***
Эмиль с Даником быстро спускаются по лестнице, словно боятся, что расписание передумает и впихнёт им какой-нибудь восьмой урок, а потому быстро выходят из школы, останавливаясь возле ворот. Даник, немного прищурившись, замечает напротив школы двух своих знакомых и заметно оживляется. —Это Антон и Илья из параллельного класса, пойдём к ним? Эмиль лишь пожимает плечами: ему вот вообще без разницы, куда, с кем, и к кому идти, да и тем более Даник уже переходит дорогу, и ему ничего не остаётся делать, как последовать за ним. —Кого я вижу! — восклицает он, и оба курящих пацана оборачиваются, тут же расплываясь в улыбках и пожимая протянутую ладонь. —Это Эмиль, мой одноклассник. — быстро представляет Даник, чуть подталкивая его за плечи вперёд. Ему всё ещё очень некомфортно от слишком повышенного внимания в свою сторону, когда Антон с Ильёй тепло улыбаются, представляясь. Илья говорит, что в простонародии он — Макар, и растерявшийся поначалу Эмиль расслабляется, видя, что пацаны здесь вполне нормальные и со своими приколами. И он с радостью разделяет всеобщую идею пойти прогуляться. Во-первых, ему действительно хочется пообщаться, а во-вторых, перспектива времяпрепровождения с новыми знакомыми ему нравится больше, чем с собственными родителями дома. Эмиль отмахивается от неприятных мыслей, о том, что происходит дома, пока он находится вне его с людьми, с которыми ему, вроде как, комфортно. Он старается сосредоточиться именно на этой прогулке, не думая ни о чём, что её не касается. Хотя бы на пару часов он может себе это позволить. —У вас же новый классный, да? Все вчетвером садятся на две лавочки напротив, и Антон с Макаром, переглянувшись, кивают на вопрос Даника. —Чего киваете, как он вам? Макар откидывается на спинку скамейки, позволяя Шастуну распинаться, зная, что друг — болтун ещё тот, а сидя на лавочке он становится похожим на бабку-сплетницу. —Да странный он, я вообще иногда сомневаюсь, что он — учитель. — Антон вздыхает, рассказывая историю их знакомства, на что Даник с Эмилем усмехаются, а когда Шаст эмоционально пересказывает их диалоги и угрозы, все трое слушателей удивлённо округляют глаза, не говоря ни слова. —У них ещё и аватарки парные, лично мне всё ясно. — вдруг подаёт голос Илья, и, честное слово, лучше бы он молчал. Что ему там ясно? Шастун резко оборачивается, прожигая его взглядом, подобно тому, как пару часов назад он хотел прожечь Попова, на что Макар реагирует донельзя спокойно. —А что? Эти ваши подколы, фразочки, задержки после уроков и аватарки наводят на определённые мысли. Я не говорю, что всё это — твоя инициатива, видно, что всё идёт от Арсения Сергеевича. Я, конечно, не математик, но, сложив всё это, очевидно, что ты его заинтересовал. — просто объясняет Макаров, как что-то такое же очевидное, как тот факт, что он идиот, например. Потому что Антону такие вот выводы не нравятся. —Есть его фотка? Сейчас будем включать все наши гей-радары. —заговорщически говорит Даник, и Илья, кивнув, достаёт телефон, пока Шастун, сложив руки на груди, понимает, что в этой компании его не любят и издеваются. Осталась надежда лишь на самого адекватного, по его мнению. —Эмиль, ты-то, я надеюсь, не с ними заодно? А он и сам не знает. Вся эта история ему кажется милой, но лезть в чужие отношения и решать что-то за других людей он не привык. —Ну, думаю, что после такого знакомства совершенно очевидно, что вы продолжили общаться в такой какой-то мемной манере. Думаю, пока рано делать какие-то выводы, хотя, кто знает, вдруг это во что-то перерастёт. Я про дружбу! — поймав настороженный взгляд Антона, поспешно добавляет он. Но Шастун не говорит ни слова, ловя себя на мысли, что Эмиль, в общем-то, прав. С самого начала их общения с учителем как-то так само вышло, что они ведут себя друг с другом на равных, и обоим от этого комфортно. Антон, не задумываясь, бросает такие фразочки в сторону Арсения, будто они — друзья, похлеще их с Макаром. Да и сам Попов не упускает случая его подколоть, что вызывает неоднозначную реакцию у Шаста. Больше из-за того, что сознание Антона переодически решает вспомнить, что они — учитель и ученик, и что-то, определённо идёт не так, когда они фотографируются на телефоны друг друга, а потом классный руководитель так откровенно его палит перед всем классом. Но в то же время Шастуну нравится. Нравится поражаться, злиться от его выходок, даже если не в шутку, ведь на деле ему всё ещё нравится. Он испытывает истинное удовольствие от такого общения, от таких подколов и в принципе от всего общения с Арсением. Но нравится ли ему сам Арсений? Нравится, конечно, но не так, как кажется Макару с Даником. Попов — прекрасный человек, учитель, наверное, тоже, судя по его подходу к этой самой учёбе, а о том, что при всём этом он может нравиться как-то по-другому Антону думать не хочется. Пока не хочется. Нормально же общаются, ну. —Понятно, глаза под цвет ориентации. — заключает Даник, рассмотрев фотографию учителя на школьном сайте, а Шастун лишь закатывает глаза, ну, потому что переубеждать в чем-то абсолютно убеждённых людей — дело гиблое. Единственное, с чем он может согласиться — с фактом красоты глаз учителя. Пусть никто об этом и не сказал, но говорит Антон, к счастью, про себя. Эти глаза затягивают, гипнотизируют, и, быть может, именно они и вынуждают Шастуна не сдерживаться в общении с Арсением. Удивительный человек. А ведь сейчас подошёл к концу только второй учебный день.***
Сегодня родители освобождаются с работы раньше. Сегодня вечером Эмиль дома не один, поэтому вряд ли будет так спокойно. Возвращаясь с прогулки в приподнятом настроении и с ощущением себя каким-то целым в компании приятелей, Эмиль действительно думал, что может, пусть и на время, но абстрагироваться, забывшись, подумать, что у него всё хорошо. Но переступая порог квартиры, все светлые мысли касаемо его светлого настоящего и будущего моментально улетучиваются, оставаясь на лестничной площадке, а хлопок двери возвращает его в реальность, заставляя задыхаться в этом вакууме, в который он добровольно зашёл. Жизнь у Эмиля только за пределами этой квартиры. Он молча направляется в свою комнату, по пути заглянув в гостиную и бросив короткое «Привет», идёт дальше, не дожидаясь ответа, которого и не последовало. Тем лучше, наверное. Молчание — всё ещё хорошая тактика. Вы просто не разговариваете и таким простым игнорированием избегаете негатива. Удивительно просто и удобно. Жаль только, что речь идёт о родителях. Самых, казалось бы, родных людях в жизни. Но иногда по сути чужие люди, с которыми мы не связаны родством, становятся для нас самыми родными.***
Понедельник — день тяжёлый, а среда — ещё тяжелее из-за дополнительных занятий по французскому. Не то, чтобы Антон не хочет пообщаться с Арсением в неформальной обстановке, просто это, в первую очередь, занятия, ещё и французским, ещё и грамматикой. Шастун понимает, что должен прикладывать усилия для понимания хотя бы чего-то, но в обществе его учителя Антон элементарно не может сосредоточиться и оказывается не в силах остановить свой мозг от генерации очередных подколов и всего прочего. Ему очень сложно воспринимать Арсения Сергеевича в качестве учителя, а особенно того, кто должен научить его теме, в которой Шастун не разбирается от слова совсем. Какие-то глагольные формы, какие-то времена, вот зачем их столько во французском? Им заняться было нечем, как придумывать очередную форму прошедшего времени? Антон негодует, направляясь к кабинету классного руководителя, но в то же время волнуясь, не желая падать ещё ниже в глазах Попова своим незнанием его предмета. Ему хочется, чтобы про него продолжали думать, как про отличника и прилежного ученика, а эта французская грамматика ставит его репутацию под угрозу. Антон стольким пожертвовал ради неё, и понимание, что он всё теряет, для него становится ударом ниже пояса. Шастун, вздохнув, стучится в дверь. В любом случае, всё в его руках и силах, было бы желание. А когда присутствует желание понимания темы и удовлетворения своего синдрома отличника, его сложно побороть. Он заходит в класс, проходя за своё место перед учителем, и тот, дописав что-то в тетради, кладёт ту сверху большой стопки и поднимает взгляд на ученика, тепло улыбаясь. Они не виделись со вчерашнего дня, и Попов, рассматривая что-то ищущего в рюкзаке Антона, понимает, что даже как-то соскучился по их общению и шуткам. И уставшему учителю кажется жизненной необходимостью просто поговорить и отвлечься. А поговорить с Антоном — восполнением всех жизненных сил и энергии. Такой вот он человек. Солнечный. —Как день прошёл? Шаст, достав ручку и кинув её на стол, выпрямляется и только тогда смотрит прямо в глаза Арсению. Вот же черт. Чего он так вообще смотрит вообще? Антон вспоминает, как вчера Даник говорил, что эти голубые глаза подходят под ориентацию, но не придаёт этому значения, ведь в них — океан, который словно успокаивается, стоит ему взглянуть на Антона. Полный штиль, спокойствие и тепло, пусть где-то на дне могут быть заморозки. Шастун сглатывает, понимая, что опять тонет, и берёт себя в руки. —Да как-то никак. Отвык я от семи уроков в день, среди которых две математики с мерзкой учительницей. Ну вот, чудесно, Антон снова забыл, с кем говорит. Он только что обозвал в диалоге со своим классным руководителем его коллегу. Молодец, Антон. Хотя, это всё из-за гипнотических глаз Арсения, во всём виноваты, определённо, они. Шастун всегда умел себя контролировать. А потом у них сменился классный руководитель, после чего всё пошло по одному месту и теперь в его обществе Антон разучился сдерживаться вообще. Но Попов просто… смеётся? Серьёзно? Он даже не будет ему говорить, что так вести себя нельзя? —Мне тоже не нравится Ирина Владимировна, но что она тебе-то сделала? Или ты тоже не до конца отличник по её предмету? Антон возмущённо цокает, ну, потому что, зачем вот так по-больному? Но Арсений явно не преследовал цели его задеть, судя по его довольной собственным подколом физиономии. —Нет, она просто дерёт с нас столько, будто мы учимся в техническом вузе, и приходится тратить миллион часов на выполнение её бесконечных домашек, иначе не видать приличных оценок по матеше. У нас, так-то, помимо её предмета есть другие, французский вот, например. Лучше бы я столько времени на него тратил, чем на совершенно не сдавшуюся мне математику, может, лучше бы понимал грамматику. Шастун удручённо выдыхает и чувствует некое облегчение от того, что элементарно выговорился. Человеку, который его сам спросил и сейчас понимающе качает головой. —Постарайся не зацикливаться на этом, тем более, если сложностей с этим предметом у тебя не возникает. Я попробую донести до этой… своей коллеги, —зачем-то пытается он соблюдать нормы приличия в разговоре с Антоном, что вызывает его улыбку, — что вы не нуждаетесь в такой нагрузке. А про твою тягу к французскому приятно слышать, и у тебя есть удивительная возможность заниматься им чаще. Шаст не придаёт значения словам учителя, думая, что тот имеет ввиду их дополнительные занятия по средам, не зная, что в бедовой голове Арсения уже созрел план. Если бы ученик о нём знал, он бы, определённо, удивился, ведь удивляться выходкам Попова у него уже вошло в привычку, с которой он никак не сможет свыкнуться. —Спасибо, вот от души всего 11 «А». — прикладывает Антон руку к сердцу, что вызывает улыбку классного руководителя. — А что она вам сделала, если не секрет? Антон абсолютно не смущается собственного вопроса, будучи в полной уверенности, что он получит ответ. Шастун любит сплетни и разговоры с Арсением Сергеевичем, а тут — удивительная перспектива одного в другом. —А я не знаю, неприязнь ко мне у человека. Может, я просто чертовски хорош, а может, её бесит, что я дружу с директором, в то время как она не может добиться хотя бы благосклонности с его стороны. —Может, она просто в вас влюбилась, а поскольку вы чертовски хороши, она по вам убивается? А вот теперь Шасту даже как-то стыдно. Как-то это уже перебор: лезть в личную жизнь учителя, пусть они и общаются в такой непривычной для деловых отношений манере. Границы, всё-таки, тоже нужно иметь. Как жаль, что они оба их безбожно стирают с каждым днем и с каждой фразой. —Последнее, чего бы я хотел от жизни, так это стать объектом влюблённости Кузнецовой. И раз уж на то пошло, то отношения на работе — само по себе гиблое дело. Ни чем хорошим это никогда не заканчивалось. — как-то задумчиво произносит Арсений, и, задержав взгляд на Антоне, добавляет. — Хотя, бывают и исключения… Шастун судорожно выдыхает, стушевавшись под этим взглядом в совокупности с этой фразой. Что вообще это значит и к чему это он? Кто ж поймёт этого вашего Арсения Сергеевича и его истинные мотивы и смыслы, которые он вкладывает в свои неоднозначные слова и действия. —Как и во французских временах, между прочим! Учитель резко переходит к причине, по которой они, собственно, здесь и собрались, и такому переходу может позавидовать даже какой-нибудь крутой лектор по не менее крутым курсам. Но он вряд ли сможет переплюнуть Арсения Сергеевича, конечно же. Потому что Попов — действительно прекрасный учитель. Антон, к своему удивлению быстро улавливает, как образовываются времена, даже спрягает пару глаголов, но когда Арсений даёт ему тест, где нужно выбрать и поставить нужное время, с ужасом понимает, что он — отвратительный ученик. Он не может сообразить, что использовать в каждом случае. Знает, как образовываются формы, но не может их определить в нужный контекст. Арсений спокойно сидит за своим столом, принимаясь проверять тетрадь из другой стопки, и не замечает замешательство ученика, а тому это только на руку. Ему очень и очень стыдно, что учитель на протяжении часа распинался, а Шастун, получается, ничего и не вынес. Он смог сосредоточиться на занятии, отпустил всё их неформальное и неподобающее, что казалось практически невозможным. Но даже это не помогло ему понять тему до конца. Шастун напряжённо потирает виски, словно это поможет ему равномерно растереть мысли в голове и материализовать их в пустой лист теста, так и лежащий перед ним. Антон в панике. Он понятия не имеет, что писать, а написать-то надо. Ученик крутит ручку между пальцами, судорожно выдыхая и даже не замечает, что проходит несколько минут и к его столу подходит учитель, разворачивая тест к себе. Шастун вздрагивает, с опаской глядя на Арсения снизу вверх, пытаясь разглядеть хоть что-то в его спокойном взгляде. Да, он даже не хмурит брови, когда видит совершенно пустой лист, и так же молча отодвигает стул рядом с Антоном и садится справа от него. —Почему ты сразу не сказал, что у тебя возникли трудности с выполнением задания? Попов говорит спокойно, смотрит на его склонившийся над столом профиль и совсем не злится. Для Шастуна это удивительно, и он так и не решается поднять взгляд, буравя взглядом злосчастный тест. Из-за него всё. Ну и из-за тупенького Шаста тоже, конечно. Но первопричина — тест. —Потому что вы тут незнамо сколько вдалбливали в меня эти времена, и я правда понял, как они образовываются. Но в каких случаях их употреблять —извините, это без меня. Арсений тепло улыбается, и Антону очень повезло, что он его не видит в этот момент. Ведь в этой улыбке столько понимания, столько чего-то родного, как бы говорящего: «ну ты чего у меня такой дурачина?» И Шастун бы определённо смог всё это прочесть в его лице, и совершенно точно потерялся. Потому что в нём никогда не видели самого простого подростка, который тоже может чего-то не понимать. Он же отличник, а значит, не имеет права на ошибку. И если Антон понимает, что ничего не понимает, то загоняется ещё больше, делая себе только хуже. Ведь он не должен давать, и, тем более, показывать слабину. Хотя порой это необходимо сделать. Каждый имеет на это право. На то мы и люди, чтобы не быть идеальными. Попов пододвигает лист ближе к себе, отвлекая внимание ученика от бессмысленного сверления его взглядом, но тот не осмеливается поднять голову. Учитель вздыхает, но всё же начинает говорить. —Послушай, если ты что-то не до конца понимаешь, ты всегда можешь спросить, я объясню ещё раз. Ведь какой тогда смысл в наших занятиях, если ты будешь умалчивать о том, что тебе непонятно? И Шастун не выдерживает. Он резко поднимает голову, теряясь лишь на секунду, встретившись с этим взглядом тёплого океана. —Потому что это не похоже на меня, Арсений Сергеевич. Такими темпами я ничего не сдам, а не для того я столько лет гробил столько времени и сил, чтобы в один момент завалить всё из-за темы, которую должен был понять ещё давно. Отличник, называется. — хмыкает Антон, смело, но с каким-то отчаянием глядя в глаза напротив. И Арсений понимает. На всех уровнях понимает и всецело разделяет. Быть лучшим во всём, следовать этому статусу идеального ученика и сына — Попов будто смотрит в зеркало, показывающее ему себя в прошлом. Только вот в его подростковом возрасте не было того, кто понимал. Шастуну может повезти больше. И учитель чувствует своим долгом это везение обеспечить. —Ты не обязан быть лучшим во всех сферах своей жизни, Антон. Ты можешь чего-то не понимать, можешь оступаться, потому что это нормально. Главное, потом найти в себе силы всё исправить. Я здесь не для того, чтобы осуждать тебя за твою неидеальность, как своего ученика. Я здесь, чтобы научить тебя и помочь оправдать твой статус отличника. Сейчас только третье сентября, у тебя есть уйма времени, чтобы со всем разобраться. А я тебе смогу помочь, если потребуется. Никто и никогда не говорил Антону таких слов. Никто и никогда не понимал его состояния и уж тем более не предлагал помощь. Антон не знает, как реагировать, но глаза, определённо выдают всё. Всю его благодарность, пробивающуюся сквозь потерянную зелень, но в которой можно легко потеряться самому. Шастун поджимает губы, смотря этими своими невозможно преданным взглядом, сомневаясь, что сможет выразить хотя бы часть из того, что чувствует словами. Но ему и не приходится — Арсений читать умеет прекрасно. —А я боялся, что вы разочаруетесь. Антон честный. Честный пацан с такими же глазами, а потому и врать он не умеет. Говорит всё, как есть, всё, что думает. Может, это не всегда бывает уместно, во всяком случае, его невозможно уличить в недосказанности или лжи. —Я изучал личное дело каждого своего ученика, вряд ли бы меня разочаровало твоё незнание грамматики на фоне всех твоих активностей и остальных успехов. Одна ошибка и неудача не перечёркивает всё остальное, Антон, пойми это. А Шастун никогда этого не понимал. Нет, в теории, конечно, да, но на практике не позволял себе оступаться, считая это чем-то позорным. Ну, и не только он считал, конечно. Когда тебе говорят об этом в лицо — сложно не верить и не принимать за истину. Но сейчас, смотря в этот штиль в глазах Арсения, ему хочется усомниться. Океаны же врать не могут. Антон боится доверяться полностью, даже этой синеве, но он совершенно точно сделал шаг, будто пробуя воду на ощупь. И она ему кажется тёплой. —Мне были нужны эти слова. Попов улыбается, как-то смущённо отводя взгляд. Хотя, смущаться должен здесь не он. Шастун снова сказал учителю то, о чём думал, и ему кажется это самым уместным. Люди, оказывающие на нас большое влияние должны об этом знать. И ему это кажется по-настоящему правильным. —Мы с тобой будем более подробно разбирать каждое время и его употребление, чтобы тебе было легче и ты не путался, хорошо? Антон согласно кивает, и Арсений отпускает его, и, стоило ученику взяться за ручку двери, учитель, по своему обыкновению говорит ему вслед. —Не переживай об этом, ладно? Всё временно и разрешимо, а французская грамматика — особенно. Шастун оборачивается, расплываясь в такой светлой улыбке, что сомневаешься, верили ли в этого солнечного пацана хоть когда-нибудь, раз его так трогают самые обычные слова поддержки. Не верили.***
Дмитрий Андреевич не говорит о тетрадке ни на следующий день, ни на второй. Понятно, что у него не особо много времени, учитывая начало года, выпускной класс и кучу бумажной волокиты, но Эмиль уже успел себе напридумывать, что учителю точно не сдались его сочинения, и попросил он их принести чисто из вежливости. Даник попытался развеять эти обнадёживающие мысли, убеждая, что Масленников всегда свои слова сдерживает, но Эмиль, к которому никогда не проявляли интерес, а тут, вроде как, проявили, но в то же время, молчат, убеждён, что не суждено ему кого-то заинтересовать и не оказаться кинутым. Он смирился и, уже ни на что не надеясь, спокойно собирает вещи после урока литературы, пока к нему не обращается классный руководитель. —Я посмотрел твои сочинения, можешь остаться, чтобы обсудить? Эмиль переглядывается с Даником, взгляд которого так победоносно и кричит «я же говорил», и выходит из кабинета, оставляя одноклассника с учителем. Дмитрий достаёт из своего портфеля тетрадь Эмиля, и тот смущённо улыбается, поняв, что, кажется учитель брал его каракули домой, а значит, ему действительно не всё равно. Всё ясно, он просто королева драмы, коей в его жизни вполне достаточно, а потому этот титул вполне себе оправдан. —Ну вот и почему ты с такими правильными мыслями молчишь на уроках? Масленников аккуратно раскрывает тетрадь, листая страницы, пока ученик не говорит ни слова, пытаясь осознать и уложить в голове, что его, кажется, хвалят. Ого. Так непривычно. А реагировать-то как? Почему ему никто не сказал, что в жизни бывает так, когда тебе говорят приятные слова, а ты не должен тупо молчать, не зная, что и сказать? А Эмиль правда понятия не имеет. Он вообще не уверен, что хоть когда-то слышал какие-либо комплименты в свой адрес. —Вот сочинение по «Преступлению и наказанию», например. Я из-за тебя вообще по-другому взглянул на это произведение. А ты, я так понимаю, сформировал такое мнение ещё в 9 классе. Эмиль, я, конечно, извиняюсь, но совершишь преступление уже ты, а не Раскольников, если не будешь сдавать литературу и будешь продолжать отмалчиваться. Эмиль нервно сжимает и разжимает пальцы рук, смущаясь так, как никогда в жизни. Учитель говорит ему что вообще? То есть его труды оценили? Ну вот и что прикажете делать? Лучше бы вы, Дмитрий Андреевич, рассказали несчастному ученику, как реагировать на ваши вот такие вот слова. Ваши, да. Кроме вас их никто ему не говорит. —Пишу я лучше, чем говорю. На бумаге пишешь, и, вроде как, не видит никто, да и исправить всегда можно. Есть возможность посидеть, подумать над правильной формулировкой. А когда говоришь — уже не вернёшь свои слова назад. Эмиль говорит тихо, неуверенно, боясь сказать учителю что-то не то и следя, чтобы его мысль правильно поняли. Масленников понимает, одобрительно кивает и как-то задумчиво смотрит, пытаясь понять, что же не так с этим талантливым, но таким зажатым учеником. Он очень хочет помочь ему раскрыться, ведь Эмилю не хватает именно этого для успехов, Дмитрий убеждён. —Знаешь, чтобы говорить, нужно говорить. И свои мысли можно научиться формулировать и в устной речи. Просто нужен опыт и практика. Давай я тебя буду иногда спрашивать, если посчитаю, что на мой вопрос ты сможешь ответить? Уверен, тебе и самому хочется выражать своё мнение. А я с удовольствием тебя выслушаю. Собственно, всё. Приехали. Конечная, дайте Эмилю сойти. Хотя, сходят обычно с ума, но, кажется, ему и до этого недалеко. Хочется верить, что Дмитрий доволен, если преследовал цель засмущать своего ученика окончательно, потому что у него это получилось. Эмиль не помнит, краснел ли он раньше, но сейчас он почти уверен, что его щёки слегка, или, не слегка, покрылись румянцем. Он пару раз кивает, опуская взгляд на собственные руки, и думает, чем вообще заслужил всё это. Эмиль воспринимает самые простые, казалось бы, слова, как самые красноречивые комплименты, и Масленников чуть хмурится, не понимая, что он такого, собственно, сказал, но зачем-то отмечая про себя эту способность ученика вот так смущаться. Учитель тепло улыбается, понимая, что в его силах помочь этому пацану раскрыться. Знал бы он, что не так всё просто. И дома Эмиль только в этом убеждается.***
—Ты понимаешь, что такими темпами ты ничего не сдашь? Какими вообще темпами? Сейчас только начало сентября, он даже не успел получить оценки, что он уже успел натворить? А может, в этом всё и дело. Он не получил по миллиону пятёрок по каждому предмету, хотя, ему кажется, что даже если ему это удастся, им всё равно не будут довольны. Но Эмиль молчит. Скрещивает руки на груди и молча выслушивает эту тираду в свой адрес. Он просто пришёл домой после разговора с Дмитрием Андреевичем, в котором тот ясно дал понять, что верит в него и увидел в нём его способности к литературе. А сейчас он стоит дома, выслушивая, что он ни на что не способен. Поразительный контраст. А Эмиль и так знает, что не способен. Ему об этом говорят на протяжении всей его жизни. Сказали об обратном лишь один раз, и было бы странно, если б он сразу поверил в слова своего учителя. Что-то, что засело глубоко в сознании, так просто оттуда не выведешь, заменив чем-то другим. Эмиль понятия не имеет, зачем они так утруждаются, повторяя одно и то же. Да понял он уже давно, что ничего не добьётся в жизни, зачем говорить об этом каждый раз? Зачем они в принципе ему что-то говорят, уделяя какое-никакое, но внимание? Они, как правило, даже не здороваются, так что их побудило завести с ним разговор? Если эти крики можно назвать разговором. Эмиль хмыкает, сжимая со всей силы кулаки, морщась от боли, но ему не до этого. Хотя, на ней можно сконцентрироваться, отводя внимание от слов родителей. Но как-то не получается, как бы он не пытался. Бездарность, разочарование. Эмиль прекрасно знает, но эти слова будто ножом проходятся по его сердцу, углубляя уже существующие раны. Он терпеливо ждёт окончания речи, и при первой же возможности бежит в свою комнату, закрывая дверь и прижимаясь к ней спиной. Сегодня в него поверил один человек. Вселил слабую надежду, что Эмиль сможет чего-то добиться. А потом он вернулся домой и этот тусклый огонёк погасили, растоптав и оставив тёмный пепел. Который он будто собственноручно сдувает, подув на горящие ладони, на которых виднеются красноватые отметины от его собственных ногтей. Кого он обманывает, боже. Никому он не сдался, на самом-то деле. А если и сможет сдаться, то родители его лишат и этого. Эмиль думает, чем заслужил всё это, пока не приходит к выводу, что у него нет ни единого повода заслужить чего-то другого. Родители оказываются правы.