Воробьиная ночь

      Тем вечером печь отдавала тепло щедро, по-родственному сердобольно, как уставшая мать, баюкающая своего первенца. День завершился. Вся семья уже отдыхала. Дневные дела прогорели, точно поленья в припечке, и от всех хлопот осталась лишь горстка пепла из воспоминаний. Самое время было прильнуть друг к другу и подвести итоги сегодняшних и не только свершений.       Бабушка сидела у стола, чуть ссутулившись. В её руках тихо стучали спицы, словно бы советовали ей, как будет лучше связать свитер на зиму для внучки. Тот или другой узор подобрать, горлышко повыше или пониже сделать, а само туловище на вырост скроить или же все-таки в пору, чтоб аж теснило душу объятиями...       Идей было много-премного. Но их разнообразие радовало как никогда. Ведь оно означало, что в этой жизни можно связать всё, что угодно, и столько, сколько угодно.       — Ба! Бабушка! А где кощеева игла спрятана? — вдруг крикнула пятилетняя Настасьюшка с печи.       — Дак известно где. — не отрываясь от занятия, буркнула бабушка. — На море на океане есть остров. На том острове дуб стоит. Под дубом сундук закрыт. В сундуке — заяц. В зайце — утка. В утке — яйцо. В яйце — игла. Вот там-то и спрятана смерть Кощея.       Настасья немного потеребила косички и спесиво хмыкнула.       — А почему так сложно? Кощей мог бы эту иглу просто под дубом зарыть. Все равно ж дуб этот растёт на каком-то непонятном острове!       Бабушка прекратила вязание, взглянула на внучку исподлобья и улыбнулась.       — Почему так сложно? — переспросила она. — А ты знаешь-то, от кого Кощей иглу прячет?       — От кого же? Разве не от нас, простых людей?       — От простых людей... Про Марью Моревну что-нибудь слышала?       — Не-а.       — Вот то-то же! — пригрозила бабушка спицей. — А Марья Моревна — девушка непростая, поопаснее простых людей будет. Знаешь ли ты, что колдунья она? Что на цепи Кощея держала много веков?       — Самого Кощея? На цепи?       — Кощея. На цепи. Обманула она его однажды, да посадила на цепь. А иглу, в которой смерть кощеева находится, себе прибрала. Стала ею вышивать, ткать с её помощью одежду, как спицу в вязании использовать... И не просто ради забавы! А ради власти над чужими судьбами!       Настасьюшка разинула рот от изумления.       — Как это, бабушка?       — А вот так. Марья Моревна уж очень любила прясть нити чужих судеб. Коли захочет она пожелать какому-нибудь Ивану радостных дней, тогда сплетет ему нитку красную, длинную, и будет Иван жить долго и счастливо. А захочет она бед какой-нибудь Алёнушке — тогда чёрный цвет для нити выберет. А саму нить оборвет внезапно, смерть на Алёнушку наслав.       — Страх какой...       — И не говори! Ещё Марья Моревна любила истории сочинять, а их отрывки вышивать в виде картинок. Весенние цветы на её вышивке предназначались для любимчиков. Чудовища и грозовые тучи — для ненавистников...       — А всем-всем она могла вышить судьбу, ба?       — О-о, — проскрипела бабушка. — в том-то и дело, что нет! И об этом догадался сам Кощей. Он сидел на цепи много-много лет и наблюдал в сторонке за тем, как Марья Моревна судьбы сочиняет, а к его судьбе не притрагивается. Тогда и понял Кощей, что не суждено ему веки вечные сидеть на цепи. И набрался решимости от Моревны сбежать.       — И что, сбежал?       — Сбежал. Вот только поймала его Марья Моревна. Поняла, что рассекретил её Кощей, догадался, что свою судьбу он сам в силах творить... Разозлилась тогда Марья Моревна. И пригрозила Кощею: коли тот ещё раз сбежать захочет, то сломает она его иглу.       — А чем она вышивала бы судьбы?       — Дак слушай... Марья Моревна хитрая была. Она пригрозила Кощею, а сама стала думать: вдруг Кощей догадается, что без иглы, в которой жизнь его заключена, не сможет она вязать судьбы. Вдруг он решит проверить, так ли правдивы её слова. Тогда приготовила Марья Моревна на этот случай другую иголку — простую, лишенную какого-либо колдовства.       — Зачем?       — Так не переребивай же, все скажу! Марья Моревна приготовила иголку и стала на виду у Кощея ею вышивать. Только вышивка её теперь была обыкновенной вышивкой и ни на чьи судьбы не влияла. Но Кощей об этом не знал. Верил, что в игле поддельной вся сила его содержится. И сидел он в страхе у Моревны ещё несколько веков... Пока не осточертела ему жизнь такая. Пока не устал он жить в неволе. Однажды он решил: уж лучше я умру, но побуду на свободе хотя бы один денёк. И вновь сбежал от Моревны.       Настатья ахнула, испугавшись за Кощея.       — И снова его поймала Марья Моревна. Снова посадила на цепь. Сказала, что на этот раз его простит — в следующий же раз иглу сломает. Не могла же она попасть в просак. Понимала, что если выполнит свое прошлое обещание сей же час, то догадается Кощей, что она его обманывает, когда останется жив после того, как она сломает ложную иглу...       — О-от же дура! На свою же удочку попалась!       — Да-да, дура. Правильно говоришь! — подтвердила бабушка. — Ведь тогда-то Кощей и почуял что-то неладное... Он задумался, почему же злая, немилосердная Моревна так внезапно подобрела и простить его решила. Уж не потому ли, что игла ей и самой нужна? Уж не потому ли, что без неё судьбы вязать не сможет?..       — Потому! Потому! — заверещала внучка.       — Да... Тогда Кощей опять решил сбежать от Моревны. Но не просто сбежать. А вдобавок отобрать у нее все, что их двоих связывает. А именно — иголку и нитки. Одной тёмной-тёмной ночью он дождался времени, когда Марья Моревна уснула. Затем разломал все цепи. Подкрался к ящичку, в котором Моревна хранила свои принадлежности... Приоткрыл его дверцу... Как вдруг раздался скрип. От этого скрипа проснулась Моревна. Увидела она Кощея у главной сокровищницы своей, резко вскочила на ноги и оттолкнула его со всей силы! Сама же достала из ящичка поддельную иголку и ломать её принялась, запугать Кощея пытаясь. Но не испугался тогда Кощей. Понимал, что врет она все. А если и не врет, то умереть ему было не страшно... Удивилась тогда Моревна. Но продолжила гнуть свою линию. Продолжила ломать иголку. И вот она ломала, ломала... В один миг иголка и хрустнула! А Кощей жив остался. И все-все понял... Ринулся тогда он к ящичку, схватил оставшуюся иглу, затем прыгнул в окно и скрылся под покровом ночи. Уплыл за тридевять земель, иглу свою в яйцо засунул, яйцо в утку, утку в зайца, зайца в сундук, а сам сундук зарыл под дубом... Теперь в одиночестве живет-поживает. И добро наживает.       Бабушка закончила историю сочувственно и кротко — так, как, впрочем, и должны заканчивать истории все бабушки.       — Теперь-то ты понимаешь, почему так сложно? — прищурила она один глаз.       Настастьюшка сонно, но очень участливо закивала головой.       — Ба, а зачем он рассказал людям, где игла находится? Он не боялся, что до Моревны слухи дойдут?       — Думаю, нет... Все равно ж неизвестно, что за остров, на котором он зарыл иглу. Может, Буян... А может, и не Буян... Но про него потом... Ложись уже спать. Вижу, что глаза у тебя прямо на ходу слипаются.       Настасьюшка, что сидела на печи, устало наклонилась и накрылась одеялом. Согретая теплом домашнего уюта, она постепенно начала проваливаться в сон. В ее воображении живо и беззаботно заиграли картинки рассказанной только что истории. И сквозь сон их сопровождало монотонное звучание стучащих спиц в руках бабушки…       — Ба, а кто ж теперь судьбы людей плетет? — тихо-тихо пробормотала Настасьюшка, засыпая.       — Мы сами и плетем, внуча... Мы сами и плетем.

***

      «Буян, значит?.. — подумала женщина, подслушивающая их разговор у окна. — Стало быть, поищу и там...»