***
—Среди вас есть родители Эмиля Иманова? Дмитрий Андреевич обводит взглядом всех присутствующих в кабинете, но никто на его вопрос не отвечает. —Нет? Хорошо… — задумчиво произносит учитель, мысленно отмечая этот факт.***
Если с отношением к себе (его отсутствию, скорее) со стороны родителей Эмиль смог свыкнуться и абстрагироваться, то когда родители начинали выяснять отношения между собой, он, по обыкновению закрывался в комнате, слушая ругань в гостиной, и не понимал, как эти диаметрально противоположные характеры и личности вообще когда-то встретились и решили создать семью, и почему сейчас продолжают играть эту трагикомедию счастья и благополучия, не расходясь. Ради кого они поддерживают эту иллюзию? Сына? Смешно. Эмиль, живя в этом спектакле, не знает, что такое нормальная семья. Со взаимоуважением, доверием, миром, разговорами, совместными ужинами и всем таким обычным, но таким нужным для каждого человека, а ребёнка — особенно. Всё, что ему остаётся непонятным — почему его задевает в этом доме если не одно, то другое? Он живёт так уже 17 лет, впитав в себя эту атмосферу вечных скандалов настолько, что она въелась под кожу. Так почему его заново накатывает волной истерики, когда начинается новое действие этой нескончаемого спектакля? Может, от бессилия, может, от осознания, что он ничего не может сделать. Сбежать? Куда и на какие средства? Свыкаться и абстрагироваться не получается. Его хватает на пару дней, а потом снова начинается светопреставление, и необязательно с его участием. Он, к сожалению, всё слышит и пропускает через себя, как бы не злился на свою слабость. Слёзы собираются в уголках глаз, неприятно пощипывая, и Эмиль часто моргает, силясь от них избавиться, но они лишь предательски стекают по щекам, падая на раскрытые ладони с красными рубцами. И больше сдерживаться не может. Слабый, так слабый, кто ж эту его слабость увидит. Лишь стены комнаты, видевшие многое и пару раз получавшие отчаянными кулаками. Опять грядёт бессонная ночь, видимо.***
—Эмиль, а почему твоих родителей вчера не было на собрании? Утра четверга начинается с поймавшего его в коридоре Дмитрия Андреевича, который так же, как и в начале недели обеспокоено заглядывает ему в глаза, отмечая ярко выраженные мешки под ними, и нервно сглатывает, собирая в своей голове пазл из маленьких деталей происходящего. И картинка ему не сильно нравится. Эмиль с опаской смотрит на учителя, судорожно придумывая объяснение. Не может же он сказать, что его родителям вот вообще неинтересна жизнь их сына, что школьная, что обычная, и вчера во время собрания они орали друг на друга в квартире, насквозь пропитавшейся этой руганью и атмосфере, в которой всё живое гибнет, не получая солнечные лучи и необходимые для существования элементы. Эмиль всё ещё жив, потому что из этого дома периодически выходит, наполняя себя общением. Если бы этого не было —неизвестно, как бы подросток смог остаться внешне адекватным и нормальным. —Они… поздно с работы пришли, не успевали уже. — выдавливает из себя он, надеясь, что его бегающие глаза и нервное сжимание рук не выдаёт его ложь с головой. Масленников как-то отрешённо кивает, что-то очень напряжённо обдумывая, кивает, снова пробежавшись глазами по внешнему виду ученика, разворачивается и быстрым шагом растворяется в коридоре. Что ж, ничего не сказал, и хорошо. Но что-то ему подсказывает, что учитель ему не поверил. Дмитрий захлопывает за собой дверь кабинета, на негнущихся ногах подходит к креслу за столом, бессильно падая и пряча голову в ладонях. Эмиль подавлен, его родители не ходят на собрания, явно без объективных причин, и он уже во второй раз видит эти опухшие глаза ученика, вызванные не только недосыпом. Отсутствие сна — лишь следствие. Учитель, тяжело дыша, решает позвать родителей Эмиля на личную встречу, с которой они не имеют права соскочить. Ему очень хочется думать, что он ошибается, что дело не в родителях, что у пацана всё хорошо, что он просто… ну, не спит ночами, сериалы там смотрит, да что угодно. А тихий и зажатый он такой сам по себе. Но почему-то Масленников уверен в своих догадках. Всё слишком очевидно и ясно, как день. И ему страшно, потому что если он окажется прав, так просто это оставить он не сможет. Тут уже дело не в том, что он классный руководитель ученика с проблемами в семье. Дело в чем-то большем, в чем-то, что пугает Дмитрия ещё сильнее. Но он не задумывается, ведь пока для него главное — помочь.***
—Что ты натворил в школе, что нас вызывает твой классный руководитель? Эмиль непонимающе хлопает глазами, вернувшись домой и стоя в коридоре, ещё не успев снять верхнюю одежду. —Я… не знаю, вас же на собрании не было, может, Дмитрий Андреевич всё-таки хочет с вами увидеться и что-то сообщить… Женщина закатывает глаза, выходя из коридора и на ходу бормоча что-то вроде: «какой дотошный классный руководитель», и Эмиль даже облегчённо выдыхает, радуясь, что ему не сильно влетело. Он бы не простил Масленникову такой подставы, если бы за его настойчивое желание видеть его родителей, он бы получил от них пару ласковых.***
Пятница-развратница. Для людей, хорошо потрудившихся в течение недели, и теперь имеющих полное право собраться где-то с друзьями, либо просто остаться дома. Но для Эмиля это день какой-то неизвестности. Он понятия не имеет, когда родители придут в школу, что им скажет Дмитрий, и что ему самому потом будет. Эмиль постоянно держит в поле зрения кабинет классного руководителя, почему-то думая, что встреча назначена на одну из перемен. И не ошибается. После пятого урока он замечает, как Масленников выходит из класса, спускаясь вниз по лестнице, а через пару минут возвращается с его мамой, ведя её в кабинет. Эмиль отворачивается, надеясь остаться незамеченным, и, стоило двери захлопнуться, напрягается ещё больше. Неизвестность — вот, что страшно. Масленников потирает руки, собираясь с мыслями, и садится за свой стол, жестом приглашая, как он выяснил, Татьяну, сесть за парту. Со вчерашнего вечера он прокручивал различные варианты развития диалога, продумывая все возможные пути вывести его на нужную сторону, получив необходимую информацию. Но сейчас, смотря на эту абсолютно непроницаемую женщину, все слова и решительность куда-то испаряется, оставляя растерянность и какой-то страх, что он себе всё придумал и всё в этой семье в порядке. Но Дмитрий привык доверять себе, во-первых, помня, что первая мысль — лучшая мысль, а во-вторых, вспоминая все известные ему факты и подавленного Эмиля, от его образа которого сердце учителя сжимается, и он, кашлянув, решается. Ради этого пацана и его благополучия. —Вы знаете об успехах вашего сына в литературе? И смотрит внимательно, заглядывая, кажется, в самую душу, улавливая малейшее изменение в мимике, какую дрогнувшую мышцу лица и следя за выражением глаз. В них — непонимание, и Дмитрий понимает — она не знает. —Так вот, Эмиль в понедельник идёт на районную олимпиаду, а в конце года одним из экзаменов будет сдавать литературу, я давал ему демонстрационный вариант, и, надо сказать, он уже и сейчас может написать на приличный балл. Татьяна нервно сглатывает, впервые слыша, как её сына хвалят, да и в принципе, не подозревая, что его есть, за что хвалить. —З… здорово. — еле слышно говорит она, чувствуя себя максимально некомфортно под этим испытывающим взглядом. Всё, что угодно эти глаза вытянут. —Мне удивительно, что вы не знали. Масленников чуть склоняет голову, прищуриваясь. Ну, давай, парируй, женщина. —Я на работе почти допоздна, мы, к сожалению, мало общаемся с сыном. —говорит она, сжимая и разжимая кулак, говорит так испуганно, что учитель понимает: никакого сожаления там нет. Только желание сильнее завесить свой дом этой призрачной вуалью, отвлекающую внимание от того, что там происходит на самом деле. Дмитрий видит. Он нервно сглатывает, поражаясь, как точно всё распознал. Делать-то что с этой подтверждённой информацией? —Понятно. Поэтому, наверное, Эмиль приходит в школу с заплаканными глазами и выглядит подавленным, если не общается с друзьями? —Друзьями? — вскидывает брови Татьяна, будто не слыша начало фразы. Дмитрий аж воздухом давится. То есть, всё настолько плохо? Боже, где живёт Эмиль и как это ещё не доконало окончательно… —Да, друзьями, благодаря которым, мне кажется, он не закрылся в себе окончательно. Татьяна смотрит куда-то сквозь учителя, понимая, что рушит легенду счастливой семьи своими же руками. —Вы же, я надеюсь, понимаете, что это не дело? Я могу спокойно принять меры, организовать проверки и всё прочее. Потому что лично я не могу смотреть на угасающего в одиночестве и своих эмоциях Эмиля. Угрозы отрезвляют женщину, возвращая ей самообладание и не позволяя больше рушить то, что ей и так приходится строить вот уже столько лет. Непросто же врать всем, в том числе, себе, что у тебя в жизни всё хорошо. Она не привыкла, чтобы кто-то лез и мешал её тактике. Татьяна поднимает голову, как-то криво усмехаясь. —Давайте вы не будете вмешиваться в нашу семью, хорошо? Мы вполне в состоянии разобраться сами, а Эмиль… сложный подросток, вот и всё. Она резко встаёт из-за парты, быстрым шагом направляясь к двери, но останавливается, слыша тихое, но уверенное: —Я не могу знать, что происходит у вас дома, но убеждён, что сложным подростком его делает именно это самое происходящее. Не впутывайте в это Эмиля, пожалуйста. Он… не заслуживает этого. Татьяна сжимает ручку, пару секунд смотря перед собой, но, не сказав ни слова, выходит из кабинета, захлопывая дверь. Эмиль видит её издалека, не понимая по виду матери, какого рода был разговор, но звенящий на урок звонок вынуждает его поправить спавшую лямку рюкзака и поплестись в противоположную сторону. Дмитрий устало опускает голову в сложенные на столе руки. Следующего урока у него нет, а потому он может… да не знает он, что он может. К нему в класс пришёл ученик с явными проблемами в семье, которые подкашивают его, не давая нормально жить жизнью обычного подростка, а он не знает, что ему с ним делать. Масленников тяжело дышит, чувствуя подкатившую к горлу панику. Он и так был почти уверен в том, что видит, и это уже пугало, хотя и оставалось на уровне догадок. Но после разговора с этой Татьяной он располагает чёткими фактами, а это не просто пугает. Это выбивает воздух из лёгких сильным ударом. Он чувствует какую-то ответственность за этого пацана, ведь правду про него знает, по сути, только он. Только вот сути это нисколько не добавляет. Дмитрий напряжённо потирает виски, словно это может помочь разогнать мысли, выгоняя лишние и генерируя нужные, с чётким планом действий. Не помогает. Он со злостью ударяет кулаком по столу, не терпя это бессилие. Он — взрослый человек, учитель, в конце-концов, учит других, так почему не может научить себя справляться с проблемами, с которыми справиться может только он? Масленников как никогда раньше ощущает свою слабость, но вместе с этим осознанием решение ситуации не приходит. Наоборот задвигает всё рациональное на задворки сознания, выпуская на основной план эмоции, с которыми справиться оказывается куда сложнее.***
Дмитрий решительно выходит из кабинета в поисках Эмиля. Он старается ровно дышать, ведь придумал до глупости абсурдное, но решение. На что-то большее его измученное сознание точно неспособно. —Эмиль! Ученик стоит, прислонившись к стене и прикрыв глаза, но, услышав знакомый голос, выпрямляется, поворачиваясь на учителя. Тот выглядит встревоженным, и пацан не привык видеть классного руководителя таким. Это совсем на него не похоже, и что-то Эмилю подсказывает, что такое состояние у Масленникова после разговора с его мамой, и ему становится всё больше интересна тема этой беседы. —Я тут понял, что олимпиадные задания отличаются от экзаменационных, поэтому, давай сегодня их разберём? Только есть проблема, в нашей школе пишут другой предмет, поэтому сразу после уроков надо покинуть здание. У меня всё равно все демонстрационные варианты дома, давай прорешаем их у меня, хорошо? Масленников смотрит с таким отчаянием, надеясь на положительный ответ. Потому что пока что для него это решение кажется единственно правильным. Эмиль побудет с ним в спокойной обстановке, в безопасности, может, удастся его разговорить. И тогда стать поддержкой, в которой пацан совершенно точно нуждается. А Дмитрий нуждается в помощи ему. Эмиля такое неожиданное предложение немного пугает, но отказываться нет ни малейшего желания, особенно, когда учитель смотрит вот так. —Конечно, тогда после уроков мне ждать вас внизу? —Да, тогда до встречи. — классный руководитель вымученно улыбается, слегка касается его плеча и быстрым шагом направляется обратно в кабинет. Что ж, всё, определённо, на его стороне. И олимпиада эта, к которой действительно по-хорошему Эмиля стоит подготовить, и необходимость освободить сегодня здание школы. Масленников облегчённо выдыхает, начиная верить в собственный успех. Если судьба отправила Эмиля именно в класс к Дмитрию, чтобы тот ему помог и спас, то она ему любезно помогает, всё удачно подстраивая и направляя. И он будет чётко следовать, не отступая.***
Арсения поставили сопровождающим на олимпиаду по французскому в другой школе, но, кажется, он думает, что должен сопровождать исключительно Антона. Они идут впереди всех, что-то увлечённо обсуждая и переодически смеясь на всю улицу. Попов, конечно, иногда оборачивается, пересчитывая учеников, но тут же возвращается к обсуждению выбора того, что они с Шастуном будут смотреть в выходные. Арсений Сергеевич вообще, прекрасный учитель: вчера вечером вспомнил, что надо бы дать своему единственному ученику из класса, идущему на олимпиаду, посмотреть примерные задания, и прислал файл прямо посреди их обсуждения какой-то ерунды. Антон тогда лишь вздохнул, причитая, что парень-учитель это дико занудно, на что Арс отправил строчку смайликов, закатывающих глаза. Ну, можно считать, подготовка к олимпиаде проведена, его преподавательский долг выполнен. Антон пробегается глазами по бланку с заданиями, отмечая, что, в целом, ему всё понятно, ещё и присутствие Арсения за дверью, конечно, ощущается и прямо-таки вдохновляет. Он довольно быстро решает олимпиаду, долго проверяя самого себя, но потом, мысленно махнув рукой, сдаёт, всё равно он сделал все задания, и на большее точно не способен. Арсений поднимает голову, замечая ученика, и, улыбаясь, двигается, освобождая ему место на диване. —Хочу валяться и есть. — сообщает Антон, к своему большому сожалению, держа от учителя небольшую дистанцию, ведь в коридоре, помимо них, есть ещё какие-то люди. —Я тоже. — устало отвечает Арс, в подтверждение своим словам, зевая. — Но мы не можем уйти, пока вся группа от нашей школы не допишет. Шастун вздыхает, достаёт телефон и чуть сползает вниз, кладя голову на спинку дивана. Что ж, ждать, так ждать. А если в компании Арсения, то вообще прекрасно. Через пару минут Антон, усмехнувшись чему-то, по его мнению, забавному, хочет поделиться этим и с учителем, поворачиваясь к нему. А тот, как ответственный сопровождающий, дремлет, опустив голову и сложив руки на груди. Ученик откладывает телефон, расплывается в умилительной улыбке и рассматривает спящего Арса, такого… домашнего, что хочется прижаться к нему тоже, но они ещё не дома. Антон решает пока его не будить, понимая, насколько тот устал, и, потянувшись, забирает у него с колен список учеников, замечая возле каждого имени пометки, обозначающие, что подросток принёс заявление, согласно которому он может дойти до дома самостоятельно, а значит, Шастун может просто ставить галочки, когда кто-то закончит работу и пожелает уйти. Что ж, Арсений действительно ответственный организатор, а теперь пусть отдохнёт. Ученики постепенно выходят из класса, непонимающе ведя бровями, замечая спящего учителя, и Антону приходится махать рукой, чтобы на него перевели взгляд, и, уточняя фамилию, кивает, отпуская. Шастун чувствует себя донельзя деловым, а главное, заботливым, раз он берёт обязанности мужчины на себя, позволяя тому вполне заслуженно отдыхать. Антон ставит галочку напротив последнего имени, ещё раз окидывая взглядом список, убеждаясь, что все ушли, и, откладывая его в строну, придвигается к Арсению ближе, осторожно касаясь плеча. —Арс, вставай, поехали. Арсений хмурится, что-то мыча, но глаз не открывает. Шастун улыбается, ловя себя на мысли, что хочет вот так будить учителя каждое утро, потому что ну это запредельно милое зрелище. Антон бы сейчас разбудил его более действенным методом — настойчивым поцелуем, но в коридоре всё ещё есть люди, и он, вздохнув, лишь сильнее трясёт его за плечо. —Да вставай ты, поехали хотя бы нормально ляжем. Арс с трудом разлепляет глаза, несколько секунд непонимающе смотря перед собой, а потом переводит взгляд на так и не отпустившего его плечо Антона, хмурясь ещё больше. —Я что, уснул? Организатор, называется… — он садится ровно, потягиваясь и подавляя зевок. —Не переживай, я проследил, чтобы все закончили и ушли, галочки вон понаставил. — улыбается Шастун, всё-таки убирая руку, а то мало ли, кто посмотрит и что подумает. —Серьёзно? Солнце моё. — расплывается он в улыбке, а сам такой сонный становится похожим на довольного кота, и Антон невольно залипает, чувствуя столько нежности к этому человеку, что так бы и обнял, пряча в своих руках от всего остального мира. Потому что его. Арсений достаёт телефон, отчитываясь об успешном проведении олимпиады, хоть и понимает, что заслуга здесь больше Антона и, кивнув ему, встаёт с дивана, направляясь вместе с Шастуном к выходу из школы.***
Эмиль сидит на пассажирском сидении машины Дмитрия, и старается делать вид, что всё очень даже в порядке, хотя у самого в сознании непрекращающаяся бегущая строка «я еду в машине с Дмитрием Андреевичем к нему домой». Его жизнь — сплошные эмоциональные качели, причём в обратную сторону его качает именно Масленников, вытаскивая со дна собственного состояния. Учитель молчит, напряжённо смотря на дорогу, нажевывая нижнюю губу и сильно сжимая руль. Эмиль предпочитает не лезть, хоть и хочется с ним поговорить в непринуждённой манере, как у них всегда и бывает. Зайдя в квартиру, он заботливо вешает куртку ученика на вешалку, и, улыбнувшись одними уголками губ, приглашает на кухню, за стол, сразу интересуясь, какой чай Эмиль хочет. Тот пожимает плечами, прося заварить на свой вкус, и с интересом осматривает интерьер. Вся квартира, как он успел мельком заметить, светлая и большая, и здесь так комфортно, так, как Эмиль себя не чувствует в собственном доме. Потому что здесь царит атмосфера пусть и одиночества, но не давящего, а какого-то спокойного. Здесь даже дышится легче, и он расслабляется, делая глоток из принесённой Дмитрием кружки чая. А у него хороший вкус, надо сказать. Масленников заметно расслабляется тоже, хотя видно, что что-то его всё ещё беспокоит. Он уходит на пару минут за вариантами, оставляя Эмиля с интересом глазеть по сторонам. —Нравится тут? — вдруг спрашивает учитель, садясь напротив. Эмиль честно кивает, не задумываясь, для чего Дмитрию его мнение, а тот лишь усмехается, но тут же начинает рассказывать суть заданий. Ученик слушает внимательно, что-то записывая и фокусируясь на этом бархатном голосе, впитывая каждое слово. Учителя хочется слушать, хочется верить всему, что он говорит, ведь делает он это так убедительно, что не возникает и мысли усомниться или ослушаться. Полтора часа проходят стремительно быстро, и после пары написанных сочинений и решённых вариантов, Масленников говорит, что они могут заканчивать. А сам смотрит так, будто решаясь что-то сказать, но боится. Эмиль с грустью хмыкает, собирая вещи в рюкзак и снова оглядывает светлую кухню. Ему здесь хорошо. Здесь он чувствует себя в безопасности, здесь он не думает ни о чём, что ждёт его в его собственном доме. Он никогда не горел желанием возвращаться к себе в квартиру, каждый раз перебарывая себя, но сейчас он, оказавшись в атмосфере спокойствия, не хочет покидать её вовсе. Эмиль узнал, что бывает по-другому, бывает, когда стены не давят, а светлые обои не пропитаны вечной руганью, и покинуть это место для него сравнимо с преступлением против самого себя. Но делать нечего. Ему, видимо, суждено всю жизнь прожить там, куда даже не пробиваются солнечные лучи хотя бы какого-то добра и света, и глупо мечтать о чём-то другом, когда с детства он живёт в темноте. —Эмиль, я тут подумал… — Дмитрий наконец-то решается озвучить предложение, которого боится сам, но которое совершенно точно может помочь ученику. Он сглатывает, собираясь с мыслями, и, ещё раз взглянув в этот потерянный взгляд глаз напротив, всё-таки продолжает. — Оставайся у меня. Сомневаюсь, что твои родители станут бить тревогу, если что, скажешь, что находишься у Даника, с ним мы договоримся, а я тебе дам домашнюю одежду и всё необходимое, побудешь здесь хотя бы в выходные, отдохнёшь… Я тебя не трону, обещаю. Я просто хочу, чтобы ты чувствовал себя комфортно. Масленников с опаской смотрит в его глаза, понимая, что он предлагает что-то странное, неправильное, неловкое и неуместное, учитель не должен даже думать о возможности чего-то подобного для своего ученика. Но только не учитель, знающий, как его ученику плохо в своём доме, учитель, у которого сердце при виде него сжимается. Эмиль широко распахивает глаза, не веря услышанному. От начала и до конца фразы он успевает прожить весь спектр эмоций, от непонимания, к радости и смущению. Он хочет согласиться, больше всего на свете хочет. Думал ведь, что хочет остаться, но услышав это предложение от учителя, теряется. —Мне неловко как-то… — еле слышно отвечает Эмиль, а у самого пазл в голове складывается. Смотрит в эти обеспокоенные глаза напротив и всё понимает. Дмитрий изначально догадался о неблагополучии в его семье, не увидев родителей на собрании и выслушав жалкие отговорки ученика, решил убедиться, поговорив с его мамой. Убедился, и сейчас… хочет уберечь его. Эмиль аж воздухом давится, не веря собственным мыслям. Только вот это не просто мысли, это чистая правда. Сплошные факты. А Масленников всё так же смотрит, не отрываясь, и вдруг подходит ближе, осторожно заключая ученика в объятия. Эмиль снова теряется, но, помня, как сильно хотел, чтобы эти тёплые руки скрыли его от всего мира, обнимает в ответ, зарываясь носом в кофту учителя, впитавшую в себя его такой приятный запах. Дышать бы им, вместо кислорода, и вся чернота из лёгких постепенно выветрится, заполняясь ощущением жизни. —Я не знаю, как тебе помочь, Эмиль, правда не знаю. — Дмитрий жмётся ближе, утыкается лбом ему в плечо, не собираясь отстраняться. — Мне так жаль, что тебе приходится со всем этим жить, не имея возможности изменить хоть что-то. Тебе нужно хотя бы пару дней почувствовать себя в безопасности, я обещаю, я сделаю всё, что потребуется. Эмилю плакать хочется. Не так, как по вечерам в своей комнате, стукаясь затылком о стену и сжимая руки в кулаки, морщась от давящего кома слёз, нет. Плакать от невозможности справиться с нахлынувшими эмоциями. От чёткого осознания своей нужности кому-то, и не просто кому-то, а человеку, который вот уже месяц уделяет ему внимание, заботясь и позволяя хотя бы на время, но перестать ощущать это давящее одиночество, чувствуя себя свободно и комфортно. Он благодарен Дмитрию так, что вряд ли сможет выразить это даже на письме. Таких сильных слов просто не существует. —Спасибо, мне… действительно нужно побыть где-то, но не дома. Ещё и с единственным человеком, понимающим меня. Масленников обнимает лишь сильнее, стоя так, осторожно поглаживая ладонями его по спине, и обоим даже дышится легче. Учителю — от осознания, что он действительно помогает, а ученику — от этой заботы и этих объятий, не просто закрывающих его от всего мира, а которые и есть, кажется, этот самый мир, где просто не может быть чего-то плохого. Что может быть плохого в мире, в котором есть тёплые руки близкого человека?