***
— Так значит прогулки? — граф Ким душащее жабо необычайной пышности и белизны всё треплет, сдерживая явное негодование. Он взволнован, движения его резки и несколько беспорядочны. Не прошло и получаса после того, как Мин проводил задержанного графа Пака в покои, в дверь его кабинета настойчиво постучали. — Вам уже донесли? — встречает незваного, но ожидаемого гостя вопросом. — Скажете, это неправда? — следователь в ответ только красноречиво молчит, буравя пришедшего тяжёлым, надменным взглядом. — Ваша светлость, — альфа вдруг недовольную гримасу скрашивает приторной улыбкой, одёргивает себя. — Боюсь, я допустил ошибку, которая может привести к дальнейшему недопониманию… — стелится перед следователем он с осторожностью. — Потому искренне прошу прощения за мою резкость, — кланяется низко, но от чего-то так фальшиво. — Не подумайте, будто я Вас в чём-то упрекаю… — Не посмели бы, — Ким услужливо кивает. — Я лишь желаю проявить заботу, по-дружески, — и хлопает ресницами совершенно невинно. — По-дружески значит? — герцогу вспоминается сегодняшний разговор с заключённым графом, новые опасения породивший. — Конечно, — продолжает Ким, — Вероятно Вы, Ваша светлость, ненароком упустили из виду, что подобными действиями легко накликать на себя беду и необоснованные подозрения, — переживания в голосе его слышны — Я ни в коем случае не желаю, чтобы слова мои были приняты за угрозу, но… — вдруг альфа неловко мнётся, на лице сохраняя всё ту же неуместную улыбку. — Но что? — звучит сухо. — Но позвольте полюбопытствовать, известно ли об этих прогулках верховному судье? — должность эту граф с особой интонацией произносит, намекает. Он знает, куда сыплет соль, только вот… — Благодарю за беспокойство, — лишь теперь поднимается следователь из своего кресла. Со всем возможным видимым снисхождением приглашает графа подойти ближе. — Знаю, Вы человек ответственный, — перебарывая неприязнь, он Кима по плечу похлопывает. — Потому, я Вас заверяю, мои действия не стоят и крупицы Вашего волнения. Граф всё так же под стражей и в сад был выведен исключительно с разрешения верховного судьи, — голос герцога звучит убедительно и вдруг несколько тише. — Согласитесь, — он удерживает зрительный контакт с посетителем и многозначительно ухмыляется — Не в наших целях позволить графу почить прежде, чем он побывает на скамье подсудимых, ведь так? Ким остолбенело впивается в следователя полным изумления взглядом. В нём так же открыто читается неверие. — Мой ученик передал мне суть вашего недавнего разговора, — как бы невзначай бросает тот — Наивный ребёнок, думает здесь разыгрываются партии, — с губ герцога слетает терпеливый смешок. Граф вторит ему, но менее уверенно. — Я обещал Вам, что малёк мешаться не будет, — возвращается к столу — На днях он покидает замок. Словами этими развеивается напряжение, прежде сконцентрированное между альфами. — Но я поверить не могу, — нахмуривает следователь седые брови в лёгкой, но крайне убедительной обиде — Что Вы, Ваше сиятельство, посмели усомниться в моей преданности делу и короне! Герцог Сатмарский готовит два бокала и принесённый к ужину графин вина. — Ведь я откликнулся на Ваш зов о помощи, согласился вести дело Вашего подчинённого, чтобы после меня сочли предателем? — словно просыпаясь ото сна, граф лихорадочно головой машет в отрицании — Мне казалось, мы с Вами на одной стороне? — Разумеется, Ваше сиятельство! Я… — мужчину прерывают одним лишь взмахом руки. — Полагаю, моя увлечённость делом, подтолкнула Вас к сомнениям, — альфа разливает вино по бокалам, направляя беседу в нужное русло. — Будьте уверены, увлечённость та обусловлена лишь моей неизменной привязанностью к господину Дольскому! — бесхитростно делится герцог своими мыслями, смотря на собеседника сквозь стекло бокала. — Прошу, поймите мою слабость. Ведь в каждой детали я нахожу отголоски мастерства и страсти дорогого учителя, которые несомненно заслуживают моего восхищения. Между альфами внезапно, повисает выжидающее молчание, а по кабинету распространяется едва уловимый шёпот пламени в камине. Они обмениваются взглядами, в которых каждый намеревается уловить загадочные отголоски интриг и тайных намерений, но сталкиваются лишь со взаимным пониманием. Ким, не отрываясь, вспыхивает мельчайшим намеком улыбки, в ответ кратко кивая. — В таком случае, к чему Вас всё-таки привела эта увлечённость, нашли что-нибудь? — проявляет граф свой корыстный интерес. — Ничего предосудительного. Мне даже не пришлось сильно углубляться в расследование! — восклицает он со сдержанным восторгом — В своём возрасте господин Дольский был поразительно внимателен к деталям и прозорлив, — в процессе сказанного, следователь, осторожно осматривает кабинет. Его взгляд проходит с деликатной пристальностью по окружению, замирая на рабочем столе. — Однако, кое-что меня безумно опечалило… — в кабинете вдруг одно сердце замирает — Не обнаружилось на месте блокнота с именами жертв, а он славно бы помог мне в деле, — с сожалением вздыхает альфа. — Ваше сиятельство, Вы уверены, что доступа к уликам ни у кого не было? — Более чем. — В таком случае по смерти учителя, судьба записей нам более не известна, что крайне прискорбно. — Неужели эта крохотная потеря помешает следствию? — слова выходят дрожащими и неровными, словно каждое из них несет тяжесть страха перед возможными последствиями. — Нет, лишь мой азарт останется неутолённым, — сообщает герцог Мин с лёгкой насмешливой улыбкой. — Чтож, выходит, мой подопечный на днях предстанет перед судом, — с проскальзывающим наружу равнодушием вздыхает альфа. — И получит по заслугам, не вижу причин более затягивать этот процесс, — герцог вручает бокал человеку, к которому не испытывает более никакого уважения. Только в догадках теряется, что именно побудило графа пойти на предательство друга покойного и живого. Может быть, в замутненных вихрях страстей граф Ким сбился с пути. Или же попросту он подобно хищнику преследует свои цели в мире сложных решений, где преданность меркнет в свете золотых монет. — Заседание состоится на следующей неделе, — чеканит беспристрастно. — Ах, бедные дети, не представляю, как это известие скажется на них, какая трагедия! — презрение и холод в глазах альфы, поглощают даже едва заметную тень сострадания. — Господь о них позаботится и Вы будьте рядом, — даёт Мин наставления, а мыслями вдруг возвращается к госпоже Пак. Следователь молит о защите и благословении для милого и светлого дитя. — Вероятно мои слова прозвучат громогласно, но я вверяю в Ваши надёжные руки жизнь его сиятельства, — с особой уверенностью произносит граф Ким. — Сделайте всё, что только потребуется, чтобы не позволить Чимину бесчинствовать и далее. Не повторите моих ошибок, господин, и не давайте надежд мыслям, что в этом человеке ещё осталась хоть доля света. Выдерживая внимательный взгляд, следователь сдержанно кивает, приподнимая бокал. — Ваше доверие — честь для меня! — и лукавит, но с каким изяществом. — Я беспредельно рад, что наш разговор всё же состоялся, Ваша Светлость. Словно избавился от тяжёлого бремени! — глаза графа искрятся удовлетворением, а уголки губ невидимо поднимаются, создавая иллюзию невинности. — Посему, вздохнём с бокалами в руках на здоровье данного случая, — замечает мужчина, как вновь содрогается маска на лице оппонента. Следователь подносит к губам отравленный напиток и не пролив ни капли, осушает бокал. Осадок неприятно скрипит на зубах, а мысли плещутся в самодовольстве, когда мужчина напротив позволяет себе лишь пригубить.***
Конец тяжёлого дня настигает блуждающего в раздумьях герцога внезапно. Он огрубевшим давно пальцем плотно укладывает тлеющий табак в трубке, через мундштук втягивает плотный дым. В горле зарождается знакомое жжение, не желающее сегодня одаривать альфу расслабляющим удовольствием, а на языке вспоминается вкус испитого яда. Замыленным от усталости взглядом он смотрит в даль гнетущего сада. В округе ни души, терраса пуста, не суетятся слуги в коридорах. Лишь тишина, мрак и ветер, играющий с королевским знаменем над головой. Герцог небрежно фыркает, когда находит взором беспокойное полотно. Вышитый на нём герб нового королевского дома вызывает усмешку. Венец календулы над головой осла — символ восходящего солнца и власти над головами простых тружеников, живущих плодами рук своих. Но Мину известно и другое значение, простое, людское. Календула — ничто иное, как жестокость, а осёл — глупость. Обладателем именно таких качеств прослыл новый король. Ночной сад являет Мину тёмные образы, горечью чувства несправедливости оседающие на сердце. Откровения графа сегодня окончательно выбили из него всякую уверенность, принудив к необдуманным поступкам. — Человек, напавший на маркиза, имел цель убить? — Нам так не кажется, — граф Пак боязно оглядывается на стоящую вдали охрану и всё равно после шепчет — Будь у них тогда подобное желание, убили бы, — с уверенностью утверждает он и замирает поражённо, встретившись со следователем взглядами — Нет, нам не известно, кто стоит за нападением — мужчина уверенно блокирует предстоящие вопросы, давая понять, что подобные подозрения терпеть не намерен. — Мы ничего от Вас более не утаиваем, — цедит он безразлично. — Вы не глупый, помните, о чём мы говорили, понимаете, кто за этим стоит, не так ли? — Пак отворачивается, скрывая душевное отрицание, только соглашается со сказанным. Выдерживая молчаливую паузу и внимательно рассмотрев выстроенную холодную стену перед собственным носом, герцог устало выдыхает. Ни после первой встречи, ни после крайней понимать этого человека Мин лучше не стал, он обессиленно и виновато продолжает: — Значит угрожали, — граф с сожалением поджимает губы в ответ, долго зла не держит. — А когда угрозы не подействовали, они всё равно нашли способ заставить господина Дольского замолчать. — Его отравили? Так же, как пытаются Вас? — вновь накатывает на омегу волна тревожности после озвученной догадки. — Отравили, возможно, но здесь прячется и нечто иное. Может, убийство Дольского — случайность? — бормочет следователь, не подметив чужих переживаний, в потоке мыслей — Если яд подсыпали долгое время, вероятно хотели господина ослабить, но что-то пошло не по плану. Не молод был, вот и не выдержал… — А Вы? — его сиятельство медлит, нерешительно дёргает пальцы, добиваясь внимания. — Я? — Солгите и скажите, что будете в порядке… — просьба поражает своей непосредственностью, угадывается в ней истошный крик отчаяния. — Проклятье! — раздражённо рявкает герцог, вырываясь из мыслей. Он резко встряхивает рукой, обожжённый палец нещадно ноет. Герцог с силой выдыхает дым трубки в ночное небо. Но в темноте не находится ответов, а лишь усиливается ощущение опасности. Дрожь пробегает по телу мгновенно приводя в чувства. Незнание прежде уберегало от страха, а опасения графа сегодня впервые показались существенными. Нож, приставленный к шее маркиза, мог оказаться острее, давление, с которым давили на кожу, выше, да и шея могла оказаться моложе. Альфа с трудом сглатывает, вставший в горле ком. Решение, выпить бокал отравленного вина, было поспешным, рискованным, но вероятно самым правильным. Оно — мера предосторожности. Показать графу свою наивность и слабость — показательно поддаться, вселить в ум врага уверенность, вручить ему поводья, ослабить бдительность, лишь бы не оказаться беззащитным перед новыми интригами. Необходимо максимально уменьшить количество рычагов давления. Тэхён и госпожа Пак отбудут как можно скорее.***
Человек, чернее тени, заглядывает в покои своего господина. — Подойди, Сыхо! — граф задумчив, но необычайно спокоен. — Давно уж я не пребывал в добром расположении духа, а сегодня оно именно такое! — мужчина подзывает ближе и протягивает увесистый кошель, забитый монетами под завязку. — Господин, простите моё любопытство, но произошло что-то хорошее? — слуга пусть и вопрошает, но деньги принимает и прячет под тканью одежд. — Сегодня побеседовал с его простодушной светлостью, этот наивный человек ни о чём не догадывается. — самозабвенно продолжает альфа — Запел мне грустной пташкой о преданности к учителю, как и думалось, вино в себя после вливал жадно. Значит этот грязный мальчишка перед ним не трепался. — Можем ли мы верить его словам? — обрубает слуга радостную речь на корню. — Господин, так ли он наивен, как Вы говорите? — Сыхо! — вскрикивает раздражённый альфа, — Не лгут мои глаза и уши о том, что видели да слышали! — Прошу простить, Ваше сиятельство, — склоняется слуга в знак подчинения. — Я лишь выполняю свой долг в служении Вам и предостерегаю. — Лучше занимайся своими делами, а не советы раздавай. Первое у тебя лучше выходит, — граф снова впадает в задумчивость, осаживаясь в высоком кресле. — Кому ты поручил дело? — Есть одна тихая мышь, господин, за лишнюю корку хлеба готова работать. Проблем не возникнет, прошу, не тревожьтесь об этом. — Хорошо, — альфа ладони потирает взволнованно и повелевает — Держись подальше от следователя, не трогай, он сговорчив, пусть будет так, пусть все пока идёт своим чередом. — Господин, мы не можем более медлить, расследование и так затянулось… Ему, — чёрный человек многозначительно кивает — Подобное придётся не по душе. — Я знаю, Сыхо, знаю! — отвечает хрипло, с мимолётной дрожью в голосе. В глазах мужчины мелькает призрачный след беспокойства. — Суд состоится на днях… Можешь оповестить его величество, что скоро всё закончится. — Как прикажете.***
Услышав скрежет ключа в скважине позади, омега, прислонившись к дверям, обессиленно замирает. Он совершает глубокий вдох, пытаясь прийти в себя, но лишь несдержанно содрогается с каждым ударом собственного сердца. Граф находит взглядом представших пред ним обеспокоенных слуг. — Привес, я разберусь, — шепчет юноша, подталкивая женщину обратно в коморку. — Иди, — прогоняет и оглядывается, ища в удручающем виде графа подтверждение правильности собственных действий. — Господин? — на пробу приближается к мужчине он. — Вам дурно? — Нет, нет всё в порядке, просто… — теперь лишь опомнившись, отвечает. — После прогулки нам вдруг вновь стало боязно, мы в порядке, — заверяет омега и принимается стягивать с себя верхние одежды. — Я помогу, — Чонгук срывается с места, окутывая господина заботой. — Вы определённо не в себе, вон как побледнели, — провожает того в глубь комнаты и причитает недовольно. — Его светлость позволил себе какую-то грубость? Только скажите, я ему покажу… — служка брови хмурит сурово, суетится и добивается всё же расслабленной улыбки на измученном лице. — Глупое дитя, — Пак насмешливо треплет тёмные пряди на чужой макушке, — Не лезь в эти дела, не наживай себе проблем и врагов. — Вы, господин, запоздали с советами, — омега уносит вещи — Проблем и врагов у меня уж поболее Ваших будет, как мушки плодятся. Да и не к Вашим советам мне прислушиваться. — И то правда, — облачившись вновь во мрачную накидку, граф подходит к окну. До сегодняшнего дня вид, открывающийся из него, лишь удручал, казался чем-то далёким, пустым, гнетущим. Но не теперь, когда со сквозняками через тонкие щёлочки пробирается некое чувство отрешённости и смирения. В глазах мужчины, испещренных слезами и бессонными ночами, не отражается более ничего, всё заволокло тяжёлым туманом. Дети — единственный источник силы и света, вынуждающий сотрудничать со следствием. Только ради них омега с готовностью к неизбежному переступает через собственные страхи и недоверие. Он не верит не в благие намерения герцога Сатмарского, а в то, хватит ли ему сил, чтобы противостоять несправедливости. Много уж преданных людей почило. Мина, Петра их крики будто до сих пор доносятся из подземелий, не дают покоя во снах и кошмарах. Несчастные и слишком добрые сгорели заживо перед толпой кровожадных чудовищ. Флориан — юноша, не смотря на телесный изъян, цветущий и ласковый не заслуживал на безликую казнь, не так ему суждено было предстать перед Господом, не так… Маркиз Дольский, ещё один мученик и жертва интриг. День, когда господин пообещал помощь, омега счёл самым лучшим, ошибся. Список слишком велик и позволить ему пополниться — всё равно что самолично замарать руки в крови невинных. Но как быть, когда любимое дитя с надеждой и печалью в глазах просит доверить жизнь тому, кто собственную не ценит. «Кто-то предаёт, клевещет, кто-то излишне убеждён в собственной правде, что не готов прислушиваться к наставлениям, а кто-то упрям и юнн. Всех их не переубедить, остаётся лишь смириться и следовать собственному плану.» — Вы задумчивы. «Милая, искренняя душа, познавшая много горя, слишком добра, чтобы не вмешиваться.» — Да, пришлось многое обсудить с господином следователем. — Его светлость Вам поможет? — Он точно попытается, но вот сумеет ли… — протяжно выдыхает Пак — Думаешь, мы заслуживаем спасения? — игриво вдруг он вопрошает, приводя юношу в смятение. — Вы не злодей, чтобы здесь чахнуть, потому… — на миг усомнившись, юноша всё же продолжает — Конечно заслуживаете! — после активно кивает, дополняя сказанное. Во взгляде его мерцает несгибаемая решимость. Однако вместо ответа омегу награждают лишь ласковым смешком. «Не злодей?» — Налей нам вина, — просит, устало оседая на перине, после, не сдвинувшемуся с места служке, поясняет — То, что приносил господин Мин. — Нет. — Что ты говоришь? — в удивлении восклицает омега, взгляд подняв на бунтовщика. — Закончилось? — Нет! — теперь звучит увереннее — Не налью, Ваше сиятельство. Вам нельзя. — Что за вздор! Прежде можно было, теперь нельзя? — Прежде я не отвечал за Вашу жизнь собственной, — он показательно проводит пальцем поперёк шеи. — Чонгук… — Господин! — нахохлившись, омега восстаёт перед графом — Алкоголь Ваш враг! Он будоражит болезнь, — не веря собственным ушам, мужчина истерически посмеивается. — Ты нам вновь угрожаешь, — глядя на пристыженного служку, Пак уже во всю заливисто хохочет. — Что же ты нам пить прикажешь? — он вытерает слёзы, собравшиеся в уголках глаз. — Буду готовить Вам целебные отвары, — бормочет Чонгук, высмеяный и смущённый, но не скрывающий собственной улыбки. — Если конечно позволите. — Позволим, наш юный лекарь, конечно! — не в состоянии унять непонятную, незнакомую радость, пархающую, словно лёгкий мотылёк, омега соглашается.