***
— Интересно, куда отправилась миссис Малфой? — едва слышно спросила Флора. Несмотря на то, что говорила она тише шелеста листьев, ее все прекрасно слышали, ибо на уютной кухне приветливой квартирки над магазином близнецов Уизли стояла полная тишина. Совсем недавно здесь была миссис Молли Уизли с Роном и Джинни. Они каким-то образом узнали о произошедшем в Малфой-мэноре и пришли всё разузнать у Фреда и Джорджа. Миссис Уизли была крайне взволнованна. Все, что смогли сказать ей сыновья — это еще раз попросить не афишировать тот факт, что они недавно были в Норе с рисунком замка и расспрашивали родителей. Буквально следом за миссис Уизли, в квартирку нагрянула взъерошенная Верити. Она в ужасе, глотая слезы, смотрела на Драко Малфоя, но не решалась подойти к нему и что-либо сказать. Керли предупредил гостью, что заявил министру, что якобы встречается с ней, чтобы Верити в случае чего подтвердила этот факт. Она согласно закивала, почти не обратив внимания на этот разговор. Драко устроился в самом темном углу кухни и молча пил маленькими глоточками огненный виски, узурпировав полностью бутылку, которую сразу же по приходу сюда предложил ему Джордж. Рядом с ним сидели Гермиона и Гестия. Они ничего не говорили, просто сидели рядом и потягивали чай с дикими лесными ягодами, который сделала им Полумна. Гестия лишь временами легонько поглаживала руку Драко. — Держу пари, она отправилась к моему отцу, — заявила Луна, встала со своего стула, прошла в кухонную кладовую и достала себе бутылку сливочного пива. Сделав большой глоток, она с сожалением посмотрела на Драко и продолжила: — Это очевидно, после ее реакции на тот факт, что мой отец повел себя почти так же, как и мистер Малфой, увидев этот рисунок. Если честно, мне тоже хочется отправиться к нему… Вдруг он тоже… Гермиона встала из-за стола и прошлась вдоль кухни. — Между их словами была большая разница, — глаза ее лихорадочно бегали из стороны в сторону. — Мистер Лавгуд, сказал, что не знал, а мистер Малфой вроде как признавал свое участие в этом процессе. Керли Дюк сидел за столом, склонив голову, и выглядел мрачнее тучи в самый пасмурный лондонский день. — Вполне возможно, — хрипло начал он, — что некоторым из нас осталось совсем немного. Все подняли на него взволнованные взгляды. — Что ты говоришь, Керли? — из глаз Верити вновь покатились беззвучные слезы. — Зачем ты так пугаешь всех? — Я говорю это не для того, чтобы напугать, — мрачно продолжил Керли. — Просто я подумал, что если у вас есть незаконченные дела или непринятые решения, или еще что-то подобное, то самое время заняться ими… Керли криво усмехнулся и жестом попросил у Малфоя бутылку. Джордж невольно перевел взгляд на Полумну. Та в свою очередь уже во все глаза смотрела на него и как только поняла, что он поворачивается, мгновенно отвела взгляд, а в следующую минуту и вовсе подскочила со своего места и бросилась вон из кухни. Джордж отлично понимал, о чем она подумала, и, не успев даже осмыслить своих действий, мгновенно поспешил вслед за ней. Он нагнал ее в коридоре, Луна направлялась к комнате близняшек Кэрроу. — Луна, постой… — остановил он ее, тронув за плечо. — Джордж, я знаю, что ты хочешь сказать, — торопливо заговорила Луна, не оборачиваясь. — Но я думаю, что заявление Керли слегка неуместно. Сегодня на наших глазах умер человек… сам себя убил… я не знаю: из-за этого замка или он просто был очень несчастным. Но я не могу сейчас… И к тому же очень переживаю за отца, он явно что-то знает, и вся эта история слишком неизведанная и пугающая, чтобы я могла думать о другом… Я только хочу дождаться миссис Малфой и сразу же отправиться к отцу… Я очень волнуюсь за него… — Я понимаю, Луна, детка, — сбивчиво забормотал Джордж, — я просто хотел сказать… Он не успел продолжить свою мысль, когда Луна, наконец, повернулась и посмотрела ему в лицо. — Прости, я должен извиниться перед тобой… — поспешно продолжил бормотать Джордж, хотя чувствовал себя очень неестественно. Он просто знал, что должен просить прощения, но почему-то сейчас это претило его натуре. — Я вел себя отвратительно, я настаивал… Это так эгоистично с моей стороны… Я не мог ни о чем думать все последнее время, кроме тебя, кроме того, что я вытворил, все испортил. Если тебе нужно время, конечно, я готов тебе его дать. Если ты… — он запнулся и взглянул в ее глаза. — Если ты не обманываешь меня. — Я не могу сейчас говорить об этом, — голос Полумны едва можно было расслышать. Она секунду помедлила, потом поджала губы и внезапно решила вернуться обратно на кухню, к остальным. Джордж весь сжался внутри. Существовало явление, которое никогда, до сегодняшнего дня, полностью не захватывало все его существо. Безнадежность. Он мог переживать о чем-то, сходить с ума, плакать от отчаянья или боли, страдать… Но он никогда не ощущал себя так, как сейчас — безнадежно. Спину вдруг заломило, как при высокой температуре. Все тело окутала слабость. Может, он и впрямь заболел? Такая отвратительная погода, это самоубийство Люциуса Малфоя почти на глазах у всех, море крови… Напряжение, в последнее время, и без того было велико: эти таинственные сны, Луна, ее отец, ее мать. И то, что она отталкивает его. Признается в любви и отталкивает в тот момент, когда, казалось бы, уже ничего не мешает им быть вместе. Джордж чувствовал себя смертельно уставшим. Еле волоча ноги, он поплелся в свою спальню. Он не хотел, да и попросту не мог вернуться сейчас туда, где все — смотреть на несчастного Малфоя, который изо всех сил старается напялить на себя маску холодности и отстраненности, на чертова «провидца» Керли Дюка, который, поганец, по какой-то причине всё про всех знает, что неимоверно бесит. На брата, который так удручен напастями, свалившимися на его любовницу и ее сына. На всех остальных, которые, вместе с Луной сейчас казались врагами. Абсолютно любой человек, которого сейчас увидел бы Джордж, который посмел бы нарушить его уединение, приравнивался к врагу. Осталось одно единственное желание — провалиться сквозь землю, исчезнуть, не слышать ничего, не видеть, не знать, не чувствовать, не предпринимать. Решение оставить Луну в покое и не добиваться от нее ничего пришло так неожиданно и так спокойно. Даже вроде как легче стало. И гори все синим пламенем — ему просто будет плевать. Равнодушие такое удобное, уютное ощущение. Ты словно сам абстрагируешься от собственной личности и паришь над нею, подобно мудрому приведению. «Забей!» — говоришь сам себе и действительно, если верить в то, что это возможно, то почему бы и нет? Джордж рухнул на кровать, никаких сил не хватало даже на то, чтобы толком изолировать себя от окружающих, закрыв дверь заклинаниями. И плевать, что он не дождался миссис Малфой, брат все расскажет завтра, а сейчас — спать. Забыться поскорее мягким, теплым, уютным сном в такой родной постели, которая сейчас дарила несравненное ощущение покоя и странного аморфного счастья равнодушия.***
Гермиона уже почти смирилась с этим жутким сном. Сначала было страшно, но спустя время ее разум исхитрился как-то пробиваться через темные глубины подсознания: она начала осмысленно различать состояния грез и яви, научилась заставлять себя верить в то, что это всего лишь сон. Ей стало пусть не намного, но все же спокойнее. По крайней мере, она перестала так яро бороться, будто сознавала, что не умрет прямо сейчас. Каждый раз Гермиона надолго оказывалась на глубине какого-то темного озера, вода которого больше походила на кисель, чем на обычную озерную воду. Сквозь вязкую жижу с трудом можно было разглядеть тот самый страшный замок, который находился здесь же, в воде. И Драко Малфой, пытавший Гермиону, с неизменной кровожадной улыбкой на мертвенно-синих губах, все так же никуда не девался и продолжал изводить её, вызывая ужас. Гермиона не понимала, как он умудрялся смеяться здесь, под водой, ведь сама она захлебывалась каждую секунду. Физическая боль уже не имела никакого значения в сравнении с паникой, которая сковывает рассудок, терзаемый страшным ощущением того, что нос, рот, уши заполняет хлюпкая вонючая гночевица и не дает дышать. Каким-то чудесным образом Гермиона продолжала оставаться в живых, и благодаря этому сознание ее постепенно абстрагировалось, и она понимала, что это всего лишь сон. Оставалось только заставить себя проснуться. Видимо, это означало, что ей нужно приложить все силы и вынырнуть из этого жуткого болота или озера... Она и сама не представляла, что это за мерзкая водная чертовщина. Но сон не отпускал Гермиону. Все повторялось по кругу: как только она понимала, что уже на волосок от смерти, тут же этот ад начинался заново. Кошмарные фантасмагории с преследующим ее Малфоем ‒ злобствующим, скалящимся, подобным Мефистофелю, и водой, заполняющей легкие, не переставали выматывать её целиком и полностью, не отпускали ни на минуту. Неожиданно в тот момент, когда Гермиона в очередной раз, задыхаясь, судорожно пыталась вытолкнуть из себя отвратительную полужидкую массу и вдохнуть воздуха, произошло нечто новое и прекрасное: чьи-то сильные руки подхватили её, потянули вверх, и, не успев осознать происходящее, она ощутила себя на воздухе, на твердой поверхности. Измученная, перепуганная насмерть она лежала на теплом, нагретом солнцем пляжном песочке и судорожно откашливалась от грязной воды. Долгожданный спаситель легко похлопывал её по спине, придерживая при этом и не давая упасть. Это был Керли. ‒ Все хорошо, все закончилось, ‒ прошептал он ей на ухо. Гермиона, узнав его, пришла в себя окончательно и изо всех сил прижалась к его обнаженному торсу. ‒ Ты ведь не отпустишь меня? — сквозь слезы бормотала она, судорожно цепляясь пальцами за его плечи. — Не отпустишь меня обратно в этот сон? ‒ Не отпущу, ‒ эхом отозвался Керли, прижав Гермиону к себе. — Только держись за меня, и ты ни за что не вернешься туда. Я не позволю... ‒ Я почти умерла там, ‒ сетовала Гермиона, размазывая соленую влагу по лицу и шмыгая носом. ‒ Еще чуть-чуть... Если бы не ты... Я бы умерла в этот раз, точно... ‒ Ну, что ты, маленькая, ‒ Керли успокаивающе гладил ее по спине. — Все прошло, я с тобой и останусь здесь, пока ты не проснешься... ‒ Пожалуйста, ‒ не могла успокоиться Гермиона, ‒ не бросай меня, это ужасно... ‒ Я знаю, детка, ‒ шептал Керли, ‒ знаю, не плачь... Он слегка отодвинулся от нее и взмахнул рукой. Гермиона с изумлением наблюдала за тем, как волшебное серебристое, точно сотканное из тончайших шелковых нитей покрывало окутывает ее тело, мгновенно даруя тепло и спокойствие. Она взглянула в лицо своему спасителю, дивясь блеску его больших изумительных глаз, и тихонько вздохнула. Керли Дюк так и оставался для нее загадкой. Каждый раз, когда она оставались с ним наедине, Керли был разный — то романтичный и трогательно-ранимый, то ехидный и саркастичный, то самоуверенный и наглый... А еще он мог быть серьезным и надежным. Предсказать, каким он предстанет в следующую минуту, было сложно, почти невозможно. В последний раз, когда Гермиона поспешила за ним в Сохо, он дал ей конфетку за ее догадки. Это выглядело так забавно и глупо... Они не отправились домой, а гуляли сначала по улицам и вели совершенно бессмысленный смешной разговор ни о чем. Просто бросались острыми фразочками, словно стараясь по-доброму уколоть друг дружку, словом, ничего серьезного... На улице было холодно, только Гермиона, увлекшись общением, совсем не замечала пронизывающего ветра. А вот Керли тогда решил, что у нее что-то слишком сильно раскраснелись щеки и нос, и завел ее выпить чаю в какой-то уютный паб. За одной чашкой последовала вторая, затем третья, и они сами не заметили, как проболтали всю ночь напролет, правда, разговор пошел уже гораздо более серьезный. Они говорили о его матери. Керли признался, что мало кто знает, как сильно страдает его мать. Вся ее, так называемая, эксцентричность — только маска, способ укрыться от жестокого мира, который потрепал ее довольно сильно. Но самым главным уязвимым местом Катрионы, в чем она не признавалась даже самой себе, было болезненное отношение к неудачам. Стоило ей только не понравиться какому-то человеку в своем окружении, как она впадала в уныние и депрессию, начинала заниматься самобичеванием, ощущала себя полной неудачницей и вообще никчемным человеком. С годами у нее выработалась своеобразная защитная реакция против отрицательного отношения и негативного мнения о ней окружающих ‒ вызов всем и каждому в поведении, одежде, манере общаться. Катриона выглядела странно и вела себя чудаковато, утверждая, что все дело в том, что она самобытна, уникальна, но все окружающие ‒ примитивные серые мыши, которые считают ее с приветом и потому недолюбливают. Такой ловкий самообман... Керли видел в матери большого ребенка с кучей разных проблем, разбираться с которыми любезная родительница не собиралась. На все увещевания сына она лишь без конца отшучивалась или выкидывала какие-то вещи похлеще. Гермиона все рассказала Керли о Роне, о том, как тяжело ей было расстаться с ним, только вот она понимала, что если не прекратила бы эту бессмысленную любовную связь, через какое-то время точно потеряла бы навсегда Рона, как друга. А сейчас еще оставалась надежда, что он отойдет или, может, Гарри вправит ему мозги, как это часто бывало и раньше. Конечно, с годами Рон стал упрямей, но все же отважного, доброго, справедливого и чистого сердца у него было не отнять. Он обязательно должен понять Гермиону, по-другому просто быть не могло. Так или иначе, Гермиона помнила, как это приятно и волнующе ‒ проболтать с Керли целую ночь. Тогда они говорили без остановки, постоянно перебивали друг друга, а потом подолгу молчали, обдумывая все, что сказали или услышали только что. Ее неимоверно, до восторга, когда хочется прыгать и хлопать в ладоши, восхищала его проницательность, рассудительность и то, как глубоко он копал, как обстоятельно взвешивал каждое свое слово. В тот вечер она не чувствовала себя рядом с ним нудной заучкой или, наоборот, малолетней недалекой глупышкой, напротив, она ощущала, что поймала его волну и движется с ним по ней синхронно. Сейчас после этого безумного кошмара Керли вдруг стал для нее единственным островком надежности и безопасности. Он держал Гермиону за руку, обещая, что ни за что не отпустит её вновь в этот сон, окружил заботой, вниманием и чем-то еще... слишком приятным. Это «еще что-то» было таким воздушным, волшебным, почти осязаемым, что Гермиона даже дала бы этому феномену название, если бы понимала, о чем идет речь. Несмотря на то, что она привыкла анализировать все, что попадалось ей под руку, разбираться в каждой мелочи собственного бытия, и ее разум не был удовлетворен нужной информацией, это вовсе не мешало ей наслаждаться теплотой и чуткостью, которую она ощущала кожей. Она смотрела на Керли, и в эту минуту он был для нее всем: и бесподобным красавцем, коим в действительности, конечно, не являлся, и всемогущим магом, покруче Дамблдора, Воландеморта, Гриндевальда и Гарри Поттера вместе взятых. Гермионе вполне хватало одной его большой ладони, покоившейся на ее плече, чтобы чувствовать себя полностью защищенной и умиротворенной. Она не была уверена, в том правильно ли поступает, но, в конце концов, это ведь был только сон... Ей вдруг захотелось совершить что-то безумное, несвойственное ей, идущее вразрез с собственной рассудительностью и правильностью, и Гермиона, повинуясь этому порыву, подалась к нему всем телом и невесомо коснулась мягким поцелуем его грубоватых жестких губ. В этот момент мир вокруг нее завертелся, все замелькало, и Гермиона вместе с Керли оказались в трубе гигантского калейдоскопа. Больше не существовало ни темного озера, из которого он ее вытащил, ни песка на странном пляже, ни голубого неба, ни солнца, ни даже воздуха, которым они только что дышали. Мир состоял лишь из переливающихся ярких красок и сменяющих друг друга затейливых, но гармоничных узоров. И Гермиона чувствовала, как они вместе парят в невесомости в самом совершенном идеальном сне, где она только что так нежно и страстно целовала своего спасителя. ‒ Не отпускай меня, ‒ прошептал Керли прямо ей в губы, оторвавшись на миг только, чтобы предупредить ее об этом, а после чего вновь вернуться к их волшебному волнующему и такому сладкому поцелую. Гермиона не успела сообразить, каким образом она оказалась на перине из лепестков роз. Именно их бархатистую мягкость ощущала она всей кожей. Приоткрыв глаза, она поняла, что никаких роз нет, она все так же парит в пустоте, полной лишь ярко вспыхивающих бликов калейдоскопа, а ощущения эти вызваны прикосновениями пальцев Керли. ‒ Это невероятно, ‒ прошептала она, задыхаясь от охватившего ее блаженства. Она прикрыла глаза и откинула назад голову, сознавая последними крохами разума, что не в силах больше контролировать ситуацию и себя саму. ‒ Гермиона, только не отпускай меня, ‒ доносился до нее откуда-то, словно издалека, его нежный, слегка встревоженный голос. Сосредоточив всю энергию и силу собственной магии в кончиках пальцев, Гермиона изо всех сил вцепилась в плечи Керли и почувствовала, как ее тело пронзают сладкие судороги. Это головокружительное ощущение заставляло ее терять последний контроль над собой, и Гермиона приоткрыла глаза, стремясь сосредоточиться и не отпустить Керли. За ее слухом эхом стелился его шелковистый шепот: «Не отпускай, не отпускай». Каково же было ее удивление, когда она сообразила, что горячие судороги, пронзавшие ее тело, были вызваны губами Керли; эти губы трепетно и настойчиво повторяли тот же путь, что минуту назад совершали его нежные пальцы. Внезапно на нее накатила пустота; она испытывала пугающее своей неумолимостью распыление себя самой в этом круговороте времени и пространства ‒ еще чуть-чуть, и в ней не останется ничего, она просто превратится в пустышку, в оболочку без души и сердца... Наверное, так ощущают себя жертвы поцелуя дементора. Это пугающее чувство пронзило ее, точно копье, попавшее в самую цель. Она отчетливо осознавала, что единственная возможность для нее остаться собой, собрать всю себя воедино, вернуть на место каждую клеточку, каждую молекулу, каждый квант энергии — быть с Керли; он просто обязан заполнить ее. Всю, без остатка, войти в нее всем своим существом... Только при этом условии форма и содержание останутся едины. Она еще сильнее сжала пальцы на его коже и посмотрела в загадочные бездонные глаза Керли, такие же глубокие и затягивающие, как тот фантастический калейдоскоп, в котором они сейчас находились. Керли читал ее мысли, определенно это было так, потому что его волшебные, наделенные необыкновенной силой и нежностью руки переместились ей на бедра, удерживая рядом с ним, и не давали ускользнуть. Плавно, стараясь не отпустить его ни на мгновение, Гермиона переместила свои ладони ему на шею и прижала его голову к своей груди. Она силилась поймать его дыхание своим, соединить биения их сердец в единую мелодию, раствориться в нем, проникнуть в своего Бога всем своим существом. Или вобрать его в себя... Гермиона ощутила себя в этом момент Вселенной ‒ бесконечной, полной невиданной силы энергии, готовой выплеснуться из нее Большим Взрывом; она ощущала, как эта энергия струится по ее венам, и дрожала от одного единственного желания — соединиться с другой Вселенной, которая дарила ей сейчас безграничное, такое до боли необходимое наслаждение, счастье, какого не ощущают в раю даже самые великие праведники. Губы Керли продолжали блуждать по ее коже, сводили с ума, и Гермиона до отчаяния, до боли боялась упустить этот момент, когда случится тот самый взрыв. Мгновение, и она почувствует, как биллионы флюксоидов мощнейшего магнитного поля освобождаются, чтобы притянуть и возвратить на место каждую ее частицу. И нужен для этого был лишь он, его глубокие, сильные и страстные движения. ‒ Такого не бывает, ‒ всхлипывая от счастья, бормотала она. ‒ Только с тобой... ‒ шептал Керли, двигаясь внутри нее. — Такое возможно только с тобой... Ты — королева моей Вселенной, моя богиня... Еще несколько его движений, и Гермиона поняла, что готова умереть прямо в эту секунду, потому что бо́льшего счастья, высшего блаженства, высочайшей любви, сотворившей мира ‒ ее мира ‒ а также солнце и светила, она уже больше не сможет испытать никогда в своей жизни. Прерывисто и часто дыша, Гермиона подпрыгнула на кровати Фреда, на которой ночевала сегодня вместе с Луной. Она схватилась за свои пылающие огнем щеки и бросила взгляд на пол, где в спальных мешках ночевали Керли Дюк и Драко Малфой, уступившие единственную в этой комнате кровать девушкам, когда все разошлись спать. Фред и Верити тогда отправились к давно спящему Джорджу, Флора и Гестия ‒ в свою маленькую комнатку, сотворенную ловкой магией Гермионы из простой кладовки, а Гермиона, Луна, Драко и Керли устроились в комнате Фреда. Миссис Малфой они ночью так и не дождались; она прислала сову с запиской, в которой сослалась на неотложные дела, а им всем велела укладываться «баиньки» и пообещала объявиться на следующий день. Гермиона не могла прийти в себя от того, в какой сон перерос ее ставший уже привычным кошмар. Те невероятные, чарующие ощущения, которые ей довелось испытать не походили ни на что, из того, что она имела возможность испытать раньше. Совершенно не в силах справиться с охватившим все тело безумным эротическим возбуждением, Гермиона смотрела на пол, туда, где завертелся Керли Дюк, словно почувствовал ее пылающий взгляд. Он открыл глаза, слегка приподнялся на локтях и поискал что-то взглядом. Встретившись глазами с Гермионой, он задержался на несколько мгновений, потом закусил губу и отвернулся. Ноздри его взволнованно раздувались, глаза вновь заметались, словно он был чем-то перепуган. Гермионе и раньше снились эротические сны. Бывало, в них она сливалась в порывах страсти с какими-то знаменитостями, иногда это были какие-то совершенно неожиданные ее знакомые. Она очень хорошо помнила ощущения, которые испытывала в подобных снах. И странным являлось именно то, что сегодня все было по-другому. Это был не ЕЁ сон… похоже, что… Гермиона остановила сама себя в потоке соображений, запретив себе делать подобные выводы. Конечно, он уже делал так один раз, но это ведь совсем другое… Оптимальным выходом из сложившейся дилеммы было спросить самого Керли. — Доброе утро, Керли, — шепотом поприветствовала Гермиона его, чтобы не разбудить Драко и Луну. — Ты… — попыталась продолжить она, но не смогла даже составить предложения для вопроса. Такая неловкость накатила на нее. Ну что она спросит: «Не ты ли случайно ворвался в мой сон со своим эротическим?» — так что ли? А вдруг это не он? Тогда выходило, что она сама… И тогда неловкость только увеличивалась десятикратно. В конце концов, решила Гермиона, даже если и он, какая разница? Она ведь встречается с Драко Малфоем, которому очень нужна. А после прошедшего вечера и подавно. На него столько всего обрушилось… — Доброе, — между тем тихо ответил Керли.***
Как же Джордж ошибался относительно того убеждения, что сон его спасет. Ему снова снились кошмары, вплоть до того, что ночью он проснулся в горячке. Похоже, он и правда заболел, все тело ломило, кожа горела огнем. Стараясь не разбудить, сопящих поблизости, Фреда и Верити, он вышел из комнаты на негнущихся ногах, нашел в кухне зелье от простуды, к тому же выпил зелье «Сна без сновидений». Последнее казалось сейчас даже гораздо важнее. Он попенял на себя за то, что сразу не подумал об этом, когда с самого начала ложился спать и вернулся в свою комнату. Остаток ночи он проспал уже спокойно и умиротворенно до того самого момента, пока его не разбудил брат. — Джордж, — шептал Фред, осторожно подергивая за плечо, — пришел Гарри, просыпайся. Когда Фред увидел, что его близнец открыл воспаленные глаза, он встревожено пощупал его лоб. — Как ты чувствуешь себя? — тревожно спросил брат. — Когда мы ночью пришли к тебе с Верити, ты весь горел и тебя колотило. Я принес тебе «Бодроперцовое зелье», чтобы ты поправился… — Я принимал его ночью, — хрипло перебил его Джордж. — Похоже, оно не до конца помогло, — хмуро заявил Фред, еще раз ощупывая лицо брата. — Выпей, мы подождем тебя на кухне, Гарри принес копии нужных нам страниц книги, сейчас будем смотреть, как нам заколдовать сны на контроль и совместный сон. Мы подождем тебя, пока зелье подействует, я пока приготовлю завтрак. — Спасибо, — пробормотал Джордж. Справившись с пренеприятными последствиями зелья против простуды, Джордж покинул свою комнату и зашел на кухню, где собрались уже все обитатели квартирки над магазином. — Как ты? — робко спросила Луна, заприметив его в проеме двери. Джордж хорошо помнил о своем ночном решении, к тому же его вдруг яростно взбесила эта внезапная забота о нем, когда она узнала о его простуде. Он был благодарен Фреду за тревогу, это было по-настоящему, Фред никогда не отворачивался от него, не вилял, а ее ниоткуда взявшаяся вдруг нежная забота казалась фальшивкой, ко всему прочему, припорошенной жалостью. — Я в порядке, — сухо ответил он, не глянув на Луну. Еще не хватало, чтобы она его жалела, как своих клешнеподов из магазина диковинных волшебных зверушек. Все замерли, наблюдая за ними, а Джорджа совсем не радовало сейчас внимание к собственной персоне, потому он принял решение поскорее переходить к насущным проблемам. — Уже двенадцать, почему никого нет в магазине? И где, собственно, Гарри? — спросил он Фреда. — Я не стал тебя будить утром, — засуетился брат, — мы с Флорой и Гестией открывали магазин, но потом пришел Гарри с книгой, а посетителей нет, да ещё и журналисты начали соваться… Словом, я решил, что лучше закрыть сейчас магазин и заняться этой дилеммой, — кивком головы указав на листы в руках Гермионы. — Хорошо, — кивнул Джордж. Все задвигались, раскладывая завтрак по тарелкам, а Гермиона, перед этим внимательно изучавшая листы пергамента, которые принес Гарри, загадочно заговорила: — Ну что, у всех хватит смелости войти в наш таинственный замок? — озорно сверкнула глазами она.