***
Пожалуйста, не умирай Или мне придётся тоже Хочешь вслух рассказов длинных? Хочешь, я взорву все звёзды Что мешают спать? Антон пишет Арсению весь вечер, получая в ответ сообщения о всякой ерунде, и даже расплывается в улыбке, когда читает о каждом шаге Арса, о котором он сообщает. Потому что когда он пишет, Шаст убеждается, что тот не сидит где-то на полу, обхватив колени руками. С ним рядом Кьяра, которая постоянно говорит и что-то делает, не давая сидеть на месте, и её папа полностью на неё отвлекается, не думая ни о чём другом. А потом дочка засыпает, и он остаётся один. Тревога, которую он задвигал куда-то вглубь, сейчас снова разливается по всему телу, сковывая движения и внятные мысли. Время позднее, Шастуну спать бы тоже надо, в школу всё-таки идти завтра, но Попов не выдерживает. Лежит в кровати, буравя взглядом потолок, чувствуя, как его паника сейчас съест заживо, и набирает Антону. Тот сразу берёт трубку, переключая звонок на видео, тоже лёжа в кровати, и мужчина улыбается даже, видя, как тот зевает, прикрываясь ладонью и укладывается удобнее. —Расскажи что-нибудь, пожалуйста, я сейчас с ума тут сойду. — просит он, умоляюще глядя на Шастуна, а тот понимает прекрасно, что его отвлекать надо, заговаривать и не позволять эмоциям накрывать с головой. Намеренно игнорировать их тоже не стоит, а то потом хуже ведь станет, когда они прорвутся наружу в большем объёме, но позволять им брать над собой верх тоже нельзя. Антон поговорить любит, ему лишь бы повод дать, а потому тут же пересказывает сюжет любимого сериала, прекрасно зная, что Арс его всё равно никогда не посмотрит, а потому не упускает ни одной детали и негодует из-за нелепых поворотов и поступков персонажей. Арсений снова улыбается, внимательно слушая, не прерывает. Чувствует, как с каждым словом, сказанным этим бархатным голосом, успокаивается, расслабляясь окончательно. И в какой-то момент он перестаёт фиксировать реальность, прикрывая глаза и засыпая. Антон тут же замолкает, немного подвисая, рассматривая спящего Попова. И при любых других обстоятельствах его бы это умилило, но не сейчас, когда Арсений хмурится во сне, ресницы нервно подрагивают, и все мышцы лица так напряжены, что Шастуну очень хочется их разгладить, осторожно касаясь руками, очень хочется лечь рядом, крепко обняв и забирая хотя бы немного этого напряжения. Чтобы Арс страдал и переживал всё это не один. Он гипнотизирует всё такого же измученного Арсения взглядом, но меняется целое ничего, и Антон нехотя завершает звонок, откладывая телефон и зарываясь в одеяло. Он засыпает не сразу, думая о несправедливости мира. Почему вообще люди тяжело заболевают? Живёт себе человек, никого не трогает, а потом его постигает что-то, с чем он сам совладать не может. И не знает, убьёт ли его болезнь, или пройдёт, забываясь, как страшный сон. Шастун не представляет, как можно жить с осознанием, что в любой момент тебя просто не станет. Всё то, что ты делал, всё, к чему прикасался, останется, мир вокруг останется прежним, только вот тебя в нём уже не будет. Это так странно и непостижимо, что внушает какой-то панический страх. Ведь мы при всём желании не узнаем, когда нас постигнет необратимое, а неизвестность всегда пугает сильнее. Только вот непонятно, было бы проще знать чёткую дату, когда произойдёт неизбежное. Конечно, тогда ты точно успеешь сделать всё, что планировал, попрощаешься с близкими, не будешь тратить время впустую, но каково это? Каково близким, которые выпускают тебя из объятий, зная, что вы видитесь в последний раз? Каково тебе самому жить, чётко зная, когда всё закончится? Как морально готовиться, как смириться и как элементарно не сойти с ума? Мы ничего не знаем о смерти, не знаем, что идёт после неё и не можем её никак изменить или отсрочить. Она всё равно настигнет, и думать о том, как лучше — бесполезно. Ей всё равно, как, ей главное забрать, оставляя пустоту, на месте которой был живой человек. Антон старается свыкнуться с мыслью, что в любом случае конкретно он ничего изменить не может. Не знает, чем закончится история с Алёной, но знает, что в его силах в случае чего помочь справиться и пережить трагичный финал Арсению. «Не жалей мёртвых, жалей живых.»***
Арсений просыпается рано утром, находя разрядившийся телефон возле себя на кровати и понимает, что реально уснул во время звонка Антону. Он его действительно успокоил, Арс спал, не просыпаясь посреди ночи, не помня ни одного странного сна, которые всплывали в его переполненном мыслями сознании. Он подключает телефон к зарядке, когда к нему заходит сонная дочка, ложась рядом. Попов тянется к ней, обнимает и резко вспоминает, куда они сегодня поедут. И если Арсений человек взрослый, но так остро реагирует на всё происходящее, то Кьяра — ребёнок, которому и не объяснишь, что существуют тяжёлые болезни, а ещё — когда они побеждают. Он не знает, как ей вообще рассказать, что с её мамой и как она отреагирует, когда окажется в её палате. Арс и сам болезненно всё воспринимает, как он сможет ободряюще сжать руку дочери, если у самого они трясутся? Вся надежда на Антона, который всегда крепко держит за руку, не выпуская. И он хочет попросить его сжать и маленькую ладошку Кьяры. Арсений решает никуда её сегодня не вести, сил нет ни физических, ни моральных, да и всё равно им надо ехать в больницу, а так хоть пораньше соберутся. Дочка моментально просыпается окончательно, узнав, что в садик она не идёт, тут же устраивается в кровати удобнее, требуя мультик. И Попов даже улыбается, умиляясь с этого всё ещё немного сонного, но довольного ребёнка. Он невольно вспоминает спящего Антона, то, как он его будил, как тот морщился и улыбается шире. Его окружают два чуда, одно из них прижимается к его боку, а другому он решает написать. Арс: У тебя такой убаюкивающий голос, я даже не хотел спать, когда звонил, а ты, вон, уложил меня) Антон: так и живём: ты — будильник, я… как это назвать? ночник? ну, ты понял) в общем, идеально у нас с тобой всё) Арс: У нас по-другому и не может быть, собственно. А вообще, давай-ка уходи с последнего урока, у тебя там как раз твоя любимая математика, и мы с Кьярой за тобой заедем, хорошо? Шастун помнит, куда они сегодня собрались и его присутствие с ними — как что-то само собой разумеющееся, поэтому он лишь напряжённо сглатывает, представляя этот тяжёлый визит, но старается взять себя в руки и отвлечь Арсения. Антон: ты её не отвёл в садик, что ли? Арс: Не-а, лежим вот, мультик смотрим. Мне уже все уши прожужжали, что его смотрел Антон, а я, понимаете ли, нет, а так быть не должно. Вот, просвещаюсь теперь! Антон: и правильно, мы с кьярой плохого не посоветуем! Арс: А вообще, чего это мы во время урока в телефоне сидим? Антон: во-первых, я общаюсь с тобой, а во-вторых, очень мне нужна эта история, она же не французский. Арс: Вот вернусь в школу и устрою тебе французский, быстренько разлюбишь этот предмет. Антон: французский — это всегда любовь. amours toujours!! Арс: Это ты amour toujours. Антон еле сдерживается, чтобы умилительно не завопить на весь кабинет. Откладывает телефон, прячет улыбку за ладонью, а Макар, заглядывая в экран, лишь качает головой, закатывая глаза. Он не знает о всём происходящем, Шастун честно подумывал рассказать, поделиться, не терпя скрытности и недосказанности, но приходит к выводу, что всё это касается только его, Кьяры и Арсения. Семейные дела, да. Антон всё чаще ловит себя на мысли, что они втроём — семья. И почему эти мысли настолько навязчивые и явные, он понять не может. Старается пока не понимать, ведь ему есть, что обдумывать, когда он садится на заднее сидение арсовой машины, рядом с Кьярой. В голове — просьба Попова в сообщении объяснить ей, куда они поедут. Потому что сам он так и не смог сказать ни слова. Шастун смотрит в её пронзительные синие глаза, чистые такие, несравнимые ни с одним озером в мире, и просто не знает, как сделать так, чтобы они не потухли. —Помнишь, твоя мама заболела? — Антон придвигается ближе, сжимая маленькую ладошку со всей осторожностью и трепетом, на которые только способен. —Да, меня поэтому и отвезли к папе. — спокойно отвечает девочка, с интересом заглядывая в зелень глаз напротив. Там ветер колышет листву, и можно на секунду подумать, что так выглядит спокойствие, да вот только Шастун держится изо всех сил, чтобы не выдать свою панику. Дети же чувствуют всё. Они — самые искренние и проницательные существа, сразу распознают хороших людей и тех, к кому не стоит и подходить, относясь к ним с подозрением, чувствуют ложь и правду. И вот интересно, в какой момент взросления мы все эти навыки теряем, будто становясь детьми по-настоящему, не умеющими распознавать людей, мотивы их поступков, сталкиваясь с ложью, начиная где-то прибегать к ней самим. В какой момент наши души перестают быть чистыми? Жизненные обстоятельства неизгладимой печатью оставляют след, который уже никак не вывести. И всё-таки жизнь — жестокая штука, никого не щадящая. Антону очень хочется, чтобы Кьяра, такая взрослая девочка с осознанным взглядом как можно дольше оставалась этим светлым ребёнком, ещё не столкнувшимся с потерями, навсегда меняющими жизнь. —Чтобы ей стало лучше, врачи забрали её в больницу и теперь лечат, и сейчас мы поедем к ней, она очень по тебе соскучилась. Кьяра улыбается, и Арсений, поглядывающий за ними через зеркало заднего вида, улыбается тоже, поражаясь, как Шастун, сам ещё ребёнок, по сути, смог найти подход к его девочке, даже, когда он сам понятия не имеет, что говорить. Но называть их наивными детьми и язык не поворачивается. Они слишком мудрые, и им пришлось столкнуться с непростым периодом жизни. Никто из них не знает, с какими последствиями он пройдёт, но в силах Антона и Арсения помочь его пережить Кьяре. Чтобы чёрствым взрослым она стала не в шесть лет. Арсений мог и не просить Антона держать руку девочки, ведь для него это было как что-то само собой разумеющееся. Он не выпускал её ни в машине, ни пока они шли по коридору больницы, ни сейчас, когда стоят позади Попова, решающегося открыть дверь палаты. Ему тяжело. Тяжело не думать о худшем, когда он осознанно привёл к Алёне их дочку, с которой она хочет попрощаться. Шастун подходит на шаг ближе, сжимает его плечо, и, немного наклонившись, шепчет на ухо: —Я рядом. Простое, очевидное, но такое нужное. Мужчина оборачивается, поджимает губы и кивает, всё-таки открывая дверь. Кьяра замечает маму, такую же бледную и слабую, и решительно идёт к её кровати, утягивая за собой Антона, останавливаясь возле. Алёна открывает глаза, замечая свою девочку и слабо улыбается. Она решает времени не терять, сказать, что планировала, сразу. —Кьяра, я просто хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю, и что бы не случилось, я всегда буду любить тебя вот отсюда. — она осторожно протягивает руку, касаясь области сердца Кьяры, и та хмурится, не понимая, к чему всё это. Но это же мама, по которой она так скучала и с которой нужно всем поделиться, и расплывается в широкой улыбке. —Я тебя тоже люблю, мам, давай скорее выздоравливай, мне тебе нужно показать столько рисунков, которые мы нарисовали с Антоном! —Антоном? — переспрашивает девушка, только сейчас поднимая взгляд выше и замечая высокого парня. А он стоит, не в силах произнести ни слова. Он ни разу до этого не видел Алёну, но сейчас перед ним — неестественно бледная девушка, из которой словно на глазах уходит жизненная энергия. Воздуха в палате будто становится меньше, но Шаст пытается дышать ровно, держа себя в руках. —Да, он — папин ученик и наш друг. — Кьяра радостно переводит взгляд с него на маму, не выпуская его руки. —Друг? — снова спрашивает Алёна, переводя взгляд на позади стоящего Арсения, который подходит ближе, останавливаясь рядом с Шастуном и как-то инстинктивно хватается за его запястье, стараясь не упасть, ведь ноги не держат вовсе. Алёна смотрит, как крепко Антон сжимает ладошку девочки, как Попов вжался в этого пацана, будто ища в нём спасения, и всё понимает. Понимает, что её самые дорогие люди одни не останутся. Материнское сердце же чувствует, что для ребёнка будет лучше, видит и тут же распознаёт опасность, а когда не стоит и волноваться. Девушка смотрит на Антона и видит в нём исключительно безопасность и доверие. —Пожалуйста, не оставляй их. — тихо так говорит, просит, и от чёткого понимания, что это — последнее и самое важное для неё желание, Шастуну и самому хочется вжаться в руку Арса, чтобы элементарно не упасть, но он держится. Потому что он должен быть сильным для них. —Никогда не оставлю. Алёна задерживает на нём свой взгляд, снова убеждаясь в том, что действительно может уходить. Ведь пустоту на её месте заполнит Антон. Она успокаивается, просто смиряясь с неизбежным, но собравшуюся влагу в уголках глаз всё равно не может сдержать, когда сжимает ладошку дочери, понимая, что это в последний раз. Кьяра улыбается, говоря маме простое «пока», даже не осознавая, что прощается по-настоящему. Арсений обещает прийти завтра, прежде, чем покинуть помещение, а оказавшись в коридоре, не выдерживает. Обнимает Антона, прижимая к себе так крепко, будто боясь, что начнёт медленно исчезать и он, но Шастун обнимает в ответ, сдерживая слёзы. Вся эта ситуация его задела ещё вчера, что-то больно затронув внутри, но сейчас, когда он увидел всё воочию ему ощутимо больно. Больно за Арсения, лишающегося близкого человека, больно за Кьяру, лишающуюся мамы. И если Арс — человек взрослый и подсознательно понимает, что происходит, даже, если не может этого принять, то Кьяра — ребёнок. Ребёнок, которому и не объяснить, куда может деться его самый близкий человек. Может быть сколько угодно людей рядом, окружающих заботой и любовью, маму всё равно не заменить. Девочка стоит рядом с ними, хмурясь, и дёргает Антона за край его толстовки. —Вы чего так расстроились, всё же будет хорошо! Шастун мягко отстраняется, вздыхая, и садится на корточки перед Кьярой, поправляя ей волосы. Она своими глазами синими так честно смотрит, что не возникает ни малейших сомнений, что говорит она неправду. Антон видел, в каком состоянии Алёна, но не видел ни одного хорошего исхода. Но ведь это глупо. Даже, если нет уверенности, есть надежда. А она, как известно, умирает последней. —Если ты говоришь, что будет, значит, будет. Арсений отворачивается, закусывает губу, сдерживая слёзы, и вжимается в плечо Антона, словно если он не будет чувствовать его тепло, остынет и сам. Шаст осторожно встаёт, протягивает руку Кьяре и мягко снимает ладонь Арса с себя, переплетая с ним пальцы. Он обещал Алёне их не отпускать и не оставлять, и своё обещание сдержит. Ведь Антон честный.***
Арсений снова настаивает на том, чтобы Антон ночевал у себя, а у того и нет сил сопротивляться. Из сообщений Арса он узнаёт, что Кьяра весь вечер рисует, заставляя папу рисовать вместе с ней, и они с Шастом даже хихикают над его художествами, которые больше от слова «худо». И когда дочка засыпает, Попов ложится в кровать, накрываясь одеялом чуть ли не до самых ушей, и даже не хочет, чтобы Антон его забалтывал, отвлекая. Надежда на лучшее испаряется с каждой секундой, и ему никак не удаётся зацепиться хотя бы за то, что осталось. В голове всплывают счастливые воспоминания, связанные с Алёной, но он даже не может им улыбнуться. Потому что уверенность в том, что они больше не повторятся превратилась в какое-то чёткое убеждение. Антон не спит тоже. Ещё никогда до этого он не сталкивался с чем-то подобным, и никогда даже не мог представить, что могут чувствовать люди в такие моменты. А сейчас он чувствует сам, разделяя эти чувства с Арсением. Очень больно и очень страшно. Объективно, Алёна ему никто, но Шаст же привык пропускать всё через себя, особенно, если дело касается близких. А Кьяра и Арс ему очень близки. Близки настолько, что уже стали его частью, которую ни чем не отделить. И он должен не допустить того, чтобы эта часть разрушилась под натиском обстоятельств. Он будет рядом, не отпуская и не оставляя.***
Шастун сидел на пятом уроке, когда получил сообщение от Арсения, где он попросил сегодня забрать Кьяру из сада и привести домой. Ключи от квартиры он оставил у охранника в школе, а сам поехал к Алёне, почему-то чувствуя, что должен побыть с ней подольше. Антон отвечает простое «хорошо» с сердечком в конце, хотя у самого ничего простого и хорошего нет, да и собственное сердечко болезненно ноет. Он совершенно не фиксирует реальность, ходит в какой-то прострации, а на все вопросы Макара отвечает, что не выспался. И в какой-то степени это даже правда, ведь он не уверен, что сегодняшней ночью вообще спал. Друг, правда, не верит, что причина только в этом, но не лезет, прекрасно зная, что когда он захочет и будет готов, то расскажет сам. Шастун решает, что физкультура последним уроком — не то, что ему сейчас необходимо, и, попрощавшись с Ильёй, спускается вниз, не забыв забрать ключи, и решает ехать сразу в квартиру Арсения. Оттуда всё равно ближе до Кьяры, да и зачем ехать домой к себе, когда в его распоряжении квартира Арса. Он честно пытается сделать домашнее задание, но получается плохо, мысли путаются, не фокусируясь ни на чём, и Антон откладывает эту затею. Понимает, что в таком состоянии несостояния идти за ребёнком нельзя, разбирается с кофемашиной и наливает себе крепкого кофе, надеясь, что хотя бы он его взбодрит и Шастун не будет похож на овощ. Спать хочется меньше, но мысли всё равно запутываются в какой-то ворох, катающийся туда-сюда, как перекати-поле. А ведь оно бывает только там, где пусто. Вот и получается, что в его сознании на самом пустота. Но когда он приходит за Кьярой, чувствует, что эта девочка заполняет всё у него внутри. Своей улыбкой, своим светом, своей детской чистотой, но при этом таким взрослым взглядом синих глаз глубоких океанов, в которых Антон тонет, на какое-то время забываясь. Будто солнечный луч проник сквозь водную гладь, освещая глубину. Девочка несётся к нему со всех ног, стоит ему оказаться в дверях группы детского сада, и он вовремя успевает присесть, чтобы Кьяра смогла тут же крепко обхватить его шею и оказаться на крепких руках Антона, который встаёт на ноги, когда к ним подходит воспитательница. —Вы же Антон, да? Арсений предупреждал, что вы тоже можете забирать Кьяру. Шастун крепче прижимает к себе обнимающую его девочку, и довольно кивает, расплываясь в улыбке. Потому что пока в его жизни есть, чему радоваться, он это упускать не будет. А Кьяра и есть эта радость. Маленькая, но такая большая. Женщина больше ничего не спрашивает, задерживает на них взгляд, и не может сдержать умилительной улыбки. Антон, немного смутившись этого пусть и тёплого, но изучающего взгляда, зачем-то говорит «до завтра», хотя он понятия не имеет, что вообще будет завтра. Воспитательница кивает, уходя обратно, и Кьяра, пока переодевается, без умолку трещит о событиях сегодняшнего дня, и Шастун, слушая, действительно расслабляется, погружается в общение с девочкой целиком, а не в свои переживания, из которых выплыть и не надеялся уже. Антон чувствует себя очень деловым и взрослым, когда идёт с Кьярой за руку по улице, и выглядит таким довольным, будто ну вот правда молодой папа. Он смущённо улыбается собственному сравнению, но менее довольным от этого не становится, даже, скорее, наоборот. Дома Кьяра сообщает, что поужинала в садике, но сейчас бы не отказалась от какого-нибудь перекуса, раз Антон настаивает, и послушно съедает детский творожок, хихикая с того, что Шаст ест второй вместе с ней. Ну, а что? Тоже ведь ребёнок. —Антон, а тебя же мой папа французскому учит? Он кивает, но, вспоминая об Арсении, немного тревожится. Тот почти не пишет, лишь коротко отвечает на сообщение Антона о том, что они дошли до дома и у них всё хорошо. Шастун не лезет, понимая, что ему сейчас не сильно весело быть в больничной палате, но прекрасно знает, что в случае чего —напишет. —То есть, ты знаешь, как сказать по-французски «я тебя люблю»? Кьяра смотрит внимательно, невозмутимо болтая ногами под столом, а Антон напрягается немного, не понимая, к чему вообще девочка всё это спрашивает. Но ответить же всё равно надо. —Je t’aime. —Жё тэм? — переспрашивает девочка, старательно выговаривая каждую букву, на что Шастун кивает, улыбаясь уголками губ. — Когда папа придёт, я ему так скажу, вот он удивится! — жутко довольная собой, она отодвигает пустую коробочку от творога, упирает локти о стол и придерживает голову обеими ручками, в упор смотря на Антона. —Ты же тоже так говорил моему папе? — спрашивает так, будто это что-то незначительное и само собой разумеющееся, да вот только Шастун воздухом давится от неожиданности и какой-то неловкости. Порой вопросы детей заставляют врасплох, и приходится судорожно придумывать ответ, чтобы не падать авторитетом в их глазах. —Для тебя это важно? — он выпрямляется, стараясь взять себя в руки, но нервное заламывание пальцев выдаёт его с головой. Но Кьяра спокойна, даже слишком. —Да, потому что я никогда не видела, чтобы мой папа кого-то любил, или кто-то любил его. А взрослым, как детям, нельзя быть одним и нелюбимым. Но когда он с тобой, он не один, и я уверена, что он любит. Значит, ты тоже. Антон широко распахивает глаза, не веря, что всё это говорит девочка, которой шесть лет. Девочка, которая смотрит и говорит так убеждённо, что её словам просто нельзя не верить. И говорит она правду жизни, такую простую, но такую важную. —И ты права. Шастун протягивает Кьяре раскрытую ладонь, в которую она с готовностью вкладывает свою ручку и довольно улыбается. Ведь ей правда важно, чтобы её близкие были счастливы. Ведь тогда вместе с ними счастлива и она. —Мама с папой тоже должны были друг друга любить, только я этого не помню и не сильно в это верю. — она задумчиво смотрит на Антона, доверяя ему свои мысли, ведь ещё давно распознала в нём близкого человека. Сначала — для папы, а потом и для себя. —Твои мама с папой друг друга любят, но по-другому. Они могут никогда об этом не говорить, не показывать и даже не общаться, но они много лет были друг с другом, и если кому-то из них понадобится помощь, они, не раздумывая помогут. Видишь, как… — Шастун нервно сглатывает, вспоминая всю ситуацию, но девочка слушает так внимательно, что остановиться на полуслове он не решается, через силу продолжая. — Твой папа сразу прибежал к маме, когда она заболела. Любовь и чувства же разные бывают. Главное, чтобы была нежность между людьми. Кьяра отводит взгляд, тщательно обдумывая всё услышанное, пока Антон поражается самому себе и своим рассуждениям. Это всё влияние этой мудрой девочки, определённо. —А они правда близкие, но как друзья. Может, так даже и лучше. У папы вот есть ты. — всё так же невозмутимо говорит она, не отпуская руки Антона, тянет его за собой, вставая из-за стола, а тому ничего не остаётся делать, кроме как не расплыться в довольной улыбке и не последовать следом. Спокойный для Антона и Кьяры вечер подходит к концу, и Шастун, ещё раз проверив диалог с Арсом, не находит новых сообщений, а значит, тот ещё в больнице и Антону придётся укладывать девочку самому. Она спокойно переодевается, прыгает в кровать, пока Антон накрывает её одеялом и вручает игрушечного кота, которого однажды у неё заимствовал для объятий. Ребёнок же тоже, нуждающийся во внимании. —Как тебя обычно укладывает папа? — он присаживается на корточки возле кровати, поправляя края одеяла. —Сказку читает, потом обязательно целует в лоб и прикрывает дверь. Я тогда быстро засыпаю. Антон хмыкает, понимая, что и сказок-то никаких не знает, но замечает лежащую на полке книжку, раскрывая на середине. Пересаживается на кровать, садясь так, чтобы девочка могла видеть картинки в свете ночника, и с выражением читает какую-то небольшую историю, где в конце все остаются счастливы. В сказках же всё просто. Какой бы запутанный не был сюжет, герои всё равно со всем справляются. Хотелось бы ему тоже жить в такой истории. Чтобы точно знать, что концовка окажется счастливой. Он заканчивает читать, откладывая книгу и немного теряется, прежде чем наклониться к Кьяре ближе. Всё-таки, кто он такой, чтобы проявлять такого рода нежность? Но… это же Кьяра, которая так доверяет ему и которая так важна для него самого. Да и он сегодня за Арсения, поэтому осторожно касается губами её лба, желая спокойной ночи, и, заметив, что девочка уже почти уснула, осторожно выходит из комнаты, напоследок бросив взгляд на так умилительно засыпающего ребёнка, оказываясь в коридоре. Антон падает на диван в гостиной, тяжело вздыхая. В квартире тишина, а внутри — пустота и снова накрывающее волнение. Если Арсения до сих пор нет дома, значит, что-то происходит. И что-то ему подсказывает, что не самое хорошее. Он получает сообщение от мамы, что сегодня они с папой работают в ночь, и тревога почти душит его, потому что всё это не просто так. Всё складывается таким образом, чтобы Антон без проблем был сегодня весь день с Кьярой, а всю ночь — с Арсом.***
Я держу тебя за руку, и всё расплывается Успокой меня заново Арсений выходит из больницы, не осознавая, кто он и где он. Всё, что яркими картинками заново проигрывается в его сознании — отчаянное пищание приборов, прибежавшие врачи, выгоняющие его в коридор, томительное ожидание несколько минут, и обречённые слова врача «мы сделали всё, что могли». Слова, перекрывающие кислород и ему, что-то больно обрывая внутри. Помнит ещё, как родители Алёны, специально приехавшие, услышав слова доктора, обессилено падают на кресла в коридоре, хватаясь за головы и не веря. Просто не веря. Попов не говорит ни слова, как и никто в этой повисшей тишине коридора, медленно плетётся на выход, больше не чувствуя ничего. Он не помнит, как вообще смог вести машину и благополучно доехать до дома, не помнит, как поднялся в квартиру и постучал в дверь. А вот то, как Антон через секунду её распахнул, обвёл его взглядом, ошарашено заглядывая в потухшие глаза, серые океаны, в которых дождь разбавил всю синеву, безмолвно спрашивая, хотя прекрасно знал ответ, помнит. Помнит, как выдавил из себя одно тихое, простое и короткое, но такое значимое и громкое «всё». А больше не осознаёт ничего. Антон сглатывает, пару секунд судорожно ловя ртом воздух, но тут же изо всех сил берёт себя в руки, одной рукой придерживая Арса за плечи, а другой захлопывая дверь. Он машинально скидывает ботинки и куртку, когда Шастун его просит об этом, проходит за ним в квартиру, находя опору исключительно в его тёплых, но дрожащих руках. Арсений падает на заправленную кровать, отказываясь переодеваться, но Антон и не настаивает, лишь осторожно вытягивает из-под него покрывало, откидывая его в сторону и одеяло, накрывая его сверху. Ложится рядом, крепко прижимает к себе, чувствует, как Арс утыкается ему куда-то в шею, не выдерживая. Всё резко вспоминается, абсолютно всё за эту неделю, превращаясь в крупные слёзы, которые мужчина больше не пытается сдержать. Потому что на это больше нет сил. И ведь всё было очевидно изначально, и Попов это понимал и следовал какому-то неизвестному ему плану и предчувствию. Знал, что скоро останется с Антоном и Кьярой втроём, знал, что нужно брать недельный отпуск, когда услышал о состоянии Алёны, знал, что нужно привезти ей дочку, знал, что сегодня должен был быть с ней. Знал, что это последнее их проведённое вместе время. Знал, но разве он мог в это поверить и смириться, спокойно приняв? Он метался от одной мысли к другой, от полного отчаяния до светлой надежды, но ни разу не пришёл к чему-то одному определённому. Потому что это невозможно. Невозможно смириться с худшим вот так сразу, невозможно смотреть на живого человека и осознанно представлять его мёртвым, не отмахиваясь от этих мыслей и не принимая их. Антон тоже знал. Знал, что всё это не просто так, что все действия, совершаемые Арсением, делались неосознанно, а под влиянием чего-то извне, может, самой судьбы, которая и устроила всё это. И она же сегодня отправила его родителей работать в ночь, чтобы сейчас Шастун машинально поглаживал Арса по его макушке, прижимая ближе и позволяя выпускать его глухие рыдания. Потому что в теории так должно стать легче, да вот именно, что только в теории. Всё оказывается так промыслительно, что аж страшно. Потому что в очередной раз доказывается, что судьба идёт по своему чёткому сценарию, никогда от него не отступая, выстраивая всё настолько правильно, чтобы можно было справиться с её испытаниями. Ведь могло произойти всё, что угодно. Арсений мог не слушать своё предчувствие и не освобождать себя от работы, и тогда сегодня точно бы не поехал в больницу, не провёл бы этот мучительно сложный день, а потом всю оставшуюся жизнь корил бы себя, что не был рядом, когда была возможность. Арсений мог в принципе пойти работать в любую другую школу и никогда бы не встретил Антона. И сейчас без него он бы совершенно точно загнулся. —Это же было понятно изначально, так почему мне сейчас так больно? Попов немного отстраняется, и поднимает руку, чтобы вытереть слёзы, но Шастун его опережает. Тянется, касается его лица и мягко проводит большими пальцами, убирая такие горькие дорожки. —К этому никогда нельзя быть готовым. — шепчет Антон, а сам снова прижимает его к себе, позволяя уткнуться себе в шею. Арсений дышит тяжело, лучше не становится совсем, пусть Шастун своим одним присутствием рядом словно через каждое касание забирает немного его боли. Да вот только её в нём так много, что одна часть ни на что не влияет. Арс просто не может поверить. Вот был человек, всю его юность был, жил, любил жизнь, а потом на твоих глазах его эта жизнь навсегда покидает. Как это вообще возможно? Непостижимо и так больно. Он вспоминает о Кьяре и сердце сжимается ещё больнее. Арсений не может допустить, чтобы его маленькой девочке было так же больно, как и ему сейчас. Антон в эту минуту думает об этом же. Он не может и предположить, насколько больно Арсу сейчас, но ведь он — человек взрослый и всё понимает. А Кьяра — ребёнок, который лишился мамы. Но одна она не осталась. Шастун обещал её не отпускать и не оставлять. А если скажет всё, как есть, попытаясь объяснить, совершенно точно отпустит. Потому что ей будет больно. Потухнет, океаны в глазах станут серыми, а сама она сломается, и даже если удастся починить, то останется неизгладимая печать тоски. Сегодня Антон читал Кьяре сказку, где все герои в конце остались счастливы. Кьяра — девочка чудесная и поистине волшебная, и засуживает всех главных ролей во всех сказках. Она заслуживает быть счастливой. И Антон придумает ей историю, в которой с её мамой всё хорошо. История с открытым финалом. Потому что мамы-то рядом всё равно нет. Шастун — человек честный и врать не привык. И сейчас, понимая, что ему придётся говорить неправду, совесть не мучает совершенно. Наоборот, поддерживает, понимая, что ложь во спасение близкого и ложью-то не считается. —Если Кьяра спросит, я знаю, что ей сказать. Не переживай об этом. Арсений приподнимает голову, смотря своими серыми и обречёнными океанами прямо в тёмную зелень глаз Антона, не веря ещё и в то, что в его жизни есть такой удивительный человек, как он. Который словно читает его мысли, понимает его без слов, и с которым чувствует такую неразрывную связь, что если он и продолжает во что-то верить и быть уверенным — так это в то, что связь эта не оборвётся. —Я не знаю, что бы делал без тебя. Попов снова падает обратно, кладя голову на плечо Шастуна, пока тот запускает пальцы в его волосы, машинально их перебирая и не говоря ничего. Жмётся ближе, не оставляя между ними ни единого миллиметра, будто боясь, что хотя бы один скажется болезненно. Можно не верить в ужасное и непоправимое, но пока чувствуешь тепло родного человека, не верить в реальность, в которой он есть, просто не получается. Их обоих клонит в сон, но заснуть не получается физически — слишком много мыслей, слишком много вопросов, а ответов нет. И вот непонятно, как проще: жить, не зная, что будет с человеком завтра, или жить, зная, что человека уже нет. В первом случае есть хотя бы капля надежды, во втором уже нет ничего. Продолжаешь жить, пока человек уже не живёт. И это так странно. Когда ждёшь малейших новостей о состоянии болеющего, изводишь себя догадками, собственными предположениями и постоянно думаешь о конечном исходе. Чувствуешь и проживаешь так много, что выматываешься сильнее, чем в момент, когда всё заканчивается окончательно. До сознания доходит мысль, что человека больше нет, всё, что-то предпринимать просто бесполезно, и не чувствуешь ничего вовсе. Потом, конечно, эмоции настигают с такой силой, что накрывают с головой, погребая под этой тяжёлой волной, но потом они отступают, не оставляя после себя ничего. Сплошную пустоту. Главное, чтобы рядом был человек, который способен её заполнить. Антон не уверен, что спал этой ночью, но его это мало волнует, на самом деле. Арсений от него не отлипал, жался ближе, хотя, казалось бы, куда ещё, дышал тяжело, но не говорил ни слова. Шастун всё прекрасно понимал, машинально поглаживал по спине, пропускал волосы сквозь пальцы, но не отпускал ни на секунду. И только под утро, за пару часов до будильника, который у Антона хватило ума поставить заранее, дыхание Арса выровнялось, и он, уткнувшись в шастово плечо, всё же уснул. Но Антон не смог последовать его примеру, не в силах совладать со всем тем, что сейчас они вынуждены переживать. Ему тяжело, непонятно и страшно, на его плечи легла ответственность за взрослого человека, который потерял близкого, и за маленького ребёнка, который не должен ничего знать. В его силах спасти обоих, при этом не показывая, как плохо ему самому. Потому что для них он должен быть сильным. Он тянется к телефону, выключая будильник за пару минут до назначенного ему времени, чтобы громкий звук не разбудил только недавно уснувшего и такого измученного Попова. Антон осторожно встаёт с кровати, стараясь его не тревожить, поправляет одеяло, натягивая его повыше, чтобы тому не было холодно этим ноябрьским утром, и выскальзывает из комнаты, прикрывая дверь. Голова тяжёлая, что-то внутри болезненно ноет, и он еле доходит до кухни, упираясь обеими руками о стол. Всю ночь слушая тяжёлое дыхание Арсения, он будто разучился спокойно дышать сам. Пытается глубоко вдохнуть и выдохнуть, и не может. В горле — душащий ком сдерживаемых слёз, который с каждой секундой давит всё сильнее. Но он не может поддаться — ему нужно отвести Кьяру в сад, делая вид, что всё хорошо. Любимая тактика, конечно. Но так надо. Чтобы потом стало хорошо уже по-настоящему. Он роется в комоде в гостиной, находя кучу каких-то непонятных вещей, пока не обнаруживает аптечку, а на самом верху — пачку успокоительных. Забирает всю, возвращается на кухню, наливая себе стакан воды и проглатывая сразу несколько таблеток. Ему просто надо, чтобы стало легче. Сам он не справится. Антон смотрит куда-то перед собой, и чувствует, как с каждым вдохом успокаивается. Жаль только, что спокойствие это ненастоящее, и продлится недолго, но и на том спасибо. Заходит в комнату к Кьяре, садится на край кровати, осторожно дотрагиваясь до плеча девочки. Улыбается даже, когда она смешно морщится, прямо, как он, когда Арс к нему лезет по утрам с поцелуями. Хочется, чтобы снова стало хорошо. Хочется, чтобы каждое утро начиналось втроём, хочется этого ощущения семьи. И Антон почти уверен, что в его силах это хорошо приблизить. —Солнце, вставай. Кьяра упорно спит дальше, игнорируя касания Шастуна, пока тот осторожно не целует её в лоб. Как она любит. Хмурится сначала, но потом всё-таки открывает глаза, замечая прямо перед собой Антона и расплывается в улыбке. И он добавляет в свой список «хочется» ещё одно: быть ребёнком, у которого нет проблем и который просыпается утром с улыбкой просто потому, что начался новый день, сулящий столько нового и интересного. —Папа вчера пришёл поздно, и сейчас плохо себя чувствует, поэтому тебя отведу в садик я, договорились? —Я только за! Антон щёлкает её по носу, вызывая смех у Кьяры, и отправляет её умываться, пока сам ищет что-то похожее на одежду в её шкафу. И чувствует себя модельером и стилистом, когда находит майку и юбку, идеально сочетающиеся между собой, чтобы носить их в группе, и джинсы с кофтой, пока она будет до туда идти по улице. А ещё ловит себя на мысли, что ему все эти сборы очень нравятся, стараясь не думать о том, что всю эту одежду покупала Алёна, и основная часть кьяриных вещей находится в её квартире. Он не знает, как бы их забрать, не знает, что вообще делать, когда человек умирает, в плане, что с ним делают, как организовывают прощальную церемонию, как до туда довозят тело и всё прочее, но что-то ему подсказывает, что это — не его головная боль. Его основная задача — думать и заботиться об Арсении и Кьяре. Он, на этот раз, с первого раза находит хлопья, насыпая их и себе, и девочке, которая совсем и не против поделиться с Антоном, всё ещё хихикая с того, что он, такой высоченный и взрослый, ест детскую еду вместе с ней. И это, пожалуй, ещё одна причина, по которой Кьяру к нему тянет: он совсем не намного её старше и может понять её на каком-то другом уровне. Ей с ним очень хорошо, и ей очень хочется считать Антона родным человеком. А если ребёнку что-то хочется, он так и будет поступать. Пока она одевается, Антон натягивает на себя какую-то арсову толстовку, лежащую на диване, и думает, что для того, чтобы дойти до сада и обратно—спортивные штаны будут в самый раз. Он бы надел что-то поприличнее, но вся его одежда в комнате, а тревожить сон Арсения он не намерен. Ну, для восьми утра он выглядит подобающе. Вопрос, идти ли сегодня в школу, или нет, он даже не ставит. Арса он не оставит одного ни за что. Сходит только, отведёт его дочку, и сразу вернётся. Откуда столько энергии в этом ребёнке утром он не может и предположить, хотя самого от нескольких таблеток успокоительных немного потряхивает, блокируя все эмоции, а потому он совершенно спокойно и терпимо слушает трещащую без умолку Кьяру, которой и не сильно нужно, чтобы ей отвечали. И заводя её в группу, кивая воспитательнице, он вспоминает, как вчера совершенно не осознано сказал ей «до завтра». И снова всё промыслительно. Ведь если бы не… случившееся, Кьяру бы отвёл Арсений, потом завезя Антона в школу. Кажется, подсознание обо всём знало ещё до того, как узнал Шастун. И его бы это поразило и испугало, да вот только действие таблеток ещё не закончилось. Предпоследняя неделя ноября не радует вовсе. Холодно так, что не согревает даже самая тёплая куртка. В душе пусто так, что не согревают даже объятия любимого человека. Но Антон стремится попробовать ещё раз, пробираясь по этому холоду к Арсу. Залезает к нему под одеяло, и Арсений морщится, чувствуя, как чей-то холодный нос водит по его скуле. Приоткрывает глаза, замечая немного румяного и холодного Антона, пытаясь осмыслить происходящее. Лучше бы не осмыслял, конечно. Потому что всё, что есть хорошее в этой реальности, а не во сне — Шастун, прижимающийся к нему всем телом. —Ты что, отвёл Кьяру? — соображает он, обнимая его одной рукой. —Ага. И даже не пытайся выпихнуть меня в школу, мне там абсолютно нечего делать без моего любимого классного руководителя. —Я бы сейчас мог приложить усилия и тебя всё-таки отправить, но их как-то нет, да и рядом с тобой, мне, если честно, проще. Антон жмётся сильнее, согреваясь и от тепла мужчины, и от его слов. Потому что для него главное, чтобы с ним Арс чувствовал себя лучше. Чтобы скорее пришёл в себя. Шастуну бы поспать, но ему вот вообще неинтересно слушать свой организм. Он полностью переключается на Арсения, который снова молчит, смотря пустым взглядом куда-то в пространство, не обращая внимание на Антона, смотрящего на него в упор. У него сердце сжимается, когда он видит эти ярко выделяющиеся на бледной коже синяки под глазами, которые так и хочется пальцем стереть, разгладить, да вот только он не волшебник. Пусть и придумал одну сказку. И приходит к выводу, что пустоту эту надо заполнять. Все эмоции, так долго томящиеся внутри Арса, вчера, наконец, освободились, и теперь на их место нужны новые. —Может, посмотрим что-то? Антон немного приподнимается, предпринимая ещё одну попытку заглянуть в эти потухшие глаза, и Арс, всё-таки посмотрев в ответ, неопределённо кивает. Шаст судорожно соображает, какие смотрел лёгкие сериалы, где нет никакой драмы, и, вспомнив, находит один на телевизоре, включая первую серию. Арсений без особого энтузиазма и интереса поворачивает голову прямо, пока Антон закидывает на него одну ногу, не переставая обнимать одной рукой. Его мужик, всё-таки. И он делает всё, чтобы всё стало, как прежде. Спустя три серии Попов даже втягивается в сюжет, что-то уточняя у Шастуна, а тот с готовностью отвечает, мысленно ликуя, что Арс становится похожим на человека. А спустя ещё две серии Антон смотрит на время, отмечая полдень, и с ужасом осознаёт, что Арсений ничего не ел со вчерашнего дня. А это не дело. Он чувствует себя самым заботливым человеком на свете, собрав и отведя Кьяру сегодня в сад, и сейчас, когда поворачивает голову и, внимательно заглядывая во всё такие же серые океаны, мягко интересуется, что бы Арсу хотелось поесть. Тот думает, понимая, что ответ «ничего» этого дотошного пацана не устроит, и вспомнив что-то, даже улыбается одними уголками губ. —Вот эту вашу отвратительно вредную школьную пиццу. Антон удивлённо приподнимает брови, поражаясь таким желаниям, но, как говорится, для любимого хоть звезду с неба, а потому судорожно соображает, как бы достать если не звезду, то хотя бы пиццу. —Я могу попросить Макара притащить, правда, у него ещё последний урок. —Какой? —Французский. —Какой может быть французский, если я здесь. — фыркает Арсений, закатывая глаза. — Пусть приходит в гости, вы хоть нормально пообщаетесь, а то ты со мной тут уже вторую неделю забыл про всех и всё. У Антона, кстати, самый лучший мужик. Удивительный такой, уникальный. В момент, когда ему самому плохо, он думает о нём, обращая внимание, что тот не общается с друзьями и смотря сейчас так виновато, что Шастун не сдерживается, впиваясь в сухие губы. А для Арсения это как глоток спасительного кислорода. Он тянет его на себя, не разрывая поцелуя, требовательно проводя руками по спине, прижимая ближе, и буквально чувствует, как сердце стучит быстрее, разгоняя кровь по венам, наполняя жизнью заново. И когда Антон отстраняется, тяжело дыша и укладываясь рядом, Попову же дышится гораздо легче. И пусть не окончательно, но ему действительно становится лучше. Шаст очень надеется, что Илья его не пошлёт, ведь они и вправду не общались, как раньше, уже очень давно. А Макарову, читающему сообщение, поначалу хочется, но перспектива не пойти на последний урок его очень даже устраивает, поэтому он, купив в столовой сразу несколько пицц, подходит к выходу из школы, готовясь выйти, когда его окликает Бебуришвили. Вот же ж неприятная ситуация. Макар разворачивается, а потом вспоминает, что у него, вообще-то, вполне себе законный прогул намечается. —Я выполняю просьбу Арсения Сергеевича. — невозмутимо отвечает он на вопрос директора о его планах. —А что с ним вообще, не знаешь? — Андрей выглядит взволнованным, друг же, всё-таки. —Вот как раз еду узнавать. Илье, на самом деле, и самому дико интересно. Происходит что-то, о чём умалчивает всегда открытый Антон, а значит, что-то действительно важное, и ему бы и хотелось обидеться на эту скрытность, да вот только знает Шаста и ситуации, в которых он закрывается. И ещё никогда эти ситуации не были простыми. —Шастун же с ним? — Кивок. — Тогда я спокоен. Бебуришвили желает удачи, разворачиваясь, а Макар выдвигается по присланному другом адресом.