Любовь, война и другие катастрофы

У авроров не бывает ни выходных, ни праздников, и привычный рабочий день «обычного» волшебника для них — несбыточная мечта. Что делать, если Пожиратели свирепствуют по ночам, убивая всех, кто не соответствует их понятиям о чистоте крови? Все то же, Мерлиновы подштанники, каждый день. Запихиваешь себе в задницу планы и хотелки и отправляешься на очередную вылазку, сидишь в засаде, выслеживаешь, убиваешь... — Ты своей сову-то отправь... — Грюм многозначительно смотрит на Барти Крауча.— Чтобы не ждала к вечеру. Тот пожимает плечами. — Миранде? Зачем? У нее обострение, но дом она не подожжет. Винки присматривает за ней, чтобы глупостей не натворила. — Я не о жене, — хмурится Аластор. Барти избегает разговоров о чем-то, не касающемся работы и расправ над преступниками, а любые попытки посторонних вторгнуться на его личную территорию жестко пресекает. Но Аластор — не посторонний. Ходят слухи — у руководителя департамента магического правопорядка есть женщина на стороне. Коллеги говорят об этом исключительно шепотом и между собой, Аластору позволено чуть больше, но ее личность — тайна даже для него. — Ей тем более не нужно. Она и так знает, чем мы занимаемся и насколько это важно. Сегодня рейд. Джагсон у них на крючке, неведомая сообщница согласилась помочь, сварив оборотное зелье с волосом скупщицы темных артефактов из Лютного переулка. По-хорошему, растрясти бы ведьму да в Азкабан, но Барти убедил Аластора подождать, пока они не покончат с Тем-Кого-Нельзя-Называть и его прихвостнями. Сначала убийцы, а нелегальных торгашей они в мирное время перещелкают, когда других забот не будет. — Мантию-невидимку взял? — дежурный вопрос, конечно. Аластор Грюм всегда все помнит, но у Барти привычка — удостовериться перед рейдом, что все готово. Долг командующего. — Конечно, взял, — кивает Грюм. — Тогда — вперед! Они аппарируют к обшарпанной забегаловке в Лютном и, надев мантии, застывают возле развилки дорог. Неизвестная помощница придет сюда, Джагсон тоже. Их совместные рейды в мантиях-невидимках — дело привычное, даже обыденное. Без маскировки нельзя — Крауча и Грюма темные маги боятся пуще остальных. Раньше, гребаный стыд, авроры Ступефаями и Экспеллиармусами сражались, гибли десятками. Крауч остановил это безобразие, прищучил тварей их же любимой "непростиловкой" — его ответка навела немало шороха в логове темных. Именно с палочки Грюма сорвалась первая Авада — так, во всяком случае, Барти говорил. Впрочем, может, он и Скримджеру говорил то же самое... Бартемиус Крауч доверяет Аластору как никому другому в Министерстве. Верный боевой друг не струсит в минуту опасности. Не промедлит. Не будет колебаться прежде, чем послать в очередного темного мага непростительное заклинание, у него все четко и ясно, все отработано. Видишь Пожирателя — бей. Если их несколько — бей всех подряд, бей насмерть, если один — можно захватить и допросить. Барти здесь, рядом. Он в мантии-невидимке, Аластор не может видеть его, но он физически чувствует его присутствие, и так бывает всегда. Это ощущение его близости невозможно спутать ни с чем — словно бы в воздухе витает едва уловимый аромат крепкого кофе, перемешанный с запахом его сигарет. Это ощущение захватывает Аластора, проникает под кожу — загрубевшую, покрытую шрамами, но тем не менее — живую... ...Все началось в шестьдесят первом. Элфинстоун Урхарт, тогдашний руководитель департамента правопорядка, заявил молодому, но с хорошим послужным списком аврору Грюму, что отныне под его руководством будет стажироваться выпускник Рейвенкло. Аластор счел это едва ли не издевательством. Из «умников» получались толковые законотворцы, грамотные руководители, специалисты по заклинаниям и артефактам, но боевой маг, окончивший Рейвенкло? Непостижимо! Когда стажера Бартемиуса Крауча представили его новому наставнику, скептицизм Грюма еще больше усилился. Субтильный темноволосый юноша в тщательно выглаженной синей мантии, с отточенными манерами и вдумчивым взглядом — это мог быть будущий ученый, даже политик, но не воин. Отличник, разумеется. Он словно из другого мира, более утонченного, не такого брутального и беспощадного — под силу ли ему сидеть в засаде, держать оборону? Наверняка, очередной честолюбец, наслушавшийся рассказов о войне с Гриндевальдом, но как только дойдет до дела... — Что ж, начнем, — твердый, нетерпеливый голос — и невербальное заклинание мгновенно вышибло почву из-под ног Грюма. — Можно было и подождать, пока я дам команду, — проворчал Аластор, поднимаясь с пола и потирая ушибленную пятую точку. Тонкие губы Крауча дернулись усмешкой. — Противник ждать не будет, мистер Грюм. Он выведет вас из строя — и все. Хорошо, если это будет Ступефай, а если что-то более серьезное? — Бартемиус нахмурился. "Мерлинова борода, а ведь мальчишка-то прав", — подумалось тогда Аластору. Следующей мыслью было — кто здесь неофит, а кто учитель? Он или этот хрупкий красавчик, один взгляд на которого вызывает желание защитить его, прикрыть собой, как старший младшего, как более сильный — более слабого. — Постоянная бдительность, говоришь? — Грюм выхватил палочку и, не дожидаясь, пока Барти преподнесет ему еще какой-нибудь сюрприз, атаковал молодого мага. Тот столь же блестяще отразил его нападение. Их учебный «бой» продолжался чуть меньше часа и за все это время Аластору всего лишь несколько раз удавалось обезоружить или вырубить Крауча, гораздо чаще «потерпевшей» стороной оказывался сам Грюм. Лучший боевой маг Министерства. "Бывший лучший боевой маг Министерства", — подумал Грюм, поднимаясь с пола после очередной краучевской атаки. Уже тогда Бартемиус Крауч покорил его своим мастерством и силой воли, и впервые за долгое время обстрелянный, опытный аврор ощутил странную личную симпатию. Симпатия перешла в привязанность, а потом и в одержимость. Все это было неправильно, не вписывалось ни в какие рамки, эта потребность в присутствии Барти, в его близости выходила за грани разумного, казалась недозволенной, порочной. Аластор знал, что лучший друг не способен это чувство разделить, но и не винил Крауча. После выдвижения Бартемиуса на руководящую должность в департаменте между ними, казалось бы, должна была лечь пропасть, но — нет. Узы дружбы стали еще теснее, а другое... на другое Аластор никогда и не рассчитывал. ...Они выжидают. Трудно сохранять одну и ту же позу, не шевелясь и не подавая никаких признаков жизни, но Грюм привык, Барти тоже. Из-за угла появляется худая фигура в темном капюшоне. Женщина сутулится, припадая к земле и настороженно высматривает «клиента». Грюм успевает уловить в ее позе и движениях беспокойство — не иначе, тревожится, чтобы действие зелья не закончилось. Барти рассказывал, что достать волосы ведьмы было плевым делом, — старуха не отличается чистоплотностью, волосы у нее периодически выпадают и едва ли не на прилавке валяются. Возле поворота на Косой переулок появляется Джагсон. Авроры выхватывают палочки, но, прежде чем Ступефай достигает цели, рядом с ними аппарирует другой волшебник, тоже без маски. Рыжевато-блондинистая шевелюра — Розье. Та еще дрянь. — На Крауча работаешь, метла гнутая?! Розье посылает в их помощницу красную вспышку, от которой она, однако, успевает увернуться. Барти сбрасывает мантию-невидимку и аппарирует из укрытия, возникнув между незнакомкой и Розье. Аластор следует его примеру. Завязывается бой, из закоулка появляются еще двое Пожирателей. Дело начинает дурно пахнуть... Барти расшвыривает поражающие заклинания, не прибегая, однако, к смертоносным и стараясь при каждом удобном случае прикрыть волшебницу. И, украдкой шепнув ей: "Уходи, дальше мы сами", — переходит к более решительным действиям. Авада Барти поражает одного темного мага в капюшоне, Авада Аластора — другого. Сам Джагсон валяется где-то на дороге, обездвиженный Ступефаем. Оставшийся в живых Розье медленно отступает, но авроры уверены — это продуманный маневр. И вскоре белая вспышка срывается с его палочки. Пламя рассыпается на миллионы искр. Одна из них попадает Аластору в лицо, но Бартемиус успевает перехватить заклинание и направляет во врага Аваду. — Забирай Джагсона и дуй в Министерство, — командует Крауч, но Аластору не до того. Он чувствует адскую боль в глазнице и, подсветив Люмосом пространство возле себя, наблюдает, как на тыльную сторону ладони льется кровь, смешиваясь с какой-то непонятной субстанцией. — Аластор! — пронзительно кричит Барти, аппарируя к Грюму и дотрагиваясь до его щеки. Затем в ужасе отстраняется. — Проклятие... глаз... В Лютном слишком темно, чтобы Аластор успел почувствовать утрату глаза, но, сообразив, что произошло, он отпускает короткое ругательство. — Сам-то ты как? — осведомляется Грюм скорее по привычке. В начале войны он всерьез беспокоился о Барти. Двигала им не столько тревога за судьбу магической Англии, сколько эгоистичный страх потерять человека, который стал ему дорог больше, чем следовало. С годами тревога притупилась: живы — и слава Мерлину. — Я в порядке, — отвечает Барти, но Грюма не обмануть. Нутром чует — не такой уж и порядок. — Отставить. Сам притащу, сдам Эммелине. Аппарировать сможешь? — Постараюсь. — Грюм стискивает зубы от боли. — Куда? — В Хогсмид. В «Три метлы». Там свои. Розмерта не задает лишних вопросов, но, увидев Аластора, в ужасе всплескивает руками — хорошо хоть не лишилась чувств при виде горелых ошметков на месте глаза. На окровавленное плечо Барти она реагирует иначе — слезы на щеках, неизбывная боль во взгляде, как будто бы это она ранена и истекает кровью. Так реагируют на страдания близкого человека. Очень близкого. — Надо было в Мунго, — она пытается скрывать свое беспокойство, но не слишком-то удачно. — Я же не целитель, Барти... это слишком серьезно. Ее можно понять — Аластор буквально с первой минуты догадался, что связывает Барти с этой женщиной, тут и к гадалке не ходи — но давнего друга он понимает гораздо лучше. За годы совместной работы всякое бывало — и даже после самых горячих стычек с Пожирателями Барти возвращался в строй на следующий же день. А целители Мунго не дадут ему такой возможности и, кто знает, кого еще убьют за то время, когда боевые маги будут в палатах прохлаждаться... Проворные руки Розмерты тянутся к аврорской мантии Крауча с прожженной на плече дырой, но Барти отстраняется. — Разберись с ним, — и указывает на Аластора. — Ему нужнее. В ответ — вялые отговорки, что выжженный глаз Аластора уже не вернешь, но спорить с Краучем бесполезно. Даже изрядно потрепанный в бою, он лучше всех знает, что и как нужно делать. Пока Розмерта готовит кроветворное зелье, Аластор, прикрывая рукой рану, ковыляет к Барти. — Дай я помогу, — и с силой рванув два слоя ткани, смотрит на прожженную почти до кости руку. — Жить будешь, зарастет, но перетерпеть придется. Глупо, конечно, звучит, но Аластор по-другому не умеет. Он слишком груб и циничен для иного выражения чувств, а мелькающие каждый день перед глазами мертвецы, стычки не на жизнь, а на смерть со временем избавляют от ненужной сентиментальности. Но сейчас в заскорузлой, покрывшейся коркой душе словно что-то ворочается — хочется поддержать Барти, быть полезным ему. — Все это, конечно, приемлемые потери... и у меня, и у тебя... главное — войну выиграть, — подводит итог Аластор. — И выжить, конечно. Розмерта возвращается с небольшим котлом кроветворного зелья и, отмерив порцию, протягивает чашку Аластору, затем прикасается палочкой к глазнице. Заживляющие чары действуют относительно быстро, рана перестает кровоточить, но боль не утихает. — Огневиски есть? — спрашивает он у Розмерты. — Для тебя найду. — Манящими чарами она извлекает из-под прилавка флягу и протягивает Грюму. Тот откупоривает ее и подносит к губам. Обжигающая влага щедро льется в горло. Боль понемногу ослабевает, мышцы расслабляются, а приятная дремота, разлившаяся по телу, помогает забыть о случившемся за день. Привалившись к стене, Аластор дремлет, краем глаза наблюдая за Розмертой и Барти. В каждом ее прикосновении к ране Барти — странно бьющая по живому нежность, и Аластор как завороженный следит за ее движениями. Закончив, Розмерта усаживается рядом и кладет голову на колени любимого. Сквозь обволакивающий сознание дурман Аластор видит их, его мутнеющий взгляд все еще прикован к белеющему сквозь полумрак запястью друга, к тонким пальцам, перебирающим рыжие волосы любовницы. Это настолько завораживает, что не оставляет места даже для ревности... ...Он просыпается в середине ночи в незнакомом доме и, весьма удачно найдя возле тумбочки флягу с огневиски, прикладывается к ней, глуша боль. Затем выползает наружу, разминая затекшие конечности. В небольшой уютной столовой неяркий свет. Ночная лампа обрисовывает изящный силуэт женщины, и Аластор узнает ярко-рыжие волосы Розмерты, которая курит у окна, погруженная в свои мысли. Она оборачивается на шорох, и, нервно затянувшись, тут же сминает сигарету в пепельнице и подходит к Аластору. — Приемлемые потери, ты говорил? — Розмерта устало прикрывает глаза. Аластор кивает. — На войне все иначе. С любой потерей можно смириться, кроме... — Он замолкает, видя, как Розмерту передернуло. Но она и без второго слова все понимает. — Как он? — Говорит, в порядке, — на лице Розмерты появляется рассеянная улыбка. — Завтра снова в рейд собирается... не обидишься, что не с тобой? Тебе, сказал, нужно силы восстанавливать, а Робардсу — боевого опыта набираться, — короткий зевок в ладонь. — Тебе отдохнуть надо, — замечает Аластор. — Пустяки, — отмахивается Розмерта. — Возьму выходной, за день высплюсь — только и всего. Барти дорожит тобой, — признается Розмерта, пристально глядя на Грюма. — Говорит — ты один такой на все Министерство, с тобой и в адское пламя можно. Ты — особенный, говорит. — Он тоже, — в памяти Аластора оживают давние воспоминания о юноше с Рейвенкло, не имевшем себе равных в боевой магии. — Всегда был таким... он и сейчас такой. «По крайней мере, для нас двоих», — мысленно прибавляет Аластор, направляясь к выходу.