***
Иду по снегу, он хрустит А может мои кости Я так замёрз на морозе Можно к тебе в гости? В автобусе душно, дышать почти нечем, а может, это просто Эмилю воздуха перестаёт хватать. Он выходит на остановку раньше, не обращая внимание на холод. Ему бы подышать и проветриться. На улице падает мокрый снег, покрывая землю тонким слоем. Эмиль никогда не любил зиму. Ничего волшебного в этом времени года он не видел, новый год в его семье никогда не отмечали, и поводов жаловать зиму у него было целых ноль. Холодно, темно и пусто. Хотя, если бы Эмиль был временем года, то, определённо, зимой. Но он её не любит. Любит только одного человека, и от любви этой больнее, чем падать, поскользнувшись на льду и отмороженных пальцев рук. Сердце отчаянно хочет наплевать на всё, остаться-таки после урока у Масленникова, послушать его, ведь он уверен, что Дмитрий скажет ему, что тоже не может. Чувствует это на каком-то подсознательном уровне. Но сознание напоминает, как было больно слышать отказ совсем недавно. И вот непонятно, что больнее: продолжать мучительно любить, или понимать, что к тебе не чувствуют того же. Замёрзнуть бы сейчас на этой улице, чтобы не чувствовать ничего больше. Ведь так действительно проще. Эмиль возвращается домой, машинально делает домашнее задание, желая хотя бы так отвлечься. Потому что словно с каждой секундой ему всё хуже и хуже. Былая уверенность в убеждении себя самого, что Дмитрий ему не нужен больше не работает, потому что нужен. Нужен до пробивающего до костей чувства этой необходимости, нужен, чтобы просто снова начать дышать. Но переступить через собственное сознание всё равно не может. А ведь они с Масленниковым похожи больше, чем думают сами. Оба скованы в своих убеждениях и преградах, разных, но мешающих одному — возможности просто быть вместе. И даже, если один начинает переступать через этот забор с колючей проволокой, то второй ещё не готов. И если бы они элементарно протянули навстречу друг к другу руки, один вытянул бы другого, помогая и больше рук не отпуская, оставаясь рядом. Оставаясь вместе. Порой просто нужно быть проще и не бояться идти к своему счастью.***
—Арс, да что ты так печёшься об этом сочинении? Там просто проверяют умение складывать слова в предложения и раскрывать мысль, что сложного и страшного? Антон сидит за столом на кухне у Арсения, подвигая к себе ближе выданный ему чистый лист и ручку. Попов действительно пригласил его к себе в гости посреди недели и усадил писать сочинение. Ну не ненормальный ли? Ненормальный. —Да потому что ты не учился неделю, Антон, и я правда волнуюсь, как бы все те переживания не выбили из тебя все твои умения и знания. Я говорил с Павлом Алексеевичем, он в тебе не сомневается, но, пожалуйста, напиши сейчас это сочинение для меня, я сам посмотрю, чтобы убедиться, что ты действительно молодец и отстать от тебя. Он ещё и говорил о нём с его учителем по русскому… Ну потрясающий человек. И Шаст его понимает, осознаёт, что Арс всё ещё чувствует себя виноватым за то, что втянул его в эту трагичную страницу своего пути, выбивая на время Антона из жизни, пусть они и говорили миллион раз, что иначе и быть не могло. Попов действительно за него переживает, а Шастуну не хочется, чтобы он продолжал и дальше. —Хорошо, напишу. А на какую тему-то? —Ну я вот откуда знаю, как у вас там темы звучат? Давай о любви что-то, у тебя как раз есть пример из жизненного опыта. — хитро улыбается Арс. —Арсений Сергеевич, если я напишу сочинение про любовь ученика и его учителя, мне поставят ноль баллов и выгонят, вы что, хотите для меня такой участи? Арс обходит стол, встаёт позади сидящего на стуле Антона и крепко обнимает за плечи, наклоняя голову и шепчет ему на ухо: —Так ты же не будешь его никуда сдавать и никому, кроме меня показывать. Шастун осторожно поворачивается, оказываясь почти вплотную к его лицу и касается губами этих расплывшихся в улыбке губ Арсения. Удивительный он человек, конечно. Он часто думает, как же ему так удивительно повезло, что ему он вообще достался. Ведь могло произойти всё, что угодно, Арс вообще мог прийти работать в другую школу, но судьба распорядилась именно так, подарив им друг друга. И вот интересно, познакомились бы они когда-нибудь, если бы оказались в других обстоятельствах? Если бы судьба повела их совершенно разными дорогами? Если они были предназначены друг другу самой судьбой, то, определённо, да. Где угодно, когда угодно, но всё бы совершенно точно пришло к тому, чтобы сейчас Арсений со всей присущей ему нежностью целовал Антона, млеющего от его касаний и этих чувств, которые он испытывает в полной мере, стоит ему просто оказаться рядом с Арсом. И это правильно и ровно так, как и должно быть. От нас мало что зависит, стоит просто верить и ждать появления нашего человека. А когда он появится, уже в наших силах его не упустить.***
Посмотри, у нас всё могло бы получиться, Давай не будет всё усложнять, Если это любовь, не нужно её ненавидеть. Не отступай, если начинаешь падать, Давай позволим себе немного потеряться, Если это любовь, не нужно её ненавидеть. Эмиль не волнуется совершенно. Сочинения — пожалуй, единственное, что он умеет делать лучше всего. Сложностей не возникает, беспокойства написать плохо и не сдать — тоже. Он помнит слова Павла Алексеевича, что с его умением грамотно излагать свои мысли, с наличием собственного слога и стиля письма он получит высший балл, и сейчас, сидя в аудитории, спокойно складывает буквы в слова, а слова в предложения, не спеша раскрывая данную ему тему на черновом листе. И очень хорошо, что он не имеет ни малейшего понятия, что даже, если не волнуется он, волнуются за него. И совершенно не догадывается, что сейчас за дверью кабинета сидит его классный руководитель и убеждения Павла Алексеевича, что абсолютно все его ученики получат заслуженный «зачёт» и продолжат спокойно жить до конца мая-начала июня ему легче не делают. Переживает он, за каждого переживает, но сильнее всего — за Эмиля. Знает, что он прекрасно напишет, сам видел его работы, сам научил его вписываться во все критерии и чётко формулировать мысли, не позволяя им уноситься куда-то не туда. Но ничего поделать с собой не может. Нервно заламывает пальцы и вскакивает каждый раз, как из аудитории выходят закончившие писать ученики, кидаясь к ним с расспросами и облегчённо выдыхая, слыша, что ничего сложного не было. И Дмитрий усмехается своим мыслям, в которых он уверен в каждом своём ученике, но на деле продолжает паниковать. Из кабинета выходит предпоследний ученик его класса, приветливо улыбается и заверяет, что всё хорошо, а для Масленникова ничего хорошего, собственно, и нет. Потому что получается, что остался один Эмиль. Дмитрий понимает, что это — шанс, тот самый удобный случай, которого он и ждал. И что-то ему подсказывает, нет, яро утверждает — упустит этот шанс, упустит Эмиля в целом. Окончательно и бесповоротно. Масленников не знает, что говорить. Его всегда продуманное сознание с чёткими здравыми мыслями и решениями любых ситуаций сейчас отходит в сторону, разводя руками. И Дмитрий этому даже рад. Потому что именно сознание не давало ему быть с Эмилем. А Эмиль дописывает сочинение, переписывает ровным почерком в бланк, чётко укладываясь в отведённое для экзамена время, и спокойно выходит в коридор, ни о чём не подозревая и чувствуя даже какое-то облегчение. Написал, отстрелялся, теперь можно идти домой и обсуждать с друзьями. Но у судьбы другие планы. —Как написал? От неожиданности Эмиль вздрагивает, инстинктивно поднимая голову. И в следующую секунду об этом жалеет. Этого взгляда он старательно избегал так долго, ведь знал, что не выдержит. В этом взгляде он так нуждался и вообще неизвестно, как жил без него всё это время. Так на него не смотрел никто и никогда. В этих глазах столько нежности, чего-то, что он разобрать не может, но это что-то не позволяет ему отвернуться и продолжать придерживаться своей тактики тотального игнорирования. В этих глазах серый туман рассеивается, открывая светлое небо, такое, по которому лететь и, не удержавшись, падать не страшно. И, в принципе, можно не говорить ничего. По этому затянувшемуся зрительному контакту очевидно всё. Оба понимают, что нуждались в простом взгляде друг на друга так сильно, что могут смело претендовать на какую-нибудь золотую медаль по выдержке. И сейчас оба теряются, элементарно не зная, как реагировать и этим молчанием и неотрывном взглядом отрезая себе все пути отступления. Ведь Эмиль не хочет сбежать. Хочет, чтобы Дмитрий, наконец, сказал то, что должен был сказать так давно. Но у него же нет гарантий. Он уже доверился один раз, и повторять подвиг боится. Да и не желает вовсе. А потому не говорит ничего. Говорил ведь уже, сейчас давая возможность Масленникову. —Думаю, хорошо. — еле слышно отвечает, взгляда не отводит, говоря им, что готов выслушать, пусть тот только скажет уже. Потому что сил терпеть не осталось. Дмитрий кивает, нервно сглатывает, с мыслями собраться пытается. А их в голове нет вовсе. Есть только громкое и чёткое «Давай же, ну, от тебя сейчас всё зависит, вспомни, как этот пацан не побоялся признаться тебе, бери пример, будь сильным и решительным, каким ты и был всегда.» —Пожалуйста, выслушай меня. Мне действительно есть, что сказать. Не убегай, ладно? —Не убегу. Эмиль в себе уверен, уверен в правильности всего происходящего, ведь если на него снова, как и раньше, смотрят так, а у него самого дыхание замедляется, а сердце наоборот заходится в бешеном ритме, то чувства действительно есть. И нет больше смысла их игнорировать, убегать от самого себя и своего счастья. Масленников улыбается уголками губ, проводя по ним тыльной стороной ладони, зажмуриваясь на секунду, пытаясь привести в норму взволнованное дыхание, но быстро оставляет эту безуспешную затею. Рядом друг с другом дышать спокойно не получается, хотя именно они и наполняют друг друга необходимым кислородом. Такой вот замкнутый круг получается. —Пойдём в машину, здесь явно не место для разговоров. Эмиль кивает, направляясь вслед за учителем, и ловит прекрасное дежавю, когда они вот так каждый день после уроков шли на школьную парковку, садились в машину и ехали домой. С тех пор прошло, казалось бы, не так много времени, за которое произошло слишком много для просто учителя и просто ученика. Но сейчас им очевидно одно: они — не просто. Между ними связь, неразрывная и наполненная всей палитрой чувств. Пусть главное и самое сильное чувство они только начинают признавать и связь эту поддерживать. В машине тихо и спокойно, на лобовое стекло падает мокрый снег, тут же тая на тёплой поверхности, и Эмиль невольно залипает, пока Масленников залипает на него. Молчит почему-то, хотя слово за ним. И он, сделав температуру в машине теплее, всё же решается. Сказать то, что должно поселить тепло уже в сердцах их обоих. —Ты наверняка думаешь, что тогда, признавшись, совершил ошибку. Если так, то мы ошиблись оба. Только я сильнее, потому что мне понадобилось больше времени, чтобы тоже всё осознать. Ты гораздо взрослее и мудрее меня, Эмиль. Он взгляда от профиля Эмиля не отводит, пытается уловить малейшие изменения в его мимике, но тот остаётся непроницаемым и смотрящим перед собой. Впитывает просто каждое слово, боясь реагировать хоть как-то. —А я оказался заложником собственных рамок, в которых между нами по всем законам ничего быть не может. Но законы созданы, чтобы их нарушать, а рамки, чтобы за них выходить. Иначе неинтересно и как-то неправильно. И если ты всё ещё готов и чувствуешь то же, что и тогда, то я прошу тебя простить такого заторможенного меня и поверить, что всё это взаимно. И было так с самого начала, с каждым днём развиваясь, доходя до того, что… я люблю тебя. Вау. Он действительно сказал это. Поверил в это сам, озвучил в своём непреклонном сознании, озвучил вслух. Наконец поступил правильно. Переступать через этот забор с колючей проволокой своих убеждений оказалось не больно. Непривычно, но так свободно. Дима облегчённо выдыхает, и ловит взгляд Эмиля, только сейчас повернувшего к нему голову. Эмиль воздухом давится, но старается держать себя в руках. Здорово, ему только что признались в любви. О каком здравом мышлении вообще может идти речь? Он пытается уловить хоть какие-то внятные мысли, но они утверждают, что ерунда всё это, нет ничего, вот это вот всё ему не нужно. Но Эмиль понимает, что единственное, что ему не нужно — эти самые мысли. Потому что смотрит на человека возле себя и понимает: вот он ему очень нужен. Они бегали друг от друга так долго, что сейчас пора бы и перестать. Потому что если сердце взволнованно стучит, будто норовя пробить грудную клетку, то остальное становится неважным и незначительным. —Не оставите? — тихо спрашивает, смотря умоляюще почти, с такой отчаянной необходимостью услышать, что он действительно нужен. Ему просто важно услышать это ещё раз. —Если ты позволишь, то никогда. И последняя стена на пути к друг другу рушится, разбиваясь на мелкие обломки. Чтобы не из чего было строиться вновь. —Я вас тоже. Люблю и не оставлю. Наконец-то. Неужели. Они оба и не верят даже, что по-настоящему это сделали. Сделали самую правильную вещь на данный момент их жизней. Ведь дальше всё будет точно так же — правильно. После такого сложного пути всё остальное должно быть простым. Они синхронно улыбаются, и, кажется, впервые за долгое время видят друг друга счастливыми. Такими, какими они и должны быть друг с другом. —А мы будем целоваться? — расслабившись окончательно, нарушает вдруг тишину Эмиль. Ему так спокойно, что он снова чувствует себя человеком. Со своими приколами, какой-то прямолинейностью, которой научился за эти несколько месяцев. Он вообще научился многому, но самому главному —любить. А ещё — решительности и смелости. Для закрытия от которых у него больше нет ни одного повода. Дима улыбается, чуть склоняя голову вбок. Ну какой же рядом с ним неземной пацан. И в это всё ещё не верится, но он — его. Но сложно не поверить, когда он осторожно протягивает руку и тянет Эмиля на себя, вынуждая наклониться ближе, оставляя между их лицами каких-то пару жалких миллиметров. Незначительных, как и всё то, что заставляло их держаться друг от друга на расстоянии. —А можно? Эмиль хмыкает, находя подтверждение словам Масленникова, что из них двоих именно Эмиль взрослее и смелее. Он опускает взгляд к его губам, рассматривая их пару секунд, прежде, чем коснуться. И сам понятия не имеет, откуда в нём вообще умение целоваться, но понимает, что делает всё правильно, когда Дима отвечает на поцелуй, перенимая инициативу на себя и вжимаясь пальцами в ткань толстовки на его плечах. Эмиль обвивает руками его за шею, прижимая к себе ближе, полностью растворяясь в ощущениях, ранее им не испытываемых. За этот день он прожил столько эмоций, что даже удивляется, что всё ещё в состоянии фиксировать реальность. Хотя, чувствуя сейчас эту невозможную нежность и любовь, с которой его целуют, ему кажется, что из реальности этой он выпадает, но всё происходящее слишком реально. Стоит верить в прекрасное, и тогда оно точно станет реальностью. Особенно, если оно уже. —Поехали домой. — Масленников отстраняется, тяжело дыша, но рук с плеч Эмиля не убирает, обещал ведь не оставлять и не отпускать. —Только мне нужно будет как-то объяснить маме моё отсутствие. Дима непонимающе хмурится, что вызывает тёплую улыбку пацана. —Да, маме. Кажется, нам нужно о многом поговорить. —Будет глупо с нашей стороны упускать шанс наверстать упущенное. Они всё-таки садятся ровно, ведь при всём желании не смогут ехать вот так, развернувшись друг к другу. Но теперь у них будет много возможностей просто касаться и быть рядом. И даже не возможностей, а чётких поводов. Они ведь вместе. Подумать только. Вместе. —Прямо, как раньше. —Да, разве что сейчас мы перестали друг друга обманывать. Эмиль смеётся, проходит в глубь квартиры, оглядываясь по сторонам. Он помнит, как в первый раз здесь оказался, помнит, как смущался, помнит, как постепенно раскрывался, живя тут. А ещё отчётливо помнит, как рано утром отсюда ушёл, думая, что навсегда и чувствуя ту потерянность, о которой и думать забыл за то время, что жил с Димой. А сегодня он вновь его нашёл. Эмиль расправляет на себе димину домашнюю футболку, широко улыбаясь и заваливаясь на его кровать. Ну, они же перестали друг друга обманывать. Масленников тянется к нему ближе, вынуждает лечь к себе на плечо и расслабляется окончательно. Всё, наконец, так, как и должно быть. Им есть, что обсудить и о чём говорить, и остаток вечера проходит за разговорами и непрерывными касаниями, чтобы просто физически ощущать присутствие друг друга рядом. Мало ли, вдруг они просто окончательно сошли с ума в этом одиночестве и всё это лишь видение, сон, и стоит моргнуть —счастье исчезнет, снова погружая в эту серую, запутанную реальность и холодный декабрь. Но за окном идёт снег, красиво кружась в воздухе, а их переплетённые пальцы крепко сжимают ладони друг друга, заставляя верить в происходящее. Эмиль остаётся на ночь, заранее зная, что завтра в школу придёт без тетрадей и учебников, но кого это, собственно, волнует, если засыпает он, прижавшись к своему классному руководителю, чувствуя, как тот медленно поглаживает его по спине. Может, всё то, через что они прошли, стоило того, чтобы сейчас было вот так.***
Арсений с Андреем привычно стоят возле школы перед первым уроком, выкуривая по сигарете. Довольный Антон стоит рядом, как плюс один к Арсу, но никто и не возражает. Привыкли уже, что они почти не расстаются, липнут друг к другу, и теперь для них обоих день без касаний и поцелуев прожит зря. А у Шастуна сейчас есть все поводы быть довольным. Вчера он написал первый экзамен, он уверен, удачно, ведь по-другому и быть не могло: перед его началом Арсений, пока никто не видит, его крепко обнял, целуя куда-то в макушку, внушая, что всё Шаст напишет, куда денется, собственно, если Арс в него так верит. А после они, как это уже бывало, вместе дождались, пока допишут все остальные, забрали из сада такую же довольную присутствием Антона, как и он сам, Кьяру и поехали домой. Домой, да. Как-то они все упустили момент, когда на свободной полке в шкафу арсовой квартиры появились какие-то вещи Шастуна, а в углу кухонного стола ровной стопкой сложились учебные материалы, сборники по подготовке к экзаменам и прочая мукулатура, которую Антон так мечтает в конце года облегчённо сжечь. Гори-гори ясно. Мама уже даже не спрашивает, где пропадает её сын, а папа уверен, что он шатается по квартирам друзей, и его это не удивляет, ведь сам так делал в его возрасте. Может быть, конечно, когда-нибудь его начнёт смущать отсутствие Шаста дома, но пока всё складывается донельзя чудесно. Антон написал экзамен, и теперь до конца учебного года может даже не беспокоиться. Правда, его классный руководитель другого мнения. Помня, как он переживал за это сочинение, он совершенно точно не отстанет и будет усаживать несчастного ученика за прорешивание вариантов. Хоть не приходи к нему домой, честное слово. Но Шастун каждый раз соглашается на ночёвки, просто не представляя, как можно упустить возможность не поспать в обнимку с любимым учителем. Антон стоит рядом с ним и директором, переодически отбирает у Арса сигарету, затягиваясь сам, пока мужчина начинает задумываться над тем, чтобы им обоим бросить курить. Он же ответственный взрослый, должен бороться с вредными привычками ребёнка. Правда, нужен пример из собственного опыта, но он справится. Они справятся, как и всегда, как и со всем остальным. Со стороны парковки к школе быстрым шагом направляются Масленников с Эмилем, и все трое, заметив эту парочку, удивлённо округляют глаза. Дима, заметив интерес в их сторону, тяжело вздыхает, надеясь хотя бы в первый день обойтись без расспросов, но понимает, что это неизбежно, тепло улыбается Эмилю, потрепав того по волосам и просит идти в школу без него, кивая в сторону коллег, как бы объясняя причину своей задержки. Эмиль понимающе хмыкает, поправляет на спине какой-то димин рюкзак, в котором нет почти ничего, и взял он его чисто для вида, надеясь сегодня побыть попрошайкой и клянчить ручки и листы у Даника. Только, наверное, чтобы быть честным, надо для начала ему рассказать о событиях его жизни, прежде, чем начнёт допрос сам Даник. А у него для этого есть все основания — Эмиль аж светится, так, что чёрная толстовка оказывается полным противопоставлением этой яркой улыбки, которую он при всём желании не может скрыть. Мало что понимающий Антон, заметив, как он сворачивает к школе, будто отмирает, быстро вкладывая в ладонь Арса сигарету, и чуть ли не переходит на бег, силясь скорее догнать Эмиля. —Шастун, стоять! — хмурится Арсений стремительно удаляющейся спине ученика. —Арс, да погоди ты, у меня тут друг походу с мужиком встречаться начал! —А то ты не знаешь, каково это. — фыркает Арс ему вслед, снова затягиваясь. Нет, пожалуй, пока бросать курить он не будет, иначе сойдёт с ума окончательно. А вот Антон бросит как миленький, ребёнок ещё, вообще-то, пусть он и сам частенько бывает причиной, почему закурить просто необходимо. Дима подходит к ним ближе, как-то виновато улыбается, натыкаясь на два выпытывающих взгляда. Спрашивать вежливое «как дела» и переводить разговор можно даже не пытаться, как он видит. Что ж. —Да, мы вместе, да, дураки, что не сделали этого раньше и устроили непойми что. И нет, Андрей, мы не будем палиться, постараемся, во всяком случае. Бебуришвили тяжело вздыхает, очень желая в эту самую секунду уволиться к чертям, потому что сил его больше нет. Распустились у него учителя, нарушают, наверное, главное правило этих самых учителей — никаких личных связей с учениками. Но он переводит взгляд с одного довольного преподавателя французского на другого не менее счастливого преподавателя литературы и понимает, что ради этого солнечного света, так ярко от них исходящего, всё-таки, стоило пойти против всех правил на свете. Потому что любовь не должна быть загнана в рамки и законы. Если это сильное чувство в чём-то ограничивают, то это уже и не любовь вовсе. —Я правильно понимаю, что заявление на перевод Эмиля в класс Сергеевича можно не принимать? — всё, что говорит Андрей, ну, он ведь — ответственный директор, а ещё просто потому, что сказать-то и нечего. —Он хотел ко мне в класс? Нет, спасибо, мне моего хватает, чужих парней не надо. — машет руками Арс. —Так никто больше и не предлагает, я уж как-нибудь со своим разберусь. —улыбается Масленников. Бебуришвили закатывает глаза на все эти «мой-твой-свой», понимая, что здесь он теперь лишний. Нет у него ни моего, ни твоего, ни своего, и всё, что он может делать — как человек и друг радоваться за этих двоих, а как директор — ужасаться масштабам бедствия. Но, хочется верить, что это свалившееся на них счастье не вскружит им головы окончательно, выбивая последние мозги. —Арсений, фраза «не палиться» к тебе тоже всё ещё относится, кстати. — Бебур хлопает обоих коллег по плечу, направляясь к школе. Арсений переводит взгляд на Диму, а в глазах — уважение и понимание. Помнит ведь, как долго Масленников шёл к этому всему, и даже отчасти его былые сомнения понимает, только вот не разделяет, ведь сам оказался решительнее и сильнее, наверное, чтобы все эти сомнения прогнать. Но сейчас-то они оба всё-таки состоят в отношениях с собственными учениками, так какая разница, как они к этому пришли. Арс пожимает ему руку, как бы говоря, что всё, они теперь похожи даже больше, чем думают сами. Им ведь удивительно повезло. У каждого — вполне себе живое счастье, которое теперь им нужно беречь и не отпускать