тебе, милый! — от этого обращения в омеге внутренности шевелятся холодно. — Вы подговорили свидетеля, — голос вздрагивает, слова застревают в горле. — В-вы… преступник. — К чему этот спектакль, милый, ты ведь знаешь, что толку в этом нет, — мужчина даже не кажется напряжённым, словно сейчас в своей тарелке точно находится. Он улыбается так сладко, что аж мутить начинает. — Я донесу на вас следователю! — в попытках собрать силы, юноша слюну вязкую сглатывает и идёт в наступление. Только вот враг его сильнее в разы. — Хорошая попытка, только ты тогда поторпись, милый, пока герцог Мин не узнал, на чьих руках лежит вина за смерть маркиза, — как бы невзначай шепчет альфа. — Нет, — отшатнувшись от графа неверяще, Чонгук взглядом затуманенным осматривает источник невероятного спокойствия. — Вы же знаете… — Знаю, милый, — Ким награждает юношу безразличием, отворачивается, сверкнув довольной ухмылкой. — И ты знай своё место! — чеканит чётко и лишает омегу своей сомнительной компании. Вздрагивая от осознания, Чонгук глаза закрывает на выдохе безжизненном. Его загнали в ловушку собственной совести и чужой вседозволенности. Оттуда всего два выхода, либо ложь и душащее чувство вины, либо правда и неминуемая смерть. Но пока этот выбор омега совершить не готов. Кто-то плеча касается внезапно, вырвая из кошмаров засевших в голове, вынуждает обернуться. — Ну здравствуй, юноша с персиками, — перед слугой возникает, словно из ниоткуда, назойливый самодовольный альфа. Как не вовремя… — Здравствуйте, — с опозданием кланяется перед господином Чонгук. — Рассказывай, как обстоят дела? Ты начал работу над моей фигуркой? — не замечая отрешённого и расстерянного состояния омеги продолжает юный Ким. — Нет, — слуга голову опускает так, что та почти тонет в широких плечах. — Простите я… Мне нужно идти, — тараторит он едва слышно. — Пресвятая Мария, — вздыхает юный господин. — Просишь прощения? — он после только хитрее улыбаться принимается, не отводит взгляда от слуги. — А ну-ка, рот открой! — Ч-что? — в недоумении Чон глаза округляет, напрягаясь. — Проверим, при тебе ли твой колкий язычок, — явно насмехаясь, объясняется граф. — Простите, но… мне действительно пора, — наплевав на всё, срывается с места слуга шагом скорым, чтобы скрыться в тени слабоосвещённого замка. — Нисколько не изменился! — уже в спину ловит выкрики сбегающий омега. — Всё такой же наглый и дерзкий…