***
Покой нам только снится. Думает Антон, лёжа в объятиях Арсения и пытаясь заснуть. Получается плохо. Арс уже давно уснул, устал за неделю, за которую должен был предоставить списки учеников и предметы, которые они сдают. С чем он почти успешно справился, ведь остался только человек, идущий в списке последним, напротив фамилии которого пока галочкой отмечен только французский, ну и обязательные русский с математикой. Ведь что сдавать ещё— он не имеет ни малейшего понятия. Разбирается во всех предметах, ему и отмести нечего, да вот только не знает, куда поступать, чтобы исходя из требований вуза выбирать. Неопределённость будущего на него давит, постоянные напоминания других учителей о необходимости решать быстрее лишь угнетают, а не убыстряют этот действительно сложный мыслительный процесс. На дворе февраль, на душе паника, на спине — тёплые руки Арсения. И последнее — единственное, что позволяет хотя бы немного держаться на плаву в этом бурном течении реальности. Арсений не давит, не торопит, лишь всякий раз осторожно пытается вывести на разговор, который, впрочем, каждый раз заканчивается истериками Антона. Потому что привык успевать во всём и всегда, привык, что знает, чего хочет от жизни, да вот только одиннадцатый класс всё испортил. А понимание, что он, получается, отстаёт, лишь сильнее вводит его в это отвратительное состояние. Антон, конечно, не лошадь, а загоны, всё же, имеются. —Может, сдашь обществознание? Лишним всё равно не будет, а в сочетании с французским так вообще прекрасно и можно рассчитывать на место в приличном вузе. — говорит Арсений в субботу утром после пробуждения. Он задумчив, действительно ведь переживает за Шаста, помнит себя в его возрасте, такая же проблема ведь была. И сдавал он точно такой же набор предметов, только потом поняв, что он идеально подходит в педагогический институт, куда поплёлся за Алёной. А сейчас лежит вон, за ухом чешет своего ученика, и у него сердце за него разрывается от понимания его эмоций и желания помочь. Антон лишь пожимает плечами, переворачиваясь на бок, и утыкается ему куда-то в руку. Не знает он, что лучше, а что хуже, знает только, что запутался в этой учёбе и не видит малейшего ослабления узлов, чтобы можно было распутать. Хотя, чувствует руки Арсения, и что-то ему подсказывает, что они-то всё и распутают. А без него просто запутаются так, что тут только вырезать придётся. —Тогда я запишу, будешь готовиться. С французским уж я помогу, а по общаге Екатерина Владимировна тебя натаскает, если в этом возникнет необходимость. Антон приподнимает голову, заглядывая в глаза Арсу, смотря так благодарно, что у того сердце снова сжимается, но не от переживаний, а нежности к этому мальчику. И он сделает всё, чтобы вернуть тот его свет, угасший от этих экзаменов. Странно как-то получается: семнадцатилетним ученикам всё ещё многое не разрешено законом, но выбрать путь, по которому им нужно будет идти всю жизнь, сделать необходимо. Наверное, здесь главное, чтобы был рядом человек, готовый взять за руку и направить на этот путь. Арсений руки не выпускает.***
Эмиль же не сильно разбирается в чём-то, кроме литературы. Дима ходит за ним по пятам, предлагая вместе сесть и выбрать ещё один предмет для сдачи. Эмиль лишь обессилено закрывает лицо ладонями, мотая головой из стороны в сторону, не решаясь принимать хотя бы какие-нибудь решения, касаемые собственной жизни и будущего. Не видит он в этом всём смысла, как бы отчаянно Дима не пытался ему на этот смысл указать. —А если французский? Арсений уж точно натаскает тебя, да и сданный французский даст больше возможностей. —Каких возможностей, Дим, я не хочу никуда поступать. Я ничего не умею, ничего не знаю и не хочу. —Сказал человек, прекрасно пишущий и занимающий высокие места на олимпиадах и показывающий лучший результат в классе по сочинениям. Эмиль хмыкает, зарывается носом куда-то в димину шею, сидя с ним на диване в его квартире. —Давай я запишу тебе французский? Я не давлю на тебя, пойми, просто сдай всё, а там посмотрим, хорошо? Я со всем тебе помогу. Дима наощупь находит его руку, переплетая пальцы, но Эмиля это не успокаивает. —Это ты пойми, что не хочу я ничего, мне вот зачем тратить силы на подготовку к экзаменам, от которых не будет пользы? Ему дышать тяжело, полное непонимание собственной жизни давит на него, перекрывая кислород, и он не видит смысла ни в чём, кроме присутствия Масленникова рядом. Потому что больше и нет смысла в чём-то другом. —Не кричи, пожалуйста, я же говорю, что помогу. — мягко говорит Дима, целуя его в висок, стараясь самому держать себя в руках. Потому что он чётко видит последствия всего того, что было с этим мальчиком до того, как он не переехал к нему тогда, осенью, и не наладил отношения с мамой. Эмиль дёрганный весь, его касания и поцелуи не успокаивают, по крайней мере, внешне. Он раздражённый, часто зависает, просто смотря вперёд, и Дима честно не знает, что с этим делать. Эмиль привык слушать и знать, что он ничего не умеет, ни на что не способен, и вообще, лучше бы его в принципе не было, привык настолько, что даже если бы сам захотел от этих убеждений избавиться, не получилось бы. Они въелись будто на подкорку сознания, и никакие слова Димы об обратном их не стирали. —Прости меня, я не хочу тебя обижать. — говорит Эмиль так жалобно, сильнее прижимаясь, что у Димы сердце кровью обливается. Он хочет сказать, что он не обижает, он пугает, но лишь снова целует, прикрывая глаза. Сейчас состояние Эмиля, как и он сам, в его руках, да вот только он понятия не имеет, что сделать, чтобы всё это не уронить, не разрушив окончательно. —Просто знай, что я рядом. — всё, что говорит Дима, а ответом служит молчание, но молчание — знак согласия и понимания. Им обоим хочется в это верить.***
—Я не знаю, что делать. — устало падает на стул в учительской Арсений, закрывая лицо руками, зная, что Масленников всё равно на него понимающе смотрит. —Не поверишь, но я тоже. —Этот 11 класс выпотрошит все нервы не только несчастным и загнанным ученикам, но и учителям. —Ага, особенно, если в совокупности с этим у ученика последствия прошлой жизни. — говорит Дима тихо, роняя голову на согнутые в локтях руки. —Я подготовлю Эмиля к французскому, без проблем, но за руку его должен держать ты. Потому что без тебя он не вывезет, как и Антон без меня. Мы всё исправим, потому что любим, а любовь восстанавливает и спасает всё. Масленников лишь кивает, всецело соглашаясь с Арсением. И как бы плохо это не звучало, Дима рад, что в этой ситуации не один. В этом замкнутом круге их четверо, и уж как-нибудь вместе они его разомкнут, продолжая жить жизнью, не обременённой никакими переживаниями. Ведь никто не заслуживает тонуть в них вечно. Главное, чтобы силы и желание выплыть. А желания этого у них в избытке.***
А Антон тонет в нескончаемых учебниках, конспектах и вариантах экзаменов. Обществознание он, конечно, знает, но чтобы его хорошо написать, нужно повторение и практика, а когда до сдачи остаётся несколько месяцев, эта необходимость только возрастает. Он сидит у себя дома, горбясь над заданиями и видясь с Арсением только в школе. Бессильно обвивает его шею на переменах в пустом кабинете, даже с слишком напущенной уверенностью убеждает его, что вовсе не устаёт и спит по ночам, хотя его мешки под глазами и запах крепкого кофе говорят об обратном. Арсений не верит, но молчит, готовясь на выходные забрать эту пчёлку-труженицу к себе, привязать чем-нибудь к кровати и не разрешать вставать все два дня. Кто же знал, что выходные наступят в среду на последней неделе февраля. Антон ещё с утра чувствует слабость, списывая её на недосып и усталость, к которым как-то привык уже, чтобы обращать внимание. Выпивает кружку кофе, слабо чувствуя его вкус, но не придавая значение даже этому. У него сегодня семь уроков и дополнительные по обществознанию, есть, чем мозги забить вместо мыслей о собственном состоянии. Мама как-то недоверчиво смотрит на сына, отмечая его бледность, но Антон очень громко убеждает и её, что всё с ним нормально, и выходит из дома. В школе он не сильно фиксирует реальность, просто просиживая уроки, и Макар, потрогав его лоб, констатирует, что тот горячее батареи под окном. Антон отмахивается, упорно направляясь на пятый урок. Французский, к тому же. С любимым учителем определённо должно стать легче. Он подпирает голову рукой, в которой не то, что французского нет, даже русского и прочих любых мыслей, а слова, написанные на доске не читаются, сливаясь в одну кривую линию. Такую же, как и его состояние сейчас. Арсений бросает на него недоверчивые и обеспокоенные взгляды, и к середине урока, заметив, что Антон даже не пошевелился за всё это время, решительно подходит к его парте, упираясь о стол одной рукой, а второй касается его лба, тут же одёргивая руку. —Ты зачем в школу пришёл больным? — надрывным голосом еле слышно говорит он, смотря прямо в пустые глаза Антона. Он сейчас явно не в этом кабинете. —Так на французский же… — шепчет он, всё-таки роняя голову, но Арсений не позволяет, придерживая его за плечи и очень сложно думая. Антону явно плохо, что лишь вводит в панику, не позволяя трезво мыслить, а надо бы. Он качает головой из стороны в сторону, приводя в порядок мысли. Вспоминает, что этот урок у него последний, быстро соображает, что до его конца осталось 20 минут, а Шасту следовало бы лечь. —Илья, собери его пожитки, пожалуйста. — бросает он Макарову, пока помогает Антону встать с места и осторожно выводит его из класса под обеспокоенные взгляды остальных учеников. Кабинет Андрея очень удачно оказывается в конце коридора, на пути к которому Антон заваливается на Арсения, но старательно передвигает ногами. —Бебур, можно товарищ у тебя на диванчике полежит, пока я урок не закончу? Директор встаёт с места, подлетая к ним, чуть приоткрыв рот рассматривая совершенно никакущего Антона, и человеческий фактор срабатывает в нём моментально. За это Арс очень уважает друга: тот умеет разделять работу и человечность. —У тебя это последний урок? — кивок. — Значит, езжайте домой, я побуду с твоим классом. И держи меня в курсе его состояния, пожалуйста. Арсений аж улыбается от благодарности, передавая Антона в руки Андрею и бежит в кабинет за своими и шастовыми вещами, на ходу объясняя ученикам происходящее. Антон сидит в директорском кресле, прикрыв глаза, хотя, сидит — это громко сказано. Бебур его придерживает за спину, обеспокоено заглядывая в бледное лицо. —Он не дойдёт до первого этажа. — говорит Андрей очевидное, и Арсений, поджав губы, кивает, перекладывая свои манатки в рюкзак Антона, закидывая его за спину, и осторожно заводит одну руку ему в сгиб ног, а другую — ему под руку, заводя ту за спину, вынуждая его вцепиться себе в плечо, поднимая с кресла, удобнее перехватывая такого отчего-то лёгкого Шастуна. —Спасибо. — коротко бросает он Бебуру, открывающему им дверь кабинета, провожая до кабинета французского, открывая рядом расположенную дверь на лестницу и облегчённо выдыхает. Арсений с ним, Арсений его вылечит, всё будет хорошо. Арс со всей осторожностью несёт явно уже отключившегося Антона, благополучно добираясь с ним до коридора первого этажа, мысленно радуясь, что сейчас в школе уроки, и по пути они никого не встретили. Хотя, с другой стороны, он просто спасает своего заболевшего ученика. Ну, несёт на руках, ну, переодически поглядывает обеспокоено, и что. Он даже умудряется зайти в гардероб, быстро найти там куртку Антона, кое-как закутывая его в тёплую ткань. Охранник провожает их молчаливым взглядом, заподозрив что-то неладное ещё тогда, когда этот Попов у него ключи от квартиры оставлял, чтобы их забрал Антон. Хмыкает, стараясь думать, что всё это — не его дело, возвращаясь к решению кроссворда. Увлекательная работа школьного охранника. Арсений, еле изловчившись, открывает заднее сидение машины, укладывает Антона, не сдержавшись, целуя его в холодный нос, чувствуя, как этот болезненный холод сжимает его сердце, и стремится поскорее добраться до дома, каждую минуту поглядывая в зеркало, убеждаясь, что Шаст вообще дышит. Он к любым болезням относится щепетильно с недавнего времени, переживал, даже когда у Кьяры просто появился насморк, что уж говорить об Антоне, который сейчас лежит без сознания, бледнее мела. Открыть дверь квартиры оказывается сложнее, чем машину, но Арс успешно справляется, занося Шастуна в дом, не разуваясь, проходя сразу в комнату, укладывая его на кровать, осторожно снимая его ботинки, и, отмечая, что он в толстовке и джинсах, решает, что будет нормально остаться в них. Потому что Антон дрожит весь, и заставлять его почувствовать холод хотя бы на секунду Арс не решается. Он накрывает его одеялом, и приносит из детской одеяло Кьяры, закутывая его всего, выдыхая лишь тогда, когда Шаста перестаёт колотить, и он складывает холодные ладони себе под щёку, что даже вызывает трогательную улыбку на лице мужчины. Но он тут же снова напрягается, решительно не зная, как его лечить. Тихо выходит из комнаты, проверяет в комоде в гостиной, что лекарства все у него детские, и в панике хватается за голову, понимая, что нужны новые, взрослые, но боясь оставить Антона в квартире одного. Мало ли что. Решение приходит само и быстро — он дрожащими руками набирает номер мамы Антона, коротко объясняя ситуацию, говоря, к своему удивлению спокойно и не выдавая эти панические нотки собственного голоса. Майя сообщает, что сейчас отпросится с работы, заедет в аптеку, и уже через час оказывается в его квартире, решительно проходя в комнату к так и спящему под двумя одеялами Антону. —Он дрожал весь, я вообще не знал, что делать. — зачем-то оправдывается Арсений, наблюдая, как женщина садится на корточки возле кровати, проводя рукой по всё ещё горячему и мокрому лбу сына. —Всё правильно, так и надо было, только теперь надо сбивать температуру. —машинально говорит она, распаковывая таблетки, пока Арс тут же приносит стакан воды. —Антош, надо лекарство выпить. — мягко говорит мама, проводя ладонью по его лицу, вынуждая того нехотя раскрыть глаза, бездумно уставившись на неё и на позади неё стоящего Арса. —Что я тут делаю? — вяло бормочет он, явно прикладывая усилия для напряжения слабых голосовых связок. —Тебя Арсений привёз. — объясняет Майя, помогая ему приподняться и выпить таблетку. —Какой хороший. — машинально бормочет он, откидываясь на подушку и сбрасывая с себя второе одеяло. Согрелся ведь. Мама улыбается, а Арсений отчего-то смущается, потупив взгляд в пол. Они тихо выходят из комнаты, и Арс, обратив внимание на время, судорожно соображает. —Можно тебя попросить побыть тут, пока я за Кьярой смотаюсь? — почти умоляюще просит он, на что женщина часто кивает головой, принимая просьбу Арсения как что-то само собой разумеющееся. Он благодарно улыбается, быстро накидывая куртку и выходит из квартиры. Просыпается Антон ближе к вечеру, переворачивается на другой бок, замечая полулежащего рядом Арсения. События последних часов он не помнит совершенно, но быстро соображает, что находится в квартире Арса. Получается, он его дотащил от школы до кровати, и Антон даже успевает расстроиться, что был в этот момент без сознания, и не прочувствовал, как Арсений нёс его на руках. Тот поворачивает к нему голову, и тут же двигается ближе, наклоняется и губами касается лба, задерживаясь на пару секунд, чувствуя, что лоб уже не такой горячий, каким был несколько часов назад, и это даже радует. —Ты как? — Арсений так и не понял, есть ли у него температура, но оставляет короткий поцелуй, поправляя влажную чёлку и обеспокоено смотрит в эти болезненно блестящие глаза. —Да как-то не особо. — еле слышно отвечает Антон, чувствуя, как всё тело ломит, а голова болит так, что словосочетание «голова раскалывается» кажется не фигурой речи, а правдой жизни. —Тебе надо лекарства выпить, я в этом не сильно разбираюсь, в отличие от твоей мамы. — улыбается Арс, а у самого где-то внутри всё болезненно сжимается от вида такого слабого и измученного Шаста. Запустил тот себя, и Арсений уже готовит ему лекцию на тему того, что так делать впредь нельзя. Но красноречиво расскажет он её, когда Антону станет лучше, сейчас предпочитая отдавать ему всю свою заботу и любовь, приближая хотя бы за счёт этого его выздоровление. Потому что врач из него так себе, а вот паникёр из-за любых болезней — идеальный. Он помогает Антону приподняться, придерживает стакан воды, пока тот запивает таблетку, и укладывает обратно, ложась рядом. —Обниматься хочу. — как-то жалобно говорит Антон, двигаясь к Арсению ближе, а тот готов ему хоть звезду с неба достать, лишь бы он не смотрел так жалобно и не дрожал от вновь начинающегося озноба. Арс сгребает его в охапку, накрывая их обоих одеялом, не обращая внимание на то, что самому жарко, чувствует ведь, как холодно Антону, прижимает к себе ближе, надеясь, что его руки достаточно тёплые. И Антон согревается, и он уверен, что дело тут не только в лекарстве. —Сейчас заражусь от тебя, вместе тут валяться будем. —Ага, а заботиться о нас будет Кьяра. — улыбается Антон, чуть приподнимая голову, чтобы посмотреть Арсу в глаза, но тот мягко толкает его затылок обратно на подушку. Нечего тут лишние телодвижения совершать. Зачем напрягаться, если можно не напрягаться. —Пока всё, о чём её можно попросить — спокойно сидеть в гостиной, пока папа лечит Антона. — Арсений вытаскивает одну руку из этого импровизированного кокона-одеяла, снова касается лба Шаста и облегчённо выдыхает, чувствуя, что тот слегка тёплый. Даже не нужно градусник использовать, удобно. Хотя, Арс умудрился во время сна Антона всунуть градусник ему под руку, и через время увидеть на приборе угрожающе чёрную ртуть, застывшую на отметке 39. Арсений тогда чуть не слёг от паники сам, наблюдая за тяжело дышащим и ворочавшимся во сне Антоном, лицо которого из бледного стало пылающе красным. Арсений искусал себе все губы, напряжённо ожидая, пока подействует таблетка. Лучше бы заболел он, честное слово. Не так сильно бы волновался. Потому что успокоился он только тогда, когда дыхание Шаста выровнялось, а повторное измерение температуры показало 37. Тоже приятного мало, конечно, но хотя бы жар прошёл. Антон жмётся сильнее, чувствует мягкие касания по своему затылку, но не чувствует, чтобы становилось легче его сознанию. Да и всему телу, собственно, тоже, но сознание давит сильнее, чем спадающая температура. —У меня же дополнительные по обществознанию сегодня, да и кучу всего делать надо, а я лежу здесь. — поджимает он губы, чувствуя себя отвратительно от осознания, что выпал из учебного ритма и подготовки к экзаменам. И он ведь на полном серьезе считает, что если завалить себя всем сразу — будет только лучше и продуктивнее. Да вот только его организм так не считает. Как и Арсений. Он тяжело вздыхает, чуть поворачивает голову, чтобы в глаза Шасту смотреть, пытаясь понять, шутит он, или нет. Но Антон растеряно хлопает своими зелёными, и становится очевидно, что ему совершенно не до шуток. И Арсений решает прочесть свою важную лекцию сейчас, в этот на редкость подходящий момент. Арс тянет к нему руку, задерживая ладонь на его тёплой щеке. Не такой горячей, как ранее, что не может не радовать. В отличие от слов Антона. Он его понимает, даже оценивает его рвение к учёбе, но не может смотреть, до чего эта самая учёба его доводит. Ему самому плохо становится, и если бы от него что-то зависело, он бы, не задумываясь, отменил все эти экзамены, обнимал бы Антона, согревая его в своих руках, пока тому не станет жарко. Лишь бы не холодно. —Нельзя так себя нагружать, Шаст. Если ты будешь готовиться ко всему и сразу, не запомнишь ничего, да и сделаешь хуже только себе. Я, конечно, не врач, но я почти уверен, что это — как одна из причин твоего вот такого состояния. Я понимаю, ты хочешь всё хорошо сдать, понимаю, как всё это на тебя давит, но давай я тебе помогу грамотно распределить всю подготовку, чтобы ты не запихивал все предметы в один день, как делаешь сейчас? Ты ведь сам себя обманываешь, когда говоришь, что тебе нормально так уставать и не спать ночами, судорожно что-то написывая. Потому что это ненормально, Антон. О себе и своей жизни не нужно забывать, более того, ставить в приоритет, не зацикливаясь исключительно на учёбе. Я действительно переживаю за тебя, дурачина. — Арсений говорит серьёзно, но не удерживается под конец своей пламенной речи и щёлкает Шаста по носу. А Антону и сказать-то нечего. Понимает ведь, что Арс прав, сам осознаёт, что загнал себя, но что он может поделать, если загоняется лишь сильнее, когда не учится в своё свободное время, ничего не делая? Устало вздыхать и снова садиться за тетрадки, не сильно фиксируя эту самую учёбу, но удовлетворяя собственный синдром отличника. Надоел он ему, если честно. —Я ничего не могу с собой поделать, правда. Вот даже сейчас я переживаю за дополнительное обществознание, на котором не сижу. Упущу какую-нибудь важную тему, не сдам экзамен, и не поступлю никуда, и тогда мои загоны меня съедят заживо. — честно признаётся он, поджимая к себе ноги, почему-то снова начиная мёрзнуть. Потому что Арс не обнимает, но лежит рядом, под одним с ним одеялом, руку с щеки так и не убирает, и смотрит своими невозможными глазами так изучающе, с таким пониманием, будто эти глубокие океаны заглядывают в такую же далёкую глубину его души, силясь разглядеть там причины всего того, что с Антоном происходит. Но тот говорит сам, и снова поджимает губы. Стыдно ему, что заставляет Арсения волноваться, плохо ему, что из-за своего состояния ничего делать не может, отвратительно ему, ведь понимает, почему у него такое состояние. Такого бессилия он не чувствовал давно: морального перед самим собой и собственными убеждениями, и физического от своей этой непонятной болезни. —Переезжай ко мне, я не буду давать тебе себя нагружать, составим с тобой график твоих занятий. Следить за тобой буду и напоминать, что ты и без постоянной учёбы самый умный, и вообще эта учёба — не самое важное в жизни. Сама жизнь гораздо важнее, Антон. Арсений сам в шоке от своих таких внезапных и необдуманных предложений, хотя, на самом деле, он давно думал, что для полного счастья не хватает лишь Антона, проживающего у него постоянно, а не только в какие-то разные дни. Да и Кьяра постоянно недоумевает, куда каждый раз уходит Антон, если говорит, что их любит. В её понимании этого мира, если люди друг друга любят, должны быть рядом всегда. И Арсению нечем ей возразить. Антон ошарашено поднимает голову, уставившись на Арса. Думает сложно некоторое время, прежде чем снова улечься на кровать и грустно сказать: —Да я бы с радостью, правда, я очень хочу, мама даже, возможно, не будет против, но папа не знает вообще о твоём существовании. Буквально. Он же даже на родительские собрания не ходил, понятия не имеет, кто у меня классный руководитель. И он уверен, что если я не дома, я на каких-то тусовках у друзей. А если я перееду с концами, он точно в какой-то момент это заметит и задаст вполне справедливый вопрос. Арсений задумчиво отводит взгляд, убирая руку от лица Антона, заводя ту ему за плечо. —Значит, нам надо с ним познакомиться, а потом как-нибудь сказать правду о нас. Он у тебя вообще как, товарищ толерантный? —В том-то и дело, что я понятия не имею. —Ладно, придумаем что-нибудь, во всяком случае, до конца недели я тебя точно отсюда не выпущу, может, как раз, у бати твоего вопросы и возникнут, если мама не наплетёт что-нибудь. Всё решаемо, Антон, не переживай об этом. Тебе бы выздороветь и перестать над собой так издеваться. —Чтобы перестать, мне нужен ты рядом. — тихо говорит Антон, которого мысль, что он действительно может в скором времени жить с Арсом и Кьярой на постоянной основе по-настоящему воодушевляет и заставляет начать верить словам Арсения. О том, что жизнь, как таковая важнее всего. Начинает только, подкидывает эту мысль в своё неугомонное сознание, понимая, что для того, чтобы разбавить все эти его убеждения, нужно время. Которое Шасту хочется потратить. Ради цели жить полноценной жизнью он правда готов.***
Лови со мной эти волны ночного города Огни в темноте Эмилю на самом деле становится немного лучше, когда появляется хотя бы какая-то определённость. Всё ещё не сильно видит смысла, злится, чаще без веского на то повода, а потом загоняется, чувствуя вину перед Димой, на котором срывается и который, вообще-то, искренне пытается помочь, на все истерики Эмиля реагируя терпимо, прижимая к себе и внушая, что он рядом, и переживать не о чем. Дима бы обижался, не вынес бы в какой-то момент этих не проходящих загонов Эмиля, но прекрасно понимает, что с ним — сломленный ещё давно подросток, на которого помимо всего прочего навалились экзамены и необходимость решать собственное будущее. Обижается он только на себя, ведь не знает, как помочь и что делать, чтобы Эмиля починить. Масленников видит, как его воодушевляют правильно решённые варианты экзамена по литературе, как тот убеждается, что, может, и действительно всё сдаст, а Дима в свою очередь накрывает его ладонь своей и самым убедительным и мягким тоном, на какой только способен, говорит, что никаких «может» нет, ведь Эмиль точно напишет на высокий результат. Эмиль проводит у него много времени, мама вопросов не задаёт, помнит ведь, что у сына друзья есть, а он и не планирует пока говорить, что, собственно, не только друзья. С Димой ему постепенно становится спокойнее, не хочется психовать на ложку за то, что она упала, не хочется забиваться в угол от осознания собственного неумения учиться, что-то решать да и вообще, жить. Потому что Дима не позволяет. Внушает обратное, при каждом удобном и неудобном случае напоминает, что Эмиль самый лучший, и просто любит, позволяя чувствовать исключительно любовь в ответ, и ощущение собственной нужности. О котором не мог и мечтать все свои почти 18 лет. Потому что когда ему всё-таки исполнилась эта значимая дата, Эмиль сначала впервые в жизни получил поздравление и подарок от мамы, а потом Дима, помня, как ему понравилось гулять по ночному центру, попросил одеться теплее и снова потащил его на улицу, на этот раз вечером, пока ещё не закрылись кафе, и, набрав еды с собой, целенаправленно повёл Эмиля на отдалённую лавочку на набережной. Как-то по-старчески получается проводить время на лавочке, но, а что вы хотите, целых 18 лет человеку исполняется, как раз старость и есть. Честно, если бы Дима просто поцеловал его и сказал простое «с днём рождения», Эмиль бы всё равно говорил, что это— лучший день рождения в его жизни, просто потому, что проводит он его с человеком, которого любит. А с видом на реку и вечерний город так вообще можно захлебнуться от счастья. Но Дима крепко держит его за руку, смеётся вместе с ним, и оба и не знают, что может быть лучше. А Эмилю действительно становится лучше. Не всегда получается держать себя в руках, игнорировать загоны, но он старается, и уже в марте может отмечать неделю без истерик. Потому что поводов для них, в общем-то, и нет, его любят и словам Димы он верит окончательно. И, на самом деле, он даже немного собой гордится. Потому что его жизнь начиная с сентября — сплошная дорога, которая в конечном итоге приводит его к самому себе и собственному счастью. Путь этот долгий, не всегда есть силы его в принципе продолжать, но сейчас, решив правильно экзаменационный вариант и лёжа в объятиях Димы, Эмиль понимает, что всё было не зря. Ему спокойно, дышится ровно, а все тревоги он оставил где-то на той дороге, по которой назад уже точно не пойдёт. Не вернётся к той жизни, которую в сравнении с тем, как он живёт сейчас, и жизнью-то назвать нельзя. Просто что бы не происходило, всегда можно найти правильную дорогу, которая спустя пусть и время, но выведет к той настоящей жизни, которую мы все заслуживаем.***
У папы Антона действительно возникают вопросы в пятницу. Антон со среды безвылазно