Не оставляй меня среди холодных стен

У Антона заканчивается последний урок и он со всех ног бежит в класс к Арсению Сергеевичу. Дожидается, пока его покинут ученики, залетает внутрь и усаживается на парту напротив учителя, с видом человека, уже готового идти на край света. В его случае — знакомиться с Кьярой. Арсений улыбается, на секунду отрываясь от ноутбука, и, продолжая что-то печатать, спокойно говорит: —Мне нужно закончить работу, чтобы этим не заниматься дома, поэтому посиди пока, поделай что-нибудь, а потом поедем и заберём её из садика. Шастун хотел было разочарованно цокнуть, но услышав, что заберут Кьяру они вместе, широко улыбается. И он не может объяснить, почему так ждёт встречи с ней. Может, потому что она — часть и копия Арса, а всё, что с ним связано, интересует Антона, а может, причина в чём-то другом, но он предпочитает не думать, в чём, а потому спокойно по-человечески садится за парту, решая сделать домашнее задание. Через пару часов, когда пацан успел всё написать, позалипать на Попова, сто раз подойти к нему со спины, крепко обнимая, и после недовольного: «ну я же занят, Антон», всё-таки чувствовать, как мужчина прижимается затылком к его плечу, кладя руки поверх его ладоней, они наконец покидают школу. Арсений рассказывает, что сейчас дочь живёт у него неопределённое время, конечно же не объясняя, почему именно, но Шастун настолько воодушевлён, что и не замечает отсутствия подробностей, а потому и не нуждается в них. —Здравствуйте, я за Кьярой. Антон мнётся сзади, выглядывая из-за арсова плеча, замечая, как воспитательница, кивнув, зовёт девочку, играющую где-то в конце помещения. Она, услышав и заметив папу в дверях, радостно улыбается, быстро складывая игрушки и со всех ног бежит, тут же бросаясь к специально наклонившемуся отцу на шею, будто не видела его сто лет, хотя на деле всего лишь несколько часов. Арсений поднимает её на руки, крепко обнимая, и Кьяра, устроив голову на его плече, замечает на уровне глаз того самого пацана, которого видела в парке. —Привет. — улыбается Шастун, поймав её заинтересованный взгляд. Попов ставит дочку на пол, и Антон присаживается на корточки, всё ещё настроенный познакомиться с девочкой. —Это Антон, ну, мой ученик, помнишь? Кьяра переводит взгляд на папу, замечая нежность в его глазах, с которой он представляет этого пацана. А папе она доверяет и верит, поэтому смело протягивает ручку, и, почувствовав, как её обхватила большая, но тёплая ладонь, представляется тоже. И говорит так чётко, что не верится, что ей шесть лет. Смотрит так осознанно и так по-взрослому, что Шастун аж теряется под взглядом этих пронзительных глаз. Удивительная девочка. И так похожа на Арсения… В коридор выходит воспитательница, замечая Антона, всё ещё держащего ладошку Кьяры, расплывается в улыбке, но ничего не говорит, лишь переводя взгляд на Попова, что-то ему сообщая. Шастун не слышит, что именно, спрашивая у девочки, где её шкафчик, и она вовсе не боится, когда спокойно тянет пацана за собой. Она трещит без умолку, когда к ним подходит Арс, рассказывает о событиях сегодняшнего дня, вплоть до меню и подробного описания игр, в которые она играла. Арсений улыбается, помогая ей переодеваться, а Антон слушает, как заворожённый, переодически что-то отвечая и спрашивая сам. Девчонка открывается тут же, видя в нём хорошего и такого же, как и она сама, светлого человека. Они выходят из здания, и Кьяра совершенно осознанно цепляется за руку Шаста, пока тот, улыбаясь во весь рот, оборачивается, ловя одобряющую улыбку Попова. Он идёт позади них, откровенно любуясь. Два самых важных в его жизни человека нашли общий язык, и сейчас, держась за руки, чуть ли не светятся, и он заряжается этим светом тоже. Ведь они — его единственные солнечные лучи, настолько яркие, что на их фоне всё остальное просто меркнет. Да не сильно ему и нужно это остальное. Антон дуется ровно две минуты, узнав, что та самая комната рядом со спальней, в которой, как Арс говорил, бардак, оказывается комнатой, где обычно спит Кьяра, когда проводит время у папы. Дуется, потому что всё ещё помнит, как Арсений скрывал от него эту девочку. Но он быстро оттаивает, когда она тащит его туда, усаживая на мягкий ковёр и доставая привезённые от мамы любимые игрушки. А Шастун трепещет весь от одного общения с ней. Он никогда не питал особого желания возиться с детьми, не понимал, как может хватать для этого терпения. Но к Кьяре его тянуло. Она, несмотря на свои шесть лет, такая взрослая, совершает обдуманные действия и говорит такие правильные и интересные мысли, что заслушиваешься и невольно поражаешься. Эта девочка настолько светлая, что светлому Антону просто необходимо быть с ней, чтобы этот свет в себе сохранить. —Слушайте, а я вам тут вообще нужен? — улыбается Попов, садясь рядом с ними, наблюдая, как дочка знакомит Шастуна со всеми своими фигурками персонажей из любимого мультика. А когда тот говорит, что тоже его смотрел, Кьяра восторженно распахивает глаза и тут же засыпает его вопросами о его мнении, впечатлении и всем прочим. —Всегда нужен. — очень серьёзно отвечает Антон, отрываясь от разговора с девчонкой. Арсений чуть склоняет голову вбок, борясь с желанием просто взять и обнять пацана, и вместо этого лишь осторожно, но трепетно и нежно сжимает его плечо, и Шастун кладёт ладонь поверх его руки, расплываясь в тёплой улыбке. Попов смотрит, как Кьяра что-то увлечённо рассказывает Антону, пока тот, подперев подбородок одной рукой, внимательно слушает, а сам светится так, что мужчина просто слепнет. Потому что правильно всё это. Правильно, что они сейчас втроём сидят в этой квартире, правильно, что дочка так просто и быстро распознала в Шастуне друга, правильно, что им всем так комфортно. Так правильно, что аж по-семейному. Когда Кьяра проводила время с ним, он по-настоящему ощущал жизнь, видя её смысл в этой девочке. Когда встретил Антона, понял, что его сердце ещё способно на любовь, и сейчас, смотря, как весь его смысл и любовь сидят рядом с ним, он со всей ясностью осознаёт, как сильно хочет, чтобы так было всегда. Не хочет, чтобы его жизнь делилась на эти две части, хочет, чтобы они стали одной. И он не может отделаться от навязчивой и чёткой мысли, что скоро так оно и будет. Какое-то странное предчувствие какого-то переломного момента, после которого всё кардинально изменится. Ощущение настолько явное, пророческое какое-то, и Арсений совершенно не может понять, откуда оно взялось. Но, пока Кьяра с Антоном заливисто смеются, внутри у него чем-то тёплым разливается спокойствие, заглушая все тревоги и всё то, что не касается этих двоих. Ведь всё сосредоточено на них. —Я остаюсь на ночь, кстати. Шастун спокойно сообщает это, сидя за столом и доедая приготовленный Поповым ужин. Он знает, что тот никогда не против их ночёвок, и совершенно неважно, что сейчас — вечер понедельника, а завтра им обоим в школу. Вещи у него всё равно с собой, так в чём проблема? —Оставайся конечно, но твоим родителям не кажутся подозрительным твоё слишком частое пребывание у якобы Макара? —Не-а, они вообще уехали в какую-то командировку, поэтому я могу хоть всю неделю у тебя жить. Кьяра радостно хлопает в ладоши, и Арсений качает головой, понимая, что даже, если бы он захотел возразить, ему бы не дали. Но он, собственно, и не планировал, ведь сама мысль, что они будут жить втроём целую неделю вызывает столько восторга, что хочется хлопать вместе с дочерью. Три ребёнка, которым просто хорошо друг с другом. Арсений нехотя разлепляет глаза, тянется к будильнику, выключая, и не представляет, как можно встать с кровати, когда за окном так темно и с неба падает что-то между снегом и дождём, а ещё, когда в тебя вцепился Антон, крепко прижимая к себе одной рукой и закинув ногу поперёк его тела. Остаться бы так, перевернуться набок, утыкаясь Шастуну куда-то в шею, согреваясь его теплом. Но вставать надо, и он аккуратно убирает с себя чужие конечности, немного приподнимаясь на кровати. Антон даже не реагирует, просто поджимая ноги к себе, сворачиваясь в какой-то беззащитный комок, которого бы согреть, а не будить. Но надо. Как бы не хотелось. Он тянется ближе, прикасаясь губами к его лбу, коротко целуя и немного отодвигая одеяло, которое пацан натянул чуть ли не до ушей. Арсений улыбается, всё ещё умиляясь со спящего Шаста. Вот вроде почти два метра ростом, вроде, 18 лет скоро, но когда он так спит, чуть приоткрыв рот и со спадающей на глаза волнистой чёлкой, никаких мыслей, кроме тех, что он — ребёнок, не возникает. Ну, или кот. Арс целует его куда-то за ухо, в макушку, но тому очень сильно всё равно, ведь просыпаться он так и не намерен. Арсений хмурится, понимая, что нужно принимать кардинальные меры, опускается ниже, к шее, покрывая поцелуями нежную кожу и теперь хмурится уже Антон, приоткрывая глаза, а когда понимает, что происходит, сонно улыбается, наощупь находит затылок Попова и приобнимает, проводя ладонью по волосам. Мужчина отстраняется, и, замечая эту улыбку довольного кота, щёлкает того по носу. И такой он весь до невозможности уютный и домашний, что он больше не хочет совершать преступление, заключающееся в том, чтобы Антон сейчас вставал с кровати и куда-то шёл. Учитель, строгий и ответственный взрослый из него, конечно, отвратительный, но вот любящий и понимающий человек — замечательный. —Если хочешь, можешь никуда не ходить сегодня. — Он упирается одной рукой о кровать, принимая полулежащее положение, и осторожно проводит ладонью по его лицу, убирая спадающую чёлку и откровенно любуясь. Очень красивый. —Не могу, у меня классный руководитель строгий. — театрально вздыхает Шастун, а сам активно борется со сном, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми. —Думаю, я смогу с ним договориться. — улыбается Попов, поправляя ему одеяло, и, коротко чмокнув в губы, встаёт. Пацан расплывается в улыбке, понимая, что у него действительно лучший мужик на свете. Мало того, что разрешил в школу не идти, так ещё и отмажет его, чтобы пропусков не было. Потому что он и есть его классный руководитель, на минуточку. Очень сильно повезло. —Люблю тебя! — зевает Антон, перебираясь на арсову подушку и укладываясь поперёк широкой кровати. —А я тебя. Не скучай тут. —хмыкает Арсений в ответ, а когда понимает, что его уже никто и не слышит, ведь его собеседник моментально провалился в сон, расплывается в улыбке. Шастун же ребёнок, а детей иногда надо баловать, так что он всё делает правильно. Антон: где у тебя тут хлопья? Антон: серьёзно, где хлопья, я уже всю кухню перерыл, где??? Антон: Арсений, к тебе дочка приехала, ты, как приличный отец, должен был купить хлопья ей на завтрак, так вот, где они? Антон: АРСЕНИЙ! Я ЕСТЬ ХОЧУ! Антон: а… они на столе были… Антон: я возьму твой комп сериал посмотреть? Антон: молчание — знак согласия! Антон: а где у тебя чистые простыни? оказывается, если поставить тарелку на кровать и прыгнуть следом, она перевернётся… Антон: нашёл и всё перестелил! вот видишь, какая я хозяюшка Антон: я честно пытался постирать её, но когда я нажал на машинке какую-то кнопку, она громко запищала, больше я к ней не подойду, сам разбирайся Антон: как думаешь, Кьяра не сильно обидится, если я возьму её огромного кота и буду обнимать? мне холодно без обнимашек( ты мало того, что не греешь, так ещё и игнорируешь( —Макаров, я так больше не могу, помоги. Арсений находит Илью в коридоре, показывая ему уведомления из чата с Антоном. Тот читает, в открытую смеётся, пока Попов устало закатывает глаза. —Не знаю, утешит вас это, или нет, но мне он тоже всё утро написывал, как ему было хорошо проснуться в 12 дня в вашей квартире, полностью в ней хозяйничая. —Судя по его сообщениям, он её уничтожает. —Передайте ему, что он — прогульщик, и уже от безделия мается. — смеётся Макар, на самом деле понимая, что Антону вовсе не мешает пропустить хотя бы один день, ничего не делая и просто отдыхая. Но все эти характеристики слишком в стиле их общения, поэтому он знает, что друг не обидится. Следующий урок у Попова как раз с их классом, и со звонком они возвращаются в кабинет, и пока ученики пишут небольшую самостоятельную работу в начале урока, учитель всё-таки решает ответить Антону. А то он же прибежит с претензиями, этот падкий до внимания пацан и не на такое способен, если его игнорировать. Вы: Боже, Антон, что с тобой не так, лежал бы себе ровно, так нет же, надо шататься по дому, нарушая его спокойствие. Когда я говорил тебе не скучать, я не это имел ввиду! Да у меня Кьяра в этой квартире приличнее себя ведёт! Если ещё что-то учудишь, вышлю и тебе обязательную самостоятельную работу. Антон: зануда! и ничего я писать не буду, у меня хорошие отношения с учителем, я с ним договорюсь. Вы: Кстати, о взаимоотношениях: Макар просил передать, что ты —прогульщик. Солидарен с ним! Сидел бы сейчас у меня перед носом и не разрушал мой дом. Антон: сам же меня целовал всё утро и предложил остаться в твоём доме, что за претензии… а макару передай, что прогульщик здесь только он, а у меня — законный отгул. —Илья, Шастун просит передать, что ты сам прогульщик. — вслух говорит Арсений, отрываясь от телефона и улыбаясь одними уголками губ. Кто-то из класса усмехается, а Макаров в шоке распахивает глаза, уставившись на учителя, который спокойно сидит, будто ничего особенного не произошло. Странный у этого Шастуна мужик, конечно. —А где он, кстати? — спрашивает кто-то, на что Илья еле сдерживает смешок. Ну, давайте, Арсений Сергеевич, отвечайте. А он хмыкает, абсолютно не смущаясь и испытывая какое-то удовольствие от собственноручно организованного шоу. Скучно ему без Антона, вот и развлекается, умудряясь приплетать его, даже, если его здесь нет. —Ну, явно не в школе. Гений мысли, отец русской демократии. Макаров судорожно кашляет, прикрывая рвущийся наружу истерический смех. Какие же эти двое нелепые и влюблённые, сдуреть можно. А Арсений спокойно кладёт собранные листки на стол, начиная объяснять новую тему урока. Никто предпочитает не комментировать этот ответ капитана очевидности, решая не вдаваться в подробности местонахождения Шастуна да и всей этой сценки. Вся эта неделя проходит настолько правильно, что в воскресенье вечером становится даже грустно провожать Антона к себе домой. Потому что собираться по утрам вместе, отвозить Кьяру в детский сад, а потом так же вместе забирать, наблюдать, как Шастун тут же бежит в её комнату, как она утягивает его во все свои игры и занятия, в ходе которых Антон даже открыл свои навыки рисования, рисуя вместе с Кьярой, загонять их спать, когда приходит время, усаживать Шаста за уроки, следя за их выполнением, а на утро будить этих детей, правда, одного чувственными и настойчивыми поцелуями, а другую нежными касаниями, стало чем-то таким обыденным, что и не верится, что когда-то было не так. И Арсению неясно, почему с каждым днём предчувствие, что скоро так будет всегда, его не покидает, а лишь заседает глубже.

***

Я так боюсь того, что у меня внутри Ещё сильнее я боюсь тебя понять Эмиль с трудом разлепляет глаза к вечеру вторника. Голова тяжелая, события последних суток тут же всплывают в сознании, и всё тело начинает откровенно болеть. Слишком много всего, он уже и отвык от такого. Очень стыдно, очень больно и очень грустно. А ещё есть хочется. Он вспоминает, что теперь у него, вроде как, есть мама, поэтому с трудом поднимается и плетётся на кухню. Она действительно приготовила ужин, и, надо сказать, очень вкусный. А может, всё дело в том, что он слишком давно не ел, и сейчас любая еда покажется вкусной, но это и неважно. Женщина сидит напротив, опустив голову, словно решается сказать что-то ещё. Ей очень сложно даётся знакомство с сыном, но отступать она не собирается. —Я понимаю, что это произойдёт нескоро, но я хочу сказать, что ты всегда можешь мне что-то рассказать, я выслушаю и постараюсь помочь, хорошо? Эмиль поднимает голову, встречаясь с её взглядом и немного теряется, когда видит нём вину и какую-то нежность, которую он никогда не получал. Непривычно и так странно. Он понимает, что и маме стыдно, она пытается всё исправить, но он не может вот так сразу всё забыть и открывать свою душу. Но Эмиль уверен, что это временно, и он сможет простить окончательно. Может, в последние месяцы своего детства он его, всё-таки получит. —Хорошо. Спасибо за ужин, очень вкусно. Эмиль улыбается уголками губ, поднимается, ставит тарелку возле раковины и уходит к себе под тёплым и улыбающимся материнским взглядом. Что ж, первый шаг сделан, главное теперь не свернуть с этого сложного пути. А его какая-то слабость накрывает, Эмиль ложится обратно в кровать, накрываясь одеялом, но всё равно дрожа, хотя дома, вроде, тепло. Но у Масленникова было теплее. В голове тут же всплывает образ учителя, и Эмиль зажмуривается, силясь его прогнать. Потому что стыдно. Потому что так нелепо всё получилось. Тот его не оттолкнул, просто промолчал. А для Эмиля молчание хуже всех самых громких слов. Он не спит, бездумно листает ленту социальных сетей, не замечая пропущенный вызов от учителя, отвечая на сообщения Даника, говоря, что он просто приболел и сейчас у себя дома, а потому его в школе и нет. Эмиль не помнит, когда проваливается в сон, но он явно спит мало, просыпаясь рано утром в среду. Спать больше не хочется, есть и что-то делать тоже. Ничего не происходит, но при этом с ним происходит многое. И он даже не может понять, что именно. Видимо, падать из рая, всё-таки, оказалось больно и тяжело. Даник пишет, что сегодня после школы зайдёт, и Эмиль даже рад, может, он ему всё расскажет, и станет легче, наверное. Он встаёт с кровати, намереваясь хотя бы предупредить маму, что к нему зайдёт друг, но та уже ушла на работу, оставив на столе тарелку с блинами. Эмиль даже в улыбке расплывается, и пусть есть не хочется совсем, садится и сьедает несколько штук. Завтрак со вкусом заботы, а это очень вкусно. Часа в четыре в дверь звонят, и Эмиль даже обнимает друга, прежде, чем пустить в квартиру. Да, он определённо всё расскажет, иначе происходящее выжжет всё у него внутри. —Дмитрий Андреевич про тебя спрашивал, кстати. Эмиль еле удерживает две кружки чая, не роняя их на пол. То есть, учитель не забыл его, как страшный сон? —Что говорил? — еле выдавливает из себя он, садясь напротив и подвигая к Данику тарелку с ещё оставшимся его завтраком. —Спросил меня, где ты и как себя чувствуешь, выглядел взволнованным и просил передать, что ждёт тебя в школе, обсудить что-то надо. Что у вас вообще произошло и почему ты у себя дома? Эмиль делает глоток чая, нарочито медленно проглатывая, собираясь с мыслями. И просто рассказывает, так, словно всё это было не с ним. Со стороны, будто где-то услышал эту историю. Прямо, как он делал в сочинении. Даник слушает внимательно, в какой-то момент даже перестав есть. Почему вообще у его друга, которому только 17 лет, в жизни происходит столько всего, с чем не каждый взрослый сможет справиться? —Во-первых, я очень рад, что у вас налаживаются отношения с мамой, это действительно дорогого стоит. А касаемо отношений с Масленниковым… — он задумывается, поправляя очки, не отводя взгляда от друга. Ему по-настоящему жаль, что у Эмиля, вроде как, в жизни за последние пару месяцев всё наладилось, а потом вот так как-то глупо разрушилось. И что сказать или сделать в утешение, он не имеет ни малейшего понятия. Поэтому говорит, что думает на самом деле и что кажется ему единственно правильным. — Вам надо поговорить. Ведь ты так и не знаешь, что чувствует он. —Тогда бы он ответил. —Вот вообще не факт. Он мог бояться, ещё не осознать своих чувств, но твоё признание должно было заставить его всё переосмыслить, раз он промолчал. Тем более, если он не ответил сразу категорично, значит, думать действительно есть о чём. Эмиль задумывается над его словами, вроде, и понимая, что они правдивы, но верить отчего-то не получается. Да и в голове столько всего, что нормально обо всём подумать тоже как-то не получается. —Спасибо, что выслушал, мне это по-настоящему важно. Даник тепло улыбается, протягивая руку и не сильно сжимает его плечо. Ну потому что вот вообще не за что. Они переводят разговор в какую-то отвлечённую тему, Даник рассказывает о каких-то нелепых случаях из школы, и Эмиль даже улыбается, ненадолго отвлекаясь и забывая о всём, что не даёт ровно дышать и сидит в нём в виде тревожности. Возвращается с работы мама, заходит на кухню и расплывается в улыбке, замечая, как сын увлечённо о чём-то говорит с другом. Оба от неожиданности вздрагивают, а Даник даже и не знает, что делать и как реагировать на её присутствие, ведь прекрасно помнит все не самые радужные рассказы Эмиля. Но она здоровается первой, представляясь. Он неловко отвечает, как-то нервно улыбаясь. Ей хочется спросить, у него ли жил Эмиль всё это время, но понимает, что эту информацию лучше узнать от сына, а он расскажет сам, когда будет готов и когда сам посчитает нужным. Давить она не будет. —Эмиль, звонил директор, сказал, что до начала новой четверти он физически не может тебя перевести в другой класс, поэтому просил тебя ещё раз обдумать это решение. Даник удивлённо распахивает глаза, уставившись на друга, который ни слова об этом не сказал. —Значит, до новой четверти я в школу ходить не буду. — Эмиль скрещивает руки на груди, и выглядит, как человек, решивший что-то окончательно и бесповоротно. Даник понимает, почему он хочет так поступить, знает всю историю, но всё-таки считает, что убегать — не вариант. Особенно, когда сам пару часов назад советовал поговорить с учителем. —Ты уверен, что это выход? — осторожно спрашивает он, осознавая, что мама наверняка не знает всю историю, а потому лишь намекает, зная, что Эмиль поймёт. —Да, уверен, так будет всем лучше. —Послушай, я не знаю, что произошло, но, если хочешь, я поговорю с Дмитрием Андреевичем, если у тебя возникли с ним проблемы. — вмешивается Татьяна, садясь рядом с сыном. —Или поговори сам. — напрямую повторяет Даник собственные слова, всё ещё считая их верными. Эмиль переводит взгляд с одного на другую, и, закатив глаза, соглашается завтра пойти в школу. Хуже же точно уже не будет, верно? Они, наверное, всё обсудят, правда, что говорить, он не знает совершенно, но, может, ему и не придётся. Ему важно услышать Масленникова, потому что это молчание его убивает и разъедает изнутри. Ведь всегда лучше о чём-то точно знать, чем жить в этом неведении.

***

Что, если я упаду? Что, если я уйду? Что, если я тот, о ком ты не хочешь говорить? Я снова падаю, я падаю. Так удачно, что в четверг нет литературы. Эмиль понимает, что для его истинного нахождения в школе, а именно, разговора, это неудачно, но почему-то ему кажется, что Дмитрий его найдёт сам. Собственно, так и получается. Эмиль сидит с Даником в коридоре во время перемены после пятого урока, когда к ним подходит Масленников и смотрит прямо в глаза Эмилю. И он не может в них ничего прочесть. Кажется, читать он разучился. —Пойдём, пожалуйста, нам надо кое-что обсудить. Тихо так говорит, пытается унять дрожь в голосе, но сжимает ладони в кулаки, силясь хотя бы так взять себя в руки. Даник кивает другу, как бы говоря, что всё будет хорошо, и Эмиль на негнущихся ногах встаёт и направляется за учителем в его кабинет. И что-то ему подсказывает, что хуже, всё-таки, может быть. Дмитрий упирается бёдрами о стол, складывая руки на груди и напряжённо закусывает нижнюю губу. Он и сам не знает, что говорить. А сказать нужно правду, которая наверняка сделает больно. Потому что Масленников привык быть честным, если не с собой, то с другими людьми. В себе он перестал быть уверенным с тех пор, как этот пацан, сейчас спокойно сидящий напротив, пришёл в эту школу. Но учитель этого не осознаёт, он убеждён, что всё ещё властен над самим собой, а значит, всё распознал в себе правильно. Считает, кстати, неправильно. Но когда он напоминает себе, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь, решая, всё-таки, сказать, это становится и неважным. —Мне очень ценно, что я… — у него и язык не поворачивается озвучить то, что чувствует по отношению к нему Эмиль. Сама мысль пугает настолько, что он задвигает её на задворки сознания, боясь хотя бы её достать, рассмотреть на свету, а потом заглянуть к себе в сердце и найти там точно такие же чувства. Дмитрий мыслит сознанием, не слушая сердце. Мало ли какие безумства оно ему подкидывает. —Больше, чем дорог тебе. И ты мне тоже дорог, правда, но я не могу переступить выше, сам посуди, я твой учитель, гораздо старше тебя, не уверен, что тебе нужен рядом именно такой человек, как я. С моей стороны будет глупо снова звать тебя жить ко мне, я понимаю, что так тебе будет только хуже, но знай, что я всё равно рядом, и ты всегда можешь ко мне обратиться. Эмиль слушает, сжимая руки в кулаки и, кажется, снова оставляя следы от ногтей. Смотрит, а в глазах — ничего. Ни привычной нежности, с какой он смотрел на Дмитрия, ни боли, ни грусти. Ничего. А внутри какая-то волна поднимается, сносящая, переворачивающая всё на своём пути и сворачивающаяся в неприятный ком, вставая поперёк горла и не позволяя нормально вдохнуть. В голове ни одной мысли, в сердце сплошная пустота, а вокруг будто вакуум какой-то, и конец фразы Масленникова он почти не слышит. На негнущихся ногах встаёт с парты, разрывая зрительный контакт и быстро выходит из класса, не оборачиваясь. Не слышит, как его зовут, не слышит шума в коридоре, плюёт на ещё два оставшихся урока и очень хочет на воздух. Очень хочется дышать. Проходит мимо Антона с Макаром, делая вид, что их не замечает, потому что говорить и что-то объяснять он просто не в состоянии. Но потом цепляется за одну единственную внятную мысль, разворачивается и всё-таки подходит к ним. —Шаст, есть сигареты? Антон вопросительно выгибает бровь, но всё-таки лезет в рюкзак и достаёт пачку, протягивая. —Не видел, чтобы ты курил, ты хотя бы пробовал? Эмиль уверенно кивает, и даже не врёт, потому что да, было дело. Пытался как-то найти в этом занятии утешение и расслабление, да вот только не получилось. Может, получится сейчас. Стоит попробовать все способы. Потому что так больно, как сейчас, ему не было никогда. —Тогда хорошо. А сам смотрит внимательнее, и видит, что ничего хорошего нет. Эмиль бледный какой-то, дышит тяжело, а рука, которой он забрал пачку, дрожит. Шастун обеспокоено распахивает глаза, нервно сглатывая и сложно думая, что вообще делать в ситуации, когда ты видишь, что человеку плохо. Сначала, наверное, надо понять причину. —Что случилось? Эмиль поднимает на него взгляд, поджимая губы, а сказать ничего и не может. Но закрываться и отталкивать человека, который так искренне интересуется, не хочется. Потому что одного такого человека он, кажется, потерял. —Пойдём на улицу, пожалуйста. — еле выдавливает из себя он, сильнее сжимая руки в кулаки, сдерживая эмоции, так и норовящие выбраться наружу. Антон идёт следом за Эмилем, пока его не зовут, вынуждая остановиться и обернуться. —Куда это мы собрались? Шастун закатывает глаза, раздражённо цокая и уставившись на Арсения, который, в свою очередь стоит, сложив руки на груди в ожидании объяснений. —Арс, выключи в себе классного руководителя и включи человека, а. — и головой кивает в сторону застывшего на месте Эмиля. Арсений быстро окидывает взглядом ученика, отмечая его потерянный вид, и хочет спросить, что происходит, но понимает, что Антон здесь справится лучше. Он умеет поддерживать людей хотя бы одним своим присутствием. —Держи меня в курсе, хорошо? Антон серьёзно кивает, разворачиваясь и направляясь с Эмилем к выходу из школы. И всё-таки у него самый понимающий и лучший и мужик, и классный руководитель. Они останавливаются на излюбленном месте, закуривая, и после пары затяжек Эмилю хотя бы становится чуть легче дышать. По крайней мере так, чтобы можно было говорить. —Совет просто признаться оказался неработающим, Тох. Эмиль откидывает голову назад, упираясь затылком о холодную стену и выдыхает дым в промозглый воздух. Даже не холодно. В душе всё равно холоднее. Он даже не смотрит в сторону Антона, просто рассказывая обо всём. Безэмоционально, сухо, так, будто пишет то чертово сочинение. Как будто эту историю он услышал от несчастного знакомого или прочёл в книге жанра драмы. Потому что воспринимать всё происходящее в его жизни у него просто нет сил, да и некуда как-то всё это укладывать. Внутри настолько всё переполнено, что аж пусто. А Шастун ошарашено слушает, не зная, что и сказать. Он осторожно сжимает его плечо, когда Эмиль заканчивает говорить, смотрит на абсолютно опустошённого и никакого друга, и у самого сердце сжимается. Особенно от осознания, что он — единственный, кто в данный момент может помочь, а он не знает, как. —Мне правда жаль, что всё обернулось вот так. — Антон говорит тихо, пытаясь заглянуть в глаза, но Эмиль упорно смотрит перед собой невидящим взглядом — Если хочешь, ты можешь пожить у меня, как раз родители до конца недели уехали. Я совсем не знаю, что предпринять, но просто знай, что если что, можешь ко мне обратиться. Антон кривится от собственных наивных слов, но он же привык быть честным. Эмиль поворачивается к нему, смотрит пару секунд, а потом просто обнимает, и Шастун тут же обнимает в ответ, крепко прижимая к себе и кладя голову ему на макушку. И очень надеется, что хотя бы так ему передаётся его поддержка, вкладывается осознание, что Эмиль правда в этом мире не один. —Мы с мамой начали налаживать отношения, поэтому я спокойно живу у себя.— признаётся он, и Антон расплывается в улыбке, искренне радуясь, что хоть в какой-то части жизни Эмиля происходит что-то похожее на рассвет. Грустно, что в самой значимой — закат, переходящий в тёмную ночь. Но Шастун знает: ночь никогда не длится вечно. Солнце всё равно встанет, как бы страшно не было. Они доходят до остановки, и Эмиль убеждает Антона, что он спокойно доедет до дома сам, ещё раз обнимая, прежде чем сесть в свой автобус, и благодаря просто за всё. Потому что он заметил, выслушал, предложил помощь и просто оказался рядом. А это оказывается действеннее самых громких слов. Шастун не считает, что его нужно благодарить, ведь в его понимании он не сделал ничего. Но в восприятии сломленного Эмиля — всё.

***

Серые тучи, нам не быть вместе Если снова станет лучше, напише мне Я отвечу тебе: «Привет» Пока от нас так далеки облака Эмиль совершенно не помнит, как добрался до дома, машинально передвигая ногами по улице, не обращая внимания ни на промозглый ветер, ни на лужи на асфальте, смело в них наступая, ни на что. Для него будто нет ничего вокруг, нет ничего внутри себя, нет ничего, что происходит в его жизни. Всё словно замерло, застыло в каком-то вакууме, в котором сложно дышать и в принципе находиться, да вот только приходится, ведь выхода из него нет. Он заваливается на кровать в своей комнате, закутываясь в одеяло, не с целью согреться, а в надежде спрятаться. Хоть на секунду почувствовать покой и тепло. Не получается. Домой приходит мама, заглядывает к Эмилю, замечает, что тот лежит спиной к ней, и, думая, что он вымотался и уже спит, тихо выходит. А ему и не обидно, ему так даже лучше. Никого видеть не хочется, с кем-то говорить тоже. Он всё рассказал Антону, да, но просто потому, что тот оказался рядом и сам спросил. Сейчас же намеренно кому-то писать Эмиль точно не станет. Потому что даже слова Шастуна воодушевили ненадолго. Буквально до тех пор, как он не скрылся за поворотом. Может, он спит этой ночью, а может, и нет, Эмиль не знает. Знает только, что ему, видимо, не суждено любить и быть любимым. Ну вот не применимо это к нему, что поделать. Не всё же уметь в этой жизни. Правда, он не может назвать в качестве примера, что умеет делать в совершенстве. Хотя нет, может. Быть наивным и доверчивым, а ещё всё портить. Он прекрасно общался с Дмитрием Андреевичем, тот был к нему добрее родной матери. Но Эмиля же угораздило ему признаться в симпатии, руководствуясь тем, что ему ответят взаимностью. Он же читал об этом в книгах. Если любишь, становишься счастливым, чувствуя эту любовь к себе в ответ. Жаль, что книги, где показана иная любовь, он предпочитал игнорировать. А ведь тогда бы он узнал, что не всегда всё бывает так просто и в пользу любящего. Тебя могут высмеять, отвергнуть, не обращать внимание, делая только больнее, ведь любовь так просто перестать чувствовать невозможно. Не от нас зависит, кого выберет наше сердце и не от нас зависит, ответит ли сердце другого человека. Эмилю вот не ответили. И ему больно. Больно, что жизнь только-только начала налаживаться, он жил с человеком, которым восхищается и к кому действительно испытывает нечто большее, чем простая нежность, а потом всё безвозвратно разрушил. Понадеялся, что раз у него всё так хорошо, значит, может стать ещё лучше. Да вот только не стоит гнаться за счастьем, если уже счастлив, ведь может стать только хуже. Эмилю вот стало. Мама уходит на работу рано, и это снова удачно, ведь он не планировал идти в школу в эту пятницу, просто не имея сил встать с кровати, а ещё социализироваться и учиться. Даник наверняка ему что-то написал, да вот только Эмиль даже не берёт телефон в руки. Смотрит бездумно в потолок, и снова чувствует то, что и на протяжении всей жизни в этой комнате —безысходность. Нет, ну вот правда, что ему делать? Забыть, как страшный сон и жить дальше? Может, когда-нибудь и выйдет, да вот только явно не сейчас. В следующей четверти его переведут в другой класс, и Дмитрия Андреевича он видеть перестанет вовсе. За исключением уроков литературы, но он что-нибудь придумает. Видеть Масленникова ему физически больно. Эмиль не может охарактеризовать, что чувствует к нему сейчас — былое, то самое что-то большее никуда не делось, правда, теперь смешалось с чувством стыда и чем-то, что хочется забыть, помотав головой и переключаясь на что-то другое. Потому что он ясно осознаёт, что совершил ошибку, поступок, за который теперь очень стыдно. Поступок, за который теперь приходится расплачиваться собственным состоянием. Ближе к вечеру раздаётся звонок в квартиру, и Эмиль весь напрягается, ведь гостей он не ждёт. Никого он не ждёт в принципе. За дверью оказывается взволнованный Даник, тут же с порога причитая, что он весь извёлся, специально не писал вчера, надеясь всё обсудить сегодня лично, но Эмиль не пришёл в школу и стал всерьёз волноваться. Эмиль ничего не говорит, наверное, чувствуя себя виноватым, но за последние сутки разучился распознавать собственные эмоции. Сложно распознавать то, чего нет. —Так что тебе Масленников сказал? Друг проходит в квартиру, заранее зная, что Дмитрий ничего хорошего не сказал, раз сейчас его ученик выпал из социального и любого другого мира, сидя дома и выглядя так, будто его переехал автобус, сильно помяв и потрепав. —Чтобы я куда подальше шёл со своими чувствами. — бубнит Эмиль, кажется, напрягая голосовые связки впервые за долгое время, от чего горло неприятно сводит. Лучше молчать и не делать ничего, так проще и менее болезненно. —Прямо вот так и сказал? —Нет, я обобщил. Он что-то много и спокойно говорил, но я не слушал. Уловил главную мысль, а больше мне и не нужно было. Да и сейчас не нужно как-то. Эмиль складывает руки на груди, усаживаясь на диван, хмуря брови устремляя взгляд куда-то в стену, и Даник садится рядом, судорожно думая, что сказать. Он почти был уверен именно в этом варианте развития событий, но сейчас, получив ему подтверждение, совершенно потерялся. Они молчат, каждый уткнувшись в стенку, и через пять минут оба могут по памяти в точности воспроизвести узор на обоях. Эмиль не думает ни о чём, хотя, вроде как, озвучивание вслух такого простого вывода, но так сложно отдающегося в нём, должно было сделать ещё больнее, но все лимиты, видимо, исчерпаны. Даник собирается с мыслями, пытаясь найти слова и хоть что-то. Потому что сейчас поддержать друга — его первостепенная задача. —Не скажу, что это было очевидно изначально, ведь это совершенно не так. Мне странно, что Масленников так себя повёл, но ты явно оказался смелее него, раз не побоялся признаться в своих чувствах. В то время, как побоялся он, и, уверен, боится до сих пор. Я думаю, это ещё не конец этой истории, но сейчас ты должен быть выше этого, ведь ты всё сделал правильно. Не вини себя, тебе было бы гораздо хуже жить с этими чувствами, не показывая их. —Признавшись, мне легче не стало. Наоборот. — хмыкает Эмиль, не переводя взгляда. И Данику нечем парировать. Потому что друг прав. Тут, на самом деле, палка о двух концах: Эмиль жил себе с этим нечто большим, оно бы только разрасталось, прожигало изнутри, будучи запертым и не показанным. Но Эмиль признался, продемонстрировал, и теперь ему больно, ведь его чувств не разделили. И что действительно лучше — неизвестно. Любовь, всё-таки, бывает разной. Не всегда в ней всё так до светящихся искорок в глазах просто, не всегда так очевидно и понятно. Не всегда так счастливо. Любовь может причинять боль. От неё никуда не деться, ни чем не выбьешь, не выведешь и не избавишься. Она засядет глубоко внутри и с ней невозможно бороться, особенно, когда от неё заведомо больно. В любви и в жизни может только повезти, в противном случае они бьют со всех сторон, погребая под себя. —Ладно, что случилось, то случилось, видно, не судьба. Не бери в голову, правда. Извини, что заставил волноваться, я не специально. — Эмиль поворачивает к Данику голову, даже улыбаясь уголками губ, и тот неопределённо кивает в ответ, удивляясь и не понимая причину этой резкой перемены настроения. Как-то сам по себе завязывается разговор о школе, Даник рассказывает всё, упуская любого упоминания Масленникова. Он и его самого начал подбешивать. Взрослый, вроде, мужик, а ломается перед подростком, боится чего-то и не желает пересилить себя. Но, как сказал классик, то есть, Эмиль: ладно. Возвращается с работы мама, и через пару часов уходит Даник, и Эмиль крепко его обнимает, стоя в коридоре. Друг вселил в него мысль, которую он совершенно точно будет развивать и окончательно разберётся с собой и определится со своими дальнейшими действиями и состоянием. Ведь жизнь действительно продолжается, особенно, когда в ней есть понимающие и готовые поддержать тебя люди.