***
Мужчина замирает в дверях. Собирает по крупицам развеянную случившимся смелость. В воздухе слышится едва уловимый, терпкий запах, такой оставляют после себя лекари. До ушей доносится шорох тихий, убедивший герцога выйти из своего укрытия. В постели, в ворохе одеял сидит граф, он нашёл опору в изголовье резном кровати. Он руки вперёд тянет, устало глядит на манипуляции, которые служанка проделывает несколько грубо. Совершенно безвольно он позволяет вокруг запястий узлы вязать, лишь жмурится порой несильно. — Оставь это, — теперь уже голосом выдаёт альфа своё присутствие, вынуждает служку отпрянуть и склониться низко. — Господин, — женщина сперва растерянно поглядывает на графа, после на герцога. — Было велено… — Под мою ответственность, — он кивком указывает на повязанные тканью бледные руки. — Развяжи! — видно, как сильно не нравится омеге приказ, но ослушаться она не смеет. — Как прикажете, — женщина немедля выполняет поручение. — Оставь ткань здесь, — герцог указывает на столик пустующий. — Теперь ступай, — он выпроваживает прислужницу поспешно и дверь за ней запирает. В комнате остаются двое. В дневном свету не скрыться от взора танцующим пылинкам. Их в круговорот затягивают сквозящие потоки воздуха, так нагло пробравшиеся извне. Граф под пристальным взглядом натягивает повыше одеяло, прячет под ним новую чистую рубаху. Он всеми силами старается излучать уверенность, но усталость после пережитого припадка подло обнажает перед посторонним царящие в теле слабость и тени страха. — Благодарим Вас… — омега не договаривает, лишь разминает натёртые до покраснений запястья. Значит, тогда в подземелье Мину не показалось, шёлковые оковы не так уж и нежны были с заключённым. — Пустяки, — не зная, как выразить волнение душевное, следователь тяжко выдыхает. Он груз ответственности перекладывает на спинку кресла, опирается на ту локтями, а лицо в ладонях прячет. Подобное поведение альфы Пак без внимания не оставляет. Он наблюдает за каждым действием мужчины. — Вероятно, — герцог глядит промеж пальцев, находит чужие взволнованные, потускневшие очи. В них ничего не отзывается чувствами живыми, тёплыми— мне стоит просить Вас о прощении… — человечность свою альфа за уши из омраченной души вытягивает. — Обещаю, подобное более не повторится. — Не стоит давать пустых обещаний, — герцога прерывают голосом несколько хриплым. — К тому же Вы за случившееся не в ответе. — Так уж не в ответе? — вздымается мужчина, явно не согласный со словами графа, но натыкается он на убийственно спокойное теперь лицо. — Мы убили его, — шепчет в ответ омега. Он из-под одеяла выбирается, в рубахе одной подползает к краю ложа, подкрадывается хищно. Он пальчиком осторожно к себе следователя манит, а тот ведётся. Добровольно ступает ближе, так что дыхание чужое тёплое более не составляет труда ощутить. А пухлые губы вторят одно. — Мы убили его… Мужчина осоловело оглядывает омежьи черты: эти надломленные болезненно соболиные брови, эти глаза — полные тумана колодцы, эту кожу, мраморной серостью да бледностью холодящую. Но всё меркнет нещадно под волной накатившего на графа сожаления. Меркнет свет, холодный, так ладно прежде отражавшийся от омежьего лица. — Как это произошло? — допытывается альфа шёпотом томным. Он взгляд удерживает пытливый, не позволяет тому скользнуть ниже, не позволяет себе даже мельком взглянуть на очертания фигуры, так нескромно выделяющиеся из-под едва ли не прозрачной ткани спальных одежд. — Вам всё и без нас известно, — граф голову несколько пристыженно опускает, на лицо его дождём светлые пряди опадают, скрыть господина своего от чувств недобрых стремятся. — Его постигла судьба госпожи Тот… — не нужно обладать великим разумом, чтобы понять. Герцог очередной раз убеждается в собственных догадках. Он отступает в сторону, вновь переосмысливая дело Пака. Мужчина, слова лишнего не проронив, оборачивается спиной к омеге, тень на него громоздкую, языками пламени каминными выращенную, сбрасывает, сбегает от тяжести нахлынувшей. — Господь Бог наш свидетель и судья, — безлико бросает граф слова, действий прошлого никак не оправдывающие. — Не желали мы смерти тому мальчику, жизнью своих детей готовы поклясться, — летит словно в пустоту. Омега буравит чужую спину, а тишину царящую в покоях заполняет вынужденно собственной речью, словно оправдывается. — Мы не пытались купить чужое молчание. Только… — слышится скрип кровати и дыхание тяжёлое. — Пообещали только покойному Хваюну, что позаботимся о его родных, что обеспечим их всем необходимым… — Я Вам верю. — Не нужно! — как-то панически машет омега головой отрицательно, когда следователь на полуобороте замирает и замечает, как тревожность мужчину раздирает на месте. Граф цепляется пальцами за балдахин, словно спрятаться хочет за тканью тяжёлой. …Могло ли быть иначе, господин, ежели мальчик прибегал ко мне после каждой стычки и личико расстроенное в переднике прятал… Видно, как трудно даются мужчине слова, выбарывающие у сознания себе свободу. Омега веки устало опускает, явно проигрывая в схватке. — Пожалуйста, оставьте свою затею! — О чём Вы? — лишь взгляда короткого со стороны Пака хватает, чтобы осечь альфу. — Покойный маркиз уже пытался и каков результат? — Позвольте но… — Мы кажется ясно дали понять, — перебивает омега. — Вам следует убираться как можно скорее, если не желаете огорчить семью скорой кончиной, — с каждой секундой кажется всё больше, что балдахин не выдержит оказываемого на него давления и рухнет, погребая под собой осунувшегося графа. Тот тяжко повисает почти на ткани, не спешит улечься в постель, продолжает только доносить свою истину. — Вы говорили о яде, это лишь начало, не стоит сомневаться. С господином Дольским начиналось так же, сперва то жалкое покушение, после подкуп, а после пришли Вы. — Считаете маркиза убрали намеренно? — это бы многое объяснило. Мин глядит на вздрагивающего, словно от лихорадки, омегу. — И Вас ждёт тот же исход, поэтому убирайтесь! — опадает мужчина на перины марионеткой, он хватается за локоны светлых волос. — Довольно нас спасать, до добра это ещё никого не довело… — он грудкой тусклой, засохшей листвы замирает в кровати, шелестит тканью лишь изредка содрогаясь. Следователь прежде допускал мысль, что Карла расчётливо убрали с пути, но скоро её отмёл. Возраст почтенный покойного да и опасения собственного помешательства на деле, не позволили подозрениям укорениться в сознании. Если маркиз действительно был на стороне Пака и об этом прознали, значит его убийца был в замке; вероятно и сейчас здесь. В дверь вдруг стучат, вырывая из мыслей. Дверь скрипит зловеще, впуская на порог прислугу. — Господин, гостья уже ожидает, — дальше следует угнетённое несколько молчание, прежде чем мужчина приказывает: — Пригласи! — герцог переглядывается с омегой, настороженно вышедшим из переживаний, улыбается тому коротко, мягко. Он на шаг отступает, впуская в комнату вихрь из переживаний и оборок, если бы не меры предосторожности, то оказался бы сметённым с ног несомненно. Юная госпожа замирает на мгновение перед графом, отзеркаливая его удивлённый, тосковавший взгляд, чтобы после сорваться на него с объятиями. — Vater, mein lieber Vater, — девушка на все приличия глаза закрыв, стискивает в руках омегу забывшись, выдавливает из него тихий всхлип. — Наша лебёдушка, милая, — выведенный из оцепенения граф осторожно прижимается к дочери, шумно вдыхает знакомый аромат. Взгляд его наполняется жидкой ясностью и блеском. — Что они Вам сделали, папа? — в голосе дрожь слышна, девушка сильнее прижимает к себе родителя. — Скажите только, я разберусь! — Ничего, родная, ничего… — успокаивающе лепечет мужчина, расслабленно и нежно улыбаясь. Вероятно, стоило бы хоть отвернуться, не нарушать идиллию чувственного момента, но герцог Мин не смог. Он впервые наблюдает такую улыбку в исполнении омеги, впервые видит подобную мягкость. Словно пленённый чужой печальной искренностью, не может даже взор отвести. — Так похорошела, наша красавица… — Я-я приехала, как только обо всём узнала. — Не стоило, родная… — Нет-нет, Вам помогут! Вот, господин Мин, он… Он готов содействовать, правда? — омега несколько отрывается от родительской груди, взглядом надежды пылкой полным одаривает следователя. В смятении погрязший мужчина после оказывается под вниманием ещё одной пары недоверчивых глаз. Он выдыхает согласно: — Правда, — волну недоверия альфа тревожно сглатывает. С каким бы подозрением на него ни смотрели, для себя он всё уже решил. Не может просто, неспособен громкий голос совести игнорировать, не оставит графа на растерзание элит. А причастность кого-то постороннего в этом деле слишком явно теперь ощущается. — Зачем ты приехала, родная? — омега легко касается светлых прядей, так необычно схожих по цвету с его собственными. Он поглаживает любимо, заботливо чужую по крови, но близкую душой девушку. — Стоило остаться в Пруссии. — Как бы я посмела Вас оставить… — ластится она к родным рукам, ненароком трогая альфье сердце. — Братья твои, надеюсь не поступили так же легкомысленно? — проскальзывает былая строгость в голосе. — Нет-нет, — отчаянно отрицает графиня. — Я им отправила весточку и велела не прерывать обучение. Думала… нам с Вами здесь будет кого просить о помощи. Но дядя… Он… — Чшш! — гасит мужчина чужое волнение. — Забудь о нём. Граф Ким отказал Марте в помощи? Возможно ли это? Весь час казалось, что именно он в приоритете держит вызволение Пака. Неужто он врал? — Ваша светлость, — превозмогая внутреннее сопротивление, произносит старший омега. — Позволите написать и передать письмо? Просьба вынуждает следователя порядком задуматься. По закону не положено, заключённым запрещена любая связь с внешним миром. Присутствие юной графини здесь уже идёт вразрез со всеми правилами. Если кто прознает да донесёт выше, вопросы посыпятся на следователя, как просо на посевной. Но Мин лишь одобрительно кивает, принимая на себя все риски. — Но вынужден предупредить, — замедляет альфа, выбравшегося из постели графа и отворачивается резко, теперь они не одни. — Я не выпущу из этой комнаты ни одного письма, пока лично не удостоверюсь, что они чисты! — слышится позади долгое копошение, мужчина засматривается на языки пламени, сжигающие сосновые поленья. Не самый лучший материал для обогрева господских комнат, в поместье Сатмар подобного бы не допустили. Слишком дымят и коптятся, ведь с древесиной горит и смола. Однако аромат распространяется по покоям неистово прекрасный. — Как пожелаете, — предстаёт Пак перед следователем теперь в длинной закрытой накидке цвета оливы, она болезненность сероватого омежьего лица усиливает. В сопровождении дочери мужчина к столу перемещается, опускается в кресло осторожно, запястья затёкшие разминает. Тонкое перо в руку ложится грациозно, по-особенному изящно. Оно движениями плавными словно порхает над бумагой. Вскоре граф откладывает писчий инструмент в сторону и с прищуром оценивающим пробегается пару раз по строкам тёмным. Он несколько небрежно протягивает Мину готовое послание.Мой добрый друг, доверьтесь гостье без остатка, как Мы когда-то доверились Вам. Искренне благодарны Вам за подарок.
Марципан был бесподобен.
В строках определённо таится скрытое послание, принадлежащее только получателю, но герцог намеренно опускает его из виду. Ещё раз оглядывает горделивый, возвышенный, размашистый почерк, так любопытно схожий со своим обладателем. — Всё в порядке, — он возвращает листок графу в руки, опять ловит на себе полный подозрения изучающий взгляд. — Марта, родная, подойди, — он подзывает к себе девушку осторожно, передаёт ей сложенное в несколько раз письмо. Мужчина поглядывает вдруг на следователя, после продолжает. — Ты отправишься в Сатмар… — от слов этих глаза следователя порядком округляются, но графиня настороженно прислушивается. — Передашь письмо герцогу Мину, он всё поймёт. — Для чего, папа? — Не могли ведь мы оставить вас с братьями на произвол судьбы, — он сжимает девичью ладонь крепко и нежной улыбкой юную графиню одаривает. — Герцог хранит наши некоторые накопления, о них никто не знает. Там хватит для доброй, сдержанной жизни. Если… — омега шумно сглатывает ставший поперёк горла ком из сожалений. — После суда они вам пригодятся. — Vati! — всхлипывает графиня прерывисто, давится печалью, в попытках её сдержать. — Вам помогут… — Сотри слёзы! — в приказном, холодном тоне выдавливает из себя слова Пак. — Тебе не стоит здесь находиться. Собирайся как можно скорее, ты уезжаешь, слышишь? — Нет, я Вас не оставлю… — Марта Люция, не смей нам перечить! — как хлёсткий удар по щеке, раздаётся голос строгий в покоях. — Ты собираешь всё необходимое, посещаешь Сатмар и возвращаешься в Пруссию! Никаких отговорок! — от слов холодных девушка отстраняется, она губы поджимает в детской обиде. — Прекращай, — стискивает Пак дочку в объятьях — Мы обязаны о вас позаботиться… Тишина накатывает поглощающая. Словно издали, доносится потрескивание сгорающих поленьев и завывания сквозного осеннего ветра. Стихают вовсе чужие всхлипывания. Перебарывая неловкость, герцог напоминает о себе негромко. — Во избежание проблем, думаю, госпожа Пак, Вам не стоит тут долго находиться! — альфа наблюдает, как нехотя граф отпускает девушку, стирает солёную влагу с её румяных щёк. — Wir werden uns auf jeden Fall wiedersehen, — графиня руку отеческую целует трепетно, к груди прижимает листок бережно. — Всё, ступай родная, — подталкивает омега девушку к выходу, выдавливает из себя подобие улыбки. — Я буду молиться за Вас… — Позаботься о братьях, — а в ответ самоотверженно кивают. Когда заключённый за дочерью дверь самолично прикрывает, выдыхает шумно, хрипло, он сжимается у стены и рот прикрывает ладонью задумчиво. Зрачки мужчины расширяются широко, глаза из стороны в сторону бегают, кажется, впервые осознанно глядят на происходящее. — Что дальше? — шепчет он, сквозь герцога смотрит, так пусто и бессильно. — Сегодня уже ничего, — следователь со стола шёлковую полоску ткани берёт и направляется к выходу, где граф Пак себя на ногах удерживает с трудом. — Завтра с Вами всё обсудим, — мужчина брови в изумлении лёгком поднимает, когда замечает протянутые ему тонкие руки. — Отдыхайте! — альфа ткань под кафтаном прячет и без лишних объяснений покидает прохладные покои. В коридоре не так многолюдно, лишь пара слуг, Тэхён и графиня Пак. Молодые люди стоят осторонь, она задумчиво тосклива, он тревожен. Герцог подступает к девушке, привлекает к себе внимание, любезно вкладывает в ладонь дрогнувшую платок. — Благодарю, что позволили нам увидеться, — она взгляд отводит, теряется им в туманном пейзаже за стеклом. — В таком случае, когда собираетесь в дорогу? Я прикажу подготовить Вам экипаж и обеспечить безопасное путешествие. — В какое путешествие, господин, я никуда не собираюсь! — невинный взмах ресниц и блеск больших глаз завораживают. — Ну как же, отец велел Вам возвращаться. — То что он велел, не значит, что я приказ его выполню! — омега многозначительно подмигивает. — Я с Вас глаз не спущу, вдруг что учудите! — в ответ на шутливую угрозу Мин легко посмеивается. Не девушка, а сплошная морока.***
В комнате царит полумрак. Юноша шагом осторожным бредёт на огоньки свечей, освещающих лишь лицо графа и письменный стол. — Не стесняйся, проходи, милый, — вновь это холодящее душу прозвище. Граф Ким взглядом хищным одаривает омегу. — Присаживайся, — от змеиного шипения ноги подкашиваются и Чонгук опадает в кресло, он сжимает коленки, чтобы скрыть пробегающую по рукам дрожь. Из темноты появляется образ графского прислужника, тот возвышается над омегой чёрной тенью. — Мы ведь с тобой друзья, да, милый? — юноша молчит, поглядывает исподлобья на расслабившегося альфу. — Расскажи мне, что там у следователя произошло, только не ври, мне это не нравится. — Мне неизвестно, господин, знаком лишь со слухами… — осторожно начинает омега, опасаясь навлечь на себя господский гнев. В груди болезненно сжимается вся его жалкая душонка. — Ну и? — Поговаривают, что во время допроса заключённому поплохело, да так, что лекаря пришлось вызвать. — Как самочувствие графа теперь? — Не осведомлён, Ваше сиятельство, меня не подпустили бы к господину. — Что же, пусть так, — задумчиво тянет мужчина, успокаивает омегу, не расспрашивая более. — С Вашего позволения, я тогда пойду, господин… — Задержись, будь добр, — на плечо омеги ложится тяжёлая рука прислужника и вдавливает его в кресло. — Ты здесь за другим. — Что Вам от меня нужно? — в ответ слышится недовольное цыканье. — Не доводи до греха! Не стоит грубить тому, от кого напрямую зависит твоя жизнь, Чонгук-и! — омега голову опускает испуганно скорее, чем пристыженно. — Мне понадобится твоя помощь. Перед юношей на стол опускается маленький, но определённо заполненный до краёв, кожаный мешочек. — Что это? — в ушах звон стоит от атакующих разум опасений. — Скажем так, лекарство, — вооружается граф кривой улыбкой. — Маркизу помогло и его светлости тоже поможет… — рядом с первым мешочком кладут другой, явно более тяжёлый и неприятно звенящий золотом монет. — Ты ведь позаботишься о нашем следователе? — Нет… — ужас запечатлевается на юном лице. — Как Вы можете? Нет! — он порывается подняться, но безуспешно, чужие руки удерживают на месте. — Сидеть! — гневный рокот в голосе гасит всякие попытки сопротивления. — Ты сделаешь всё, что я прикажу, паршивец! — приближается граф неприемлемо близко, дышит грозно у самого уха. — Иначе объясняться будешь перед следователем. И я очень не уверен, что он будет благосклонен к убийце любимого учителя. — Смерть маркиза на Ваших руках, — ответным шёпотом выплёвывает служка остатки храбрости. — Не я ему каждый день преподносил яд в тарелке, не с меня и спрос, милый! — омегу потряхивает от злости и несправедливости. — Если бы я только знал… — То ничего бы не предпринял, — скалится альфа. — Ты беспомощный трус! — А Вы чудовище! — вдруг раздаётся звонкий удар. Чонгук за щёку враз покрасневшую хватается, буравит графа взглядом полным слёз. — Предупреждал ведь, не стоит грубить! — мужчина ладонь о подол кафтана вытирает, явно давая понять, как неприятен ему был контакт со служкой. — Игры кончились, слушай меня внимательно! — порядком выведенный из себя граф Ким устрашает. — Ты выполнишь всё точь-в-точь как я скажу, потому что это в твоих же интересах. Будешь подсыпать этот порошок следователю каждый вечер в графин с вином. И не пытайся меня дурить, не выйдет. За тобой будут постоянно следить, одно неверное действие и пожалеешь, что вообще родился. Будешь тихим и Мин не узнает о твоём ужасном поступке, уяснил? — в комнате тишина вскрикивает. — Спрашиваю ещё раз, уяснил? — тёмный мужчина сжимает до боли омежье плечо. — Да… — Вот и славно, а теперь убирайся! Когда в комнате становится на одного человека меньше, прислужник перед графом склоняется низко. — Господин, почему вы поручили это задание ему? — глядит он на мужчину, сквозь тёмный сальный волос. — Потому что тобой я теперь рисковать не могу.***
Чонгука, словно котёнка за шкирку, выбрасывают из господских комнат, учтиво всунув в руки два мешочка. Он виду стараясь не подавать, бредёт через весь замок в свою затхлую, мрачную каморку. Ноги трясутся безбожно, замедляя каждый шаг. Омега почти заползает в комнату, запирается там со своей бедой и одиночеством. Униженный и использованный юноша сползает по стене, всхлипывая, сдавливая подкатившую к горлу истерику. Он на полу холодном растекается слезливой лужей, ребро ладони прикусывает, чтобы заглушить вырывающийся наружу вой. Юноша подальше от себя отталкивает тяжёлый мешочек с проклятым золотом. Прикасаться к нему противно, от себя самого становится противно. В воспоминаниях безумным круговоротом мелькают моменты с господином Дольским. Если бы Чонгук только знал, что собственноручно убивает дорого друга, если бы только знал… Как же он позволил этому случиться?