Дарëному коню в зубы не смотрят

      Мозолистые пальцы протяжно по струнам — сегодня нельзя чувствовать боль. Юра в себе целиком и полностью, звуки и движения вокруг перестают существовать. Только он и инструмент, а между ними ноты, ноты, ноты… Идеальный слух цепляет помехи в собственной игре и всё начинается заново — смычок канифолью, белая крошка невидимым дымком охватывает голову, словно пытается запудрить мозги и мужчина позволяет ей это сделать — беспрекословно улетает в мир мелодии. Голос жены врывается слишком грубо для сосредоточенного сознания. Рука вздрагивает, заставляя смычок соскочить с нужного положения и всё снова коту под хвост. — Я же просил не беспокоить меня! — говорит спокойным предупреждением, оно как затишье перед бурей, укрытие от которой Аня по своему обыкновению искать не намеревалась. — Ты не ел ничего с прошлой ночи. Юр, это не дело. Как бы ни хотелось призвать мужа к выполнению основных задач для жизнедеятельности — ничего не выходило. Закрылся в свой кокон и показывал нос только на пару часов, чтобы поспать на диване беспокойным сном, с бормотанием аккордов и напряжённо сведëнными бровями. Паша не помогал. От предложения позвать друга за город и вместе попытаться что-то сделать — отказался даже не дослушав. Не тот период был, не тот настрой, чтобы показывать свою слабость и просить подсказок от младшего, выдавая своё уязвлëнное состояние кому-то кроме Ани. Только ей разрешал сейчас быть рядом — подпускал ближе одной комнаты и изредка отвечал на просьбы поесть или поспать. Лиза в близкий круг, удивительно, но не входила точно так же как и мама с тёщей, собаки и прочие родственники. Жене, как музе, разрешалось смотреть на дорожки слëз по щекам и слышать крики от боли в руке, когда загонял сам себя в нечеловеческий темп. Остальных эти творческие перепады не касались и никоим образом беспокоить не должны были. Не маленький — разберётся. — Духовная пища сейчас в приоритете, — прикрывает глаза, даже не повернувшись к девушке лицом и подправляет скрипку так, чтобы не давила бесконечно в одну точку и не оставляла след только под скулой. Ему ещё выступать, выставляя голое тело на обозрение и не дело, если оно окрасится рабочими синяками. На сцене картинка так же важна как извлекаемый звук и ничего из этого не должно подводить в ответственные моменты. Публика выросла вместе с ними — уже не те пьяные маргиналы без претензий, а значит терять хватку никак нельзя и именно поэтому Юра сейчас истязает себя, потеряв счёт дням. — Грохнешься в голодный обморок и никакой дух тебе не поможет, — Аня ворчит, плотнее запахиваясь в вязаный кардиган и с укором смотрит на голые стопы супруга, которыми истоптал уже весь дощатый пол, нарезая круги вокруг оси дивана либо просто отбивая ритм взамен метронома. — Надежда только на тебя… И тут Музыченко искренне имеет в виду как своё состояние, так и успехи в нелёгком деле. Уже тяжёлую голову вдруг посещает последняя светлая на сегодня мысль, рождëнная только из-за упорства музыканта, иначе потерялась бы где-то в тарелке супа или длинном сне. — Аня, сможешь что-то сделать? — В смысле? — Помоги мне, сделай что-нибудь, что… — пальцы в волосы запускает, трудно было формулировать верные слова, — что-то вдохновляющее? Мне нужна подпитка, этот дождь уже не помогает. За окном и правда льёт третьи сутки. Казалось, скоро подхватит их модульный домик и унесёт в страну Оз. Работало это только поначалу, в первые двенадцать часов — дальше крупные капли падали со свинцового неба прямо по темечку, раздражая тонкую мелодию и перебивая своими природными переливами нужные схемы. Пришлось плотно задраить стеклопакеты. — Стихи рассказать? — улыбается мягко и обходит мужа, чтобы поймать зрительный контакт. Касаться его себе не разрешала, опасаясь сделать только хуже и окончательно сбить все настройки до заводских. — Да хоть бы их! Ни хрена не выходит, всё либо слишком топорное, либо ванильное… Нет золотой середины, нет идеи, — смычок в сторону, перехватывая инструмент как гитару и огрубевшими подушечками цепляясь за острые струны, — всё смешалось в кашу, старое и новое, никакого свежего звука не появляется. — Юрочка, но что я могу? — смотрит растерянно, грустно даже как-то. Тоже сложно было находиться долго в одном доме с не особо уравновешенным человеком, который изредка выдавал перлы — то пинал стулья, то бил стаканы и тут же целовал ей руки когда приносила новый, наполненный вином или пивом. Знала только, что её не обидит, но и пропускать всё через себя не могла — уезжала на пол дня в город, увидеться с дочкой и решать дела, от которых Юра временно отошёл, в том числе. — То, что обычно ты делаешь, только гиперболизируй, — сам толком не знал чего требовал, но отчего-то эта идея казалась единственно верной. Воспоминания затмевались другими, более насущными вещами и требовалось их освежить, возобновить Анин образ и её поведение, отношение… Всё это время сторонился, отмахивался и просил не отвлекать, а может как раз нужно было? Может в этом и главная ошибка? Не узнает, пока не проверят. — Ох, зай… Хорошо, я попробую, — заглядывает в глаза быстро, отыскав на дне зрачков эмоцию абсолютно отчаявшуюся и решает импровизировать. Юра, она уверена, сам не желал чего-то конкретного, расплывчато намекая на обыденные вещи. Но тут они вряд ли помогут, запущенный случай, — убирай скрипку. Тянет за гриф, чтобы просто отложить, но мужчина цепляется как утопающий за соломинку и не даёт забрать груду дерева и струн, которые стали за эти дни едва ли не продолжением руки. Настолько вживил себе в нейроны звуки, а кожа настолько привыкла к ощущению гладкого инструмента, что, казалось, коснётся если жены — придётся заново вспоминать как держать скрипку… Мысль пахла маниакальностью, Юра всегда совмещал, сколько помнил, ведь забыть прикосновение Аниных губ, ладоней, тела — значило забыть себя, но сейчас это притупилось за поисками неизведанного и если он не отдаст бразды правления своим состоянием, то загонит всё ещё глубже. Ещё секунда, долгий взгляд карих и сдаётся — пальцы разжимаются. — Молодец, — одаривает мужа тёплой улыбкой и отложив инструмент, снимает кардиган, оставаясь в тонкой кофточке с ажурным вырезом. В комнате горела печка, пуская по стенам, потолку и новой мебели всполохи теней и тëплых лучиков, согревая этим не только воздух, но и души. И теперь, без навязчивых сплетений мелодии слышно было лишь треск хвороста, стонущего под жестокими языками пламени. Это успокаивало и придавало интимности происходящему, как будто супружеская пара сейчас будет не спасаться от творческого кризиса до сих пор неизвестным способом, а предаваться страсти на этом расстеленном диване со сбившимися простынями, уподобляясь танцу огня. — Может быть ляжешь? — почему-то в такой обстановке хотелось и говорить тише обычного, поэтому Аня спрашивает полушёпотом, предусмотрительно устроившись с другой стороны, чтобы не смущать супруга касаниями и не наводить на ложные предположения. — Если так нужно, — Юра только пожимает плечами, абсолютно доверившись потоку сознания своей любимой и укладывается на пышные подушки. Руки за голову, обнажая татуировки на внутренней стороне бицепсов и ничего не выражающий взгляд в потолок. Готов был сейчас хоть на ушах ходить, если Аня скажет, что это поможет. — А теперь постарайся расслабиться, ладно? Не думай ни о чём постороннем, всё будет хорошо, — гладит его по лодыжке, скрытой тонкими пижамными штанами в крупную клетку и спокойным, бархатным голосом, как на радио пропагандирующем комфорт, начинает:

— Когда теряет равновесие твоё сознание усталое, когда ступеньки этой лестницы уходят из-под ног, как палуба, когда плюёт на человечество твоё ночное одиночество, — ты можешь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности идей, гипотез, восприятия произведения искусства, и — кстати — самого зачатия Мадонной сына Иисуса. Но лучше поклоняться данности с глубокими её могилами, которые потом, за давностью, покажутся такими милыми. Да. Лучше поклоняться данности с короткими её дорогами, которые потом до странности покажутся тебе широкими, покажутся большими, пыльными, усеянными компромиссами, покажутся большими крыльями, покажутся большими птицами. Да. Лучше поклоняться данности с убогими её мерилами, которые потом до крайности, послужат для тебя перилами, хотя и не особо чистыми, удерживающими в равновесии твои хромающие истины на этой выщербленной лестнице.*

Юра моргает, взмахивая длинными ресницами, а в ушах всё ещё эхом Анин голос разливается, пуская дрожь по поджилкам и странную щекотку в запястьях. Обожал то, как она рассказывает стихи и в особенности не свои, наполненные абсурдным и эмоциональным, где-то даже эпатажным, а простую классику, пропитанную временем. Смысл сказанных слов был для Музыченко чем-то второстепенным, не таким важным как её мягкие интонации и перекаты звуков по гортани, именно так как она умела в обстановке уединëнной и умиротворëнной… — Думаешь, стоит просто смириться и подождать, когда вдохновение придёт? — Думаю, что время поможет найти то, что нужно, зай, — опять осторожно касается ноги чуть ниже колена, где под тканью прятался шрам после перелома и мерно гладит, — никогда такого не было, чтобы ты не придумывал выход из ситуации… Нельзя же себя так изводить, в конце концов, зай. И если совсем честно, то не понимаю — раз уж привыкли писать музыку все вместе, так зачем сейчас всё переиначивать? — Ань, да ну потому что мне кажется, что я только и могу, что сочинять в коллективе, зацепившись за какую-то чужую идею… Никакой своей собственной структуры, всё только по слепкам, по макетам… Я как будто теряю в этом себя, теряю талант, как будто только и умею, что докручивать за другими или повторять и никакой оригинальности, аутентичности, что ли… Хочу от и до сам написать песню, чтобы со всеми партиями и текстом, чтобы прийти на студию и показать пацанам, мол, вот, сам сочинил, играйте теперь под мою дудку! А получается такая хуйня, ты не представляешь, я в турах в году так восемнадцатом и то писал лучше, чем сейчас, а тогда бухали, курили и прочую херню творили… Куда блять это делось, не пойму! Боюсь, что растерял свою фишку в этой командной работе, хотя ведь и ничего плохого в ней нет… Я всегда же с коллективом. С тобой, например, с Лизоном, с мамами… Ребята рядом всегда, если сомневаюсь — помогут с полуслова, даже говорить не обязательно что именно и где не так звучит, но ведь хочется и самому чего-то стоить, понимаешь, зайка? Вот мы с тобой по отдельности охуенные люди, выжали из себя максимум, воспитанные, здоровые, красивые, а дочку вместе сделали и она во сто крат лучше получилась, умноженная на два! Так вот и я хочу, чтобы прийти вот так со своей песней, полностью вылизанной и принести в общий котёл, чтобы пиздато для нас всех получилось, ребёнок наш из мелодий сотканный, вот что я хочу, Анечка… Монолог льётся непрерывным потоком как стихотворение минутами ранее из Аниных уст, совершенно искренний и от сердца, как исповедь дорогой жене, которая понимала всегда все желания и стремления, поддерживала или честно критиковала. Потому Юра спокойно доверяет ей свой внутренний мир и выливает всё точно так, как чувствует, не стесняясь, без страха быть осуждëнным или пристыжëнным. И Аня благодарна ему за это, благодарна, что может помочь супругу в его сомнениях и направить на путь истинный. Может где-то пресечь амбиции, где-то наоборот вознести на пьедестал, главное — чтобы работало и на выходе получался довольный муж и крепкие отношения. — Ты снова очень много решил взвалить на себя ответственности. Разве ребята оценят в полной мере если ты их хлеб отберёшь, Юр? Мы же одна группа, каждый свой вклад должен внести в создание произведений, даже я, не играя ни на одном инструменте, прихожу, записываю вокал, где-то критикую, прошу пару строк подправить… — Ну прям уж, пару строк! — Ладно, бывает и не пару, но зато честно, зай! Тебе ведь это нужно — честная оценка со стороны и чтобы каждый свой вклад внёс. Иначе это уже не группа, а солирование какое-то. Юрий Музыченко и все-все-все, этого ты разве хочешь? Чтобы Паша просто работал на тебя как наëмный музыкант и не сядете больше с водочкой, не поджемите до глубокой ночи? — Да нет конечно, не хочу я чтобы прямо так, — хмурится, подтягиваясь вверх по подушке, чтобы посмотреть Ане в глаза, — я же только одну песню, не на постоянной основе… — Юрочка, ну раз ты привык уже к командной работе, один за всех и все за одного и всё такое… Зачем же себя мучить? Сидишь теперь как горем убитый, хреном прибитый, а мне вытаскивай тебя из этого замкнутого круга! Ты охуенный музыкант, очень талантливый и если у тебя больше всего получается работать сообща, то разве это плохо? Многие и этого не могут, а ты запросто! Ответа не находится на слишком откровенную правду, приправленную комплиментом и Юра замолкает, с головой погрузившись в себя. Не надолго, буквально на минуты три выпадает из жизни, зависнув глазами на узоре постельного белья и прикидывая все за и против, ощущая только лёгкий запах дымка от печки, смешанный с Аниным шампунем, видимо она совсем недавно после душа… И это замечание заставляет вынырнуть, чтобы встретиться с женой глазами и спросить: — Займëмся сексом? Почему-то, Юра сам не понял почему, потребность ощутить свою женщину целиком и полностью появилась в списке неотложных дел и осознание, что прямо сейчас они могут предаться любви на этом диване под аккомпанемент камина и никто им и слова не скажет, неожиданным жаром расползлась по телу. Сначала щекотливым, ни к чему не обязывающим, как возможность предстоящего удовольствия. Эта Анина откровенность, искреннее участие в проблеме и готовность помочь — возбудили. Как ни странно, такое тоже может возбуждать, не только чистый флирт или прозрачные намёки, не только голое тело или бесстыжий соблазн, а простое и человеческое участие. Сидит тут с ним, пытается копаться в структуре тонкой душевной организации, поддерживает, даже вспомнила для него подходящее стихотворение, боится лишний раз тронуть, чтобы не сбивать с мыслей. Одним словом — чудо, а не женщина. Тени, гуляющие по её лицу без капли макияжа, эта кофточка слишком явно очерчивающая округлую грудь с острыми сосками и волосы, раскинутые по плечам чёрными волнами и источающие аромат неразборчивый, но такой манящий… Юре захотелось отблагодарить или принять ещё больше — не определился сам, но что-то точно нужно было сделать сейчас же и срочно. — Давай, — после непродолжительного молчания, взвесив настроение вечера, соглашается едва слышно, неотрывно глядя мужу в глаза и отмечая как тут же ноздри его слегка раздулись, втягивая больше кислорода и глаза в предвкушении заблестели. Не стала даже задумываться о том, что на него нашло и откуда вдруг такое предложение появилось, а легко поддалась. Знает, как сейчас важно быть рядом и соблюдать грань когда Юрино недовольство собой не перекинется на неё. Помимо всего прочего, справедливости ради, стоит отметить как одиноко и холодно ей было спать все эти дни творческого кризиса. Привыкла чувствовать мужа под боком, греться его ладонями и просыпаться от ленивых поцелуев… Соскучилась. — Иди ко мне, зайка, — и Юра облизывает губы, наблюдая за каждым движением своей кошечки. Плавная, нежная, красивая до того, что перехватывает дыхание где-то под рëбрами и хочется дышать исключительно ею — зарыться в волосы, уткнуться в шею… Неужели именно это и нужно было всё время? Аня же послушно встаёт на четвереньки и медленно подбирается ближе, неотрывно глядя на тонкие губы мужа, которые так хотелось ощутить на себе в самых откровенных местах… А когда поцелуй наконец случается — всё становится резко элементарным и ненужным — все те потуги, боль и слëзы. Просто обнуляются, испаряются за самым нужным и ярким ощущением на свете — касанием любимого человека. Мажет мягко языком раз, другой… Его руки на её талии, вынуждает лечь на себя, утягивает ближе и тысячи иголочек бегут под кожей, стремясь зажечь желание. — Хочешь сегодня сверху? — ныряет пальцами под кофточку, тут же поднимая её выше и Анины губы уже порхают по лицу. Щëки, немного колючий подбородок, усы, нос, даже глаза подвергаются ласке и невесомым касаниям. — Хочу, Юрочка, очень хочу, — загорается в миг, стоит только крепче его сильным рукам прижать к рельефному торсу, а мозгу подкинуть картинку со стороны — как оседлает, покачиваясь, отпуская стоны… Ножки сами собой в стороны, придавливая мужчину к матрасу пышными бëдрами. Его резкий выдох говорит о том, что всё как надо и ткань между ними идеально распаляет, не давая ощутить всё и сразу. А стоит Ане ещё и проехаться нарочно, углубив поцелуй, по привставшему члену, как его пальцы сами собой скользят на упругую попу и сжимают через домашние штанишки. Скорее бы лишить её их, чтобы голая вся, чтобы крышу сорвало окончательно и никакой больше рефлексии. Так хочется утонуть в чувствах и не возвращаться больше к тому подвешенному состоянию и сомнениях в себе. Забыться. Отчего-то начинают дрожать руки, ослабевает хватка, по телу разливается приятное тепло, стоит девушке на нём спуститься с поцелуями через крепкую шею, по кадыку и к ключицам… Вселенная схлопнулась до её губ. Ничьи больше, только эти — пухлые, чувственные, алые от царапающей бороды и усов. Стоит закрыть глаза, удержать ладони на голой спине и отдаться, как всё перестаёт быть существенным — пусть крутит из него верёвки, загоняет под каблук, Юра добровольно нырнëт в этот сладкий омут. — Дыши, любимый, — и правда, слишком глубоко погрузился в ощущение, забыл глотать живительный кислород под её упругим телом. Аня давно не видела такого самозабвенного мужа, чтобы настолько был ведомым в постели… Это и льстило и приятно согревало изнутри, хотелось сделать ещё лучше, ещё выше вознести его на волнах удовольствия, чтобы не только закрывал глаза, а закатывал их и не в силах был сдержать стон… — Анютик, ты же не думаешь, что я всё это устроил лишь бы склонить к сексу? — шальная мысль пролетает сквозным и Юра не стесняется озвучить, чтобы пресечь на корню любые возможные недомолвки. — Нет, но если это так, то я всë равно не против… — и в доказательство своих слов садится на нём, чуть ниже окрепшего достоинства, чтобы не давить и стягивает с себя ненужную сейчас вещь, тем самым расплескав волосы по белым плечам, усеянным мелкими родинками и веснушками. — Помнишь как в туре мы играли в игру? Даже тогда я не тëк по тебе больше, чем сейчас… Хотя нет, всё иначе, просто с каждым разом всё сильнее и сильнее хочется, — сбивается на шёпот, кончиками пальцев обводит правую грудь, по контуру, по нежной коже, — взять тебя как портовую шлюху и одновременно залюбить как единственную женщину на Земле, — ловко по второй, самодовольно отмечая её рваный вздох и цепляя вздëрнутый сосок в окружении идеальной ореолы, — кончился бы без тебя, Анечка… Поцелуй меня. Это откровение прямо посреди прелюдии, просьба, сказанная так жадно и умоляюще, с приоткрытыми в готовности губами, с дрожащими ресницами — Аня ломается от такой нежности, тут же подаваясь вперёд и припадая к любимому рту как к источнику жизни. Лижутся, собирают на язык тихие вздохи и перекатывают мычание, углубляют, чтобы соединиться, сплестись аурой, мокро делиться желанием и вылизать кромку зубов, почти достать до гланд — вкусно. Казалось, такими темпами никогда не перейдут к основному действу, но руки блуждают по телу, волосы путаются, бëдра сами собой приходят в движение, как будто пытаясь вывести этот петтинг на новый уровень. И получается. — Хочу в тебя, моя принцесса, — поддевает резинку её штанов и как жаль, что жена предпочитает юбки только на выход, сейчас можно было бы не делать лишних движений — отодвинуть в сторону трусики и… — Презервативы в спальне, у меня опасный день, — сквозь сбитое дыхание, сквозь бурелом непроглядной потребности быть выебанной здесь и сейчас, вспоминает про защиту и риски в виде продолжения династии Музыченко, а потому тормозит, заглядывая в уже мутные глаза супруга. Удивительно, но как он сейчас решит, так она и сделает — даже если скажет, что кончит глубоко в неё и хочет сына — согласится, до того уровень полного взаимопонимания и доверия пробил преграды. — Я успею достать, раздевайся, — кусает нижнюю, глядя как покорно Аня отстраняется и стягивает с себя сразу всё, без остатка, до идеально гладкого лобка, до крутого изгиба бëдер, до едва заметного следа от трусиков по низу впалого живота… Зачем-то уверял её в том, в чëм сам уже сомневался — как вообще можно контролировать себя, когда в руках такая красота? А отставать не хотелось — обнажается следом, отталкивая ногой ненужные вещи куда-то на пол и скорее к ней, своей отдушине. А дальше поцелуи, касания, стоны, изгибы, сплетения — слишком долгое вступление, слишком долгая прелюдия. По жилам бежит ток, внутри туго вяжется возбуждение и нет сил больше отдаваться лишь тому, что распаляет, нужно то, что прожжëт и к чертям полетят все приличия. Как же искусно Аня скользит влажнейшими складочками плоти по члену и нарочно не пускает в себя — цепляет головку, задерживается и плавно вниз, что от напряжения у Юры скрипят зубы и пальцы на боках жены всё требовательнее впиваются в формы, оставляя красные полоски… — Нравится так, милый? — активнее тазом, не контролируя совсем дыхание, срывающееся на тихие стоны и держится за его напряжëнные предплечья, лишь бы сохранить равновесие и тонкую грань между. — Анют, если ты сейчас не сядешь, я сам тебя посажу… — надоело ловить за хвост наслаждение, надоело в предвкушении рычать на каждый мокрый мазок и дëргаться, нетерпеливо наблюдая за похабнейшей картинкой. Нужда одна — в неё, в тесное влагалище, в абсолютное отрешение от сторонних проблем, в их личный порок и очищение. — О боже, посади… — всхлип, только от того, что творилось внутри, от Юриных слов уже готова была кончить. Что за мужчина — приказной тон с уменьшительно ласкательными, трепетные касания вперемешку с лёгкой болью и всё это на контрасте — романтика, слëзы вечерами и набитые черепа со строгим взглядом чёрных глаз… Отдаться ему и будет что будет, прогнуться под давлением бешеной энергетики, привнося в дар свою. Наконец не выдерживает — впивается в кожу, чтобы приподнялась и придерживая себя за член, буквально опускает тесной дырочкой сразу до середины длины. И вот оно! Мир замирает… Как будто даже сердце замедляет свой бег и лёгкие перестают принимать кислород. Немой крик, неразрывный зрительный контакт и до радужки расширившиеся зрачки — стали одним целым, единым. — Дорогая… — невозможно вообразить, описать, какой безжалостной лавиной накрыло мужчину с головой, стоило только произвести такое простое, испокон веков известное действие как соитие. Кровь бросилась вскачь по венам, голова сама откинулась на подушке и стоило только женщине сверху покачнуться, как стон срывается с губ, напрягаются руки и поступательное движение совершенно рефлекторно нарушает штиль. Уж сколько раз занимались этим интимным процессом, во всевозможных местах, позах, настроении, одежде, а всё одно — зубодробительно приятно и Юра не мог за тридцать пять лет своей жизни припомнить занятия и ощущения пизже, чем секс со своей женой. Ни написание музыки, ни выступление перед стадионом, ни рождение дочки, ни наркотик — ничего не сравнится с экстазом от Аниного тела рядом и ничего больше не надо. Не надо собственную песню, не надо сольную партию, не надо тур по миру — только она, её блестящие от влаги глаза, дрожащие ножки и рваные вздохи. Здесь и сейчас. И девушка филигранна — голову вниз, отпечатывая в памяти соединение их тел и тут же назад, взмахнув густыми волосами как в каком-то кино, совсем даже не эротическом, а самом возвышенном духовно… — Люблю тебя, — шëпотом, наклонившись опять к Юре, чтобы не ожидал, отвлëкшись на молочную грудь в обрамлении смоляных волос и опускается до основания. Плавно, по своей же смазке, слишком остро ощущая наполненность внутри себя такую правильную и долгожданную. А у Юры звёздочки из глаз, аж случайно царапает аккуратными ногтями, не сдержав внутри эмоций. Забывает совершенно ответить на признание, забывает своё имя и время… И по накатанной — её несдержанные стоны, его закатанные глаза и алые губы… Движения плавные, не вверх и вниз, а покачивающиеся как на волнах, сохраняющие полное проникновение и задевающие все необходимые точки для высшего экстаза. — Не слишком глубоко тебе, зай? — с заботой, проходясь руками по всему, что только достают — бёдра, тазовые косточки, талия, грудь, шея и обратно, сжимая и поглаживая, любовно и жадно. Вся его. — Хорошо… — она еле выговаривает, безуспешно пытаясь утихомирить подкатывающий оргазм, но невозможно пересилить и не касаться ритмично клитором коротких волосков на его лобке, прекратить мазать своей смазкой и соскочить со ствола, который доставал слишком далеко — просто нереально. Не в её силах. И нужно предупредить, чтобы последовал за ней, — Юр, я скоро… — Да, сука, да… Хаотично в неё толкается, едва ли удерживая ровный темп от подходящего пика, насаживая на себя, специально отрывая Аню от равномерной стимуляции и тем самым возводя её в такое блаженство, что крик катится по пространству, что острые ногти впиваются в татуировки на предплечьях и она натягивается стрункой, падая грудью на влажный от пота торс супруга. Сладкой судорогой сводило между ног, сокращение стеночек создавало нереальную узость и продлевало оргазм… Не замечает даже как Юра впивается пальцами в ягодицы, как рычит, толкаясь пару раз до упора и тянет вверх, вынуждая соскочить с пульсирующего члена, чудом сдерживая своё обещание и пачкая спермой всё, кроме Аниных внутренности. Блаженство. Неописуемый кайф, когда яркая вспышка медленно отпускает и по телу разливается приятное спокойствие, расслабляя каждую клеточку и медленно утихомиривая внутреннюю дрожь. Они дышат в унисон, пульс одинаково заходится, замедляясь постепенно, с каждым глубоким выдохом. Аня лежит у него на груди и не хочет шевелить и пальчиком, переживая сладость момента. В голове пусто, гуляет перекати-поле, грудью чувствует как поднимается и опускается мужская, как лениво гладит её чуть мозолистыми подушечками вдоль спины и жарко дышит поверх макушки. — Тебе хорошо сейчас? — тихонько, не раскрывая глаз, облизывая пересохшие, из-за стонов и дыхания ртом, губы. Знала прекрасно, что мужу сейчас физически лучше всех, ощущала его остаточную дрожь и видела как степень высшего наслаждения отразилась на лице, когда практически упала в его объятия. Вопрос был больше адресован его ментальному состоянию. — Поедешь со мной в город? Хочу как человек музыку писать, — за талию покрепче и перекатывается, укладывая жену на холодную сторону дивана и они наконец лицом к лицу, видят всю любовь в глазах друг друга, — не знаю что делал бы без тебя, Анька… Спасибо, что рядом со мной в эти периоды. Хоть рокерская сущность и не подразумевала настолько сентиментальное и романтичное, но так эта ситуация Юру растрогала, что готов был заново Аню от и до благодарными поцелуями покрыть. Разговор по душам, секс — всё это так откровенно вывернуло его душу и взбодрило… То, что было нужно после затяжной рефлексии в компании скрипки и Аня в очередной раз задевает именно те крючки, дёргает за те ниточки — профессионально жонглирует его настроением и заряжает энергетикой, когда собственная угасла под гнëтом требований к самому себе. — Мы для того и женаты, зай, — дарит заразительную улыбку и быстрый чмок в кончик прямого носа, вызывая самые тёплые чувства этой ответной нежностью — будем собираться? Пора сменить обстановку. — Да, только дай поцелую тебя ещё раз…