***
В следующую же ночь, как только выдался случай, две молодые колдуньи сбежали из-под наблюдения их главы. Стуча котлами, банками и склянками, шурша травами, чихая от просыпающихся специй, они едва добрались до укромного местечка в лесу. Туда, где любое зло остаётся незамеченным. В мраке, холоде, среди сухих деревьев, где, по слухам, когда-то давным-давно жило Лихо, они и расположились. Вспомнили нужные заклинания. Расставили свечи и колдовские камни по своим местам. И затаили дыхание... Прежде чем начать, они выждали несколько сакральных минут в тишине. И только потом, как будто бы по щелку, по обговоренному знаку, они зашептались, заскрежетали зубами, закатили глаза... Точно бесноватые, они запрокинули головы. Призвали духов и тёмных, и светлых... Окропили собственной кровью тайные символы... И наконец разрезали свежее сердце. Его живительный сок брызнул звучно, сочно: как насмешка, как упрёк. Как вопрос с ухмылкой: «И на что вы надеетесь?». И все вновь погрузилось в тишину непонятного ожидания... Ведьмы переглянулись. Они с жадностью предвосхищали исход своего злотворчества. Ласточкин дух предвосхищал его тоже.***
Прошло время. Ведьмы не замечали ничего пагубного или хотя бы подозрительного в своей греховной интриге. Каждая, взявшая по половинке сердца, была очень довольна своей жизнью. Старшая ведьма влюбила в себя старого вдовца. И с большим удовольствием вила из него верёвки: выпрашивала дорогие подарки, принуждала заниматься неприятной работой, а на выходных гоняла то туда, то сюда, требуя принести то то, то это. Младшенькая, в свою очередь, охомутала юного семинариста. И при этом гуляла от него направо и налево, развлекая себя мыслями о том, как же привязан к ней, дьволице, паренёк, который так рьяно стремится к Богу... Но в один миг судьба повернула свое колесо. Она сменила золотую осень, насытившую ведьм сладкими плодами, на холодную зиму. Тогда в небе уже не летали ласточки. Тогда земля последний раз дохнула своими пышными хлебами и скрылась под коркой похоронного инея. Тогда деревья сбросили свою праздничную одежду и скрючились от страха зимней темноты... И парни, парни этих ведьм вдруг переменились. В них как будто что-то треснуло, разломалось на части. Они внезапно стали томиться, чахнуть, изнывать от боли, пока... совсем не иссохли. Они превратились в живых мертвецов. Не реагировали больше на лживые слова о любви. Не желали целоваться. Отказывались от еды и питья. Смотрели на все вокруг стеклянными глазами, как будто их душа через них уже давным-давно вылетела. Ведьмы не на шутку испугались. Привыкли они к своим обожателям. Ведь никто, кроме них, не дарил им столько любви. Никто их так не ждал. Никто о них так не заботился. Никто не прижимал к груди просто так, из нежности, не пытаясь получить взамен ни ведьминской ласки, ни колдовских снадобий, секретных знаний или чего-либо ещё... Никто не укрывал их по ночам, словно родных дочерей. Никто не искал повод их порадовать. Никто не шёл им навстречу в дурацких семейных склоках. И не улыбался, видя в них, строгих и разъяренных женщинах, дивное, обезоруживающее очарование... Эти погубленные парни с невероятной нежностью относились к своим возлюбленным, пускай и преданным греху. Они их холили, лелеяли, на руках носили... И все, все им прощали. В панике, в слезах, так и прибежали две ворожейки к старой ведьме-предводительнице, приволочив с собой любимых мертвецов. Плакались, плескали руками, спрашивали, что делать, как оживить, как любимых возвратить... Но предводительница им не отвечала. Старая ведьма смотрела на них молча, с тоскою. Как будто вспоминала что-то, о чем вспоминать ей совсем не хотелось бы... Так колдуньи и поняли, что старуха им не поможет. Они развернулись и с болью в сердце навсегда ушли из-под её покровительства. А возлюбленные ведьм вскоре совсем иссохли. Ноги их не двигались, руки не сгибались... И ничего лучше ведьмы не могли придумать, кроме как отдать милых лад в материнские руки земли. Земли, которая, в отличие от них, способна позаботиться о них так, как они того заслуживают. Тогда и пришли ведьмы впервые к попу. И стыдливо попросили его об отпевании. А тот, с отцовской жалостью и какой-то необъяснимой проницательностью во взгляде, которая недоступна даже опытным провидицам, спросил, не тревожит ли их что-то другое. Что-то, что заставляет их душу изнывать от тоски, причинённой их же собственной совестью, что не выносит груза грехов. Те же, потупив глаза в пол, расплакались. И обо всем ему рассказали.***
Мужчин уложили в землю. Снег накрыл их мягким одеялом. А бывшие ведьмы, разбившие колдовством их добрые ласточкины сердца — и сами стоявшие разбитыми сердцами, молились о грядущем упокоении. Молитвенном упокоении.