Замок на Ниболт-хилл

Bauhaus — Dark Entries

Школа вспоминалась смутно — имена с замыленными лицами, лица без имен. Хотя некоторые голоса он помнил отчетливее. Голос директора — ко-мне-в-кабинет-Грей-сейчас-же. Парня — ты-че-бля-прикалываешься, которого он по глупости поцеловал, когда вместе курили после репетиции, — с тех пор различать сигналы, наверное, научился лучше. Потом вылизанный до тошноты выпускной с въевшейся в зубы банальщиной Криса де Бурга. Жаль, что не выпустились с Ником на пять лет позже. Подсунули бы на прощание песню про снимающийся член. Но эта школа не его. На всех шкафчиках — инициалы «Б. Д.» — Как думаешь, Билл? — спросил он. — Мы здесь вдвоем случайно или есть какая-то причина? Например, мы когда-то встречались или у нас есть общие знакомые. Билл поднял бровь. Посмотрел на него так, будто он сделался гадалкой с хрустальным шаром. — Ты что, веришь в судьбу? — Нет. Но в жизнь после смерти я тоже не верил. А стоило начинать? Наверняка он просто обдолбался спидболом до предсмертных галлюцинаций. Лежит в своей квартире с иглой в руке, а расщепленное сознание разматывает ему триповый фильм Терри Гиллиама. Еще и с мальчишкой, который пробрался под кожу и разливался-расползался там. Черт знает почему так получается. Наверное, заслушиваешься голосом и цепляешься о тонкие острые локти. Или о колкости, хмурые взгляды и сдержанные слова. Билли напоминает свой же черный плащ с алым нутром. Лучшее скрыто-припрятано — просто так не покажет, пока не подберешь нужные ключи. И улыбки таких людей ценятся выше. А он раздобыл несколько, будто ама, вытащивший из моря жемчуг. Да и самому с Биллом получалось серьезничать. Как быстро мальчишке наскучит шутовской образ? С шутником классно — классно работать, развлекаться. Он такой человек, которого всегда хочешь видеть на вечеринке. Но не тот, кому доверишь самый важный разговор. И не тот, кто удивляется очередному — Грей, это что, твоя песня? Мы думали, их пишет Ник. Надо же. Да. Думали. Надо же. — А ты п-помнишь себя в школе? — О, еще бы, — Роберт хлопнул по дверце шкафчика. — Я был школьной звездой. Свалился на головы одноклассникам и учителям. Билл закатил глаза. — И как я сразу не догадался? — А ты? Пожал плечами. Помял ответ — пережевывал, как жвачку? Зря он это сказанул. Билл, наверное, из тех, кто держится подальше от «звезд» — хлестнут по самооценке, проедутся тычками по худощавой спине и даже имени твоего не запомнят. «Звездой» он был, но не в том смысле, что заталкивал одноклассников головой в унитаз или вытряхивал из мелких карманные. Их развлечения с Ником если и бывали опасными, то выходили боком лишь им двоим. Познакомились они в выпускном классе. Ник назвал его напыщенным куском говна — дословно. А он Ника без лишних вычурностей — уебком. Через неделю услышал, как Ник поет в школьном хоре. Через две они уже репетировали на инструментах Роберта у него дома. А на зимних каникулах Ник влюбился в Беверли, когда та приехала из школы в Европе. И Роберт для разнообразия не повел себя как сволочь. Здорово же он должен был задолбать лучшего друга, чтобы тот сказал, что его смерть на сцене устроит шоу. — Ладно, молчи, — ответил за него Роберт и нацепил хищную улыбку. — Сейчас все равно узнаем твои жуткие школьные тайны. Коридор выходил во тьму. Как на стадионе, когда видишь прямоугольник ярко-подсвеченной черноты, прежде чем выбраться под обжигающие прожекторы. — Знаешь, на что похоже? — спросил Билл. — Ну? — На устье реки. Мы словно п-плывем ночью на лодке и вы-выходим в океан. Юный Данте и вправду поэт. Они вынырнули под слабый проблеск месяца-скряги. Тот оглядывал опоры моста — считывал граффити, хватал нарисованных девиц за вздернутую к дороге грудь. Брезгливо расталкивал по теням гондоны и иголки. — О нет, — пробормотал Билл и прикрыл лицо руками. — Что? Из-за бетонной опоры вывернул парень. Подбитые «Мартенсы», футболка с мультяшным принтом — что-то от «Луни Тюнз», длинные ноги (ну не длиннее, чем у меня, ха — не понравилось, что этот парень выруливает к Биллу в таком месте). Билл зашагал прочь. — Ну-ну-ну-ну, — остановил его тот. Схватил за запястье — его собственное оплетали кожаные браслеты, что торчали из-под куртки. — Иди куда шел, П-патрик, — Билл вырвал руку. Шагнул в сторону. Патрик преградил ему путь. Билл дернулся в другую и уткнулся вертлявому выскочке в плечо. Чувствовалось что-то животное в его фигуре — змеиное. И уворачивался этот парень легко, подобное змее. — Отстань, — процедил Билл. — Отстань, П-п-патрик, — передразнил тот, прокатывая заикание по языку — речь — все равно что сладковатый напев. — А кого ты ждал, Билли? Хэллоуинская ночь кишит опасными тварями. Ты не знал? Роберт отдернул Патрика за плечо. Тот выскользнул, словно морок. Тогда наклонился к Биллу и похлопал по щеке его. — Билл, ты меня слышишь? Билл! Билл вжался в опору эстакады. Грудь вздымалась-опускалась. Смотрел он прямо Патрику в лицо. — А я уже думал, что сладости мне больше не положены, — проговорил-пропел Патрик. Уперся ладонями в бетон — не сбежишь от меня, Билли. Заскалился. Зажал язык между зубами и зашипел, касаясь пульсирующей тонкой кожи. Сомкнул губы на шее Билла. Роберт слышал тяжелое дыхание. Как слюна хлюпает, где Патрик вцеловывается в него — водил, размазывал, будто пытался съесть или переварить еще до поглощения. А вдруг этот Патрик изнасиловал мальчонку? Но разве можно сделать что-то с воспоминанием? Разве воспоминания лечатся? Тем более чужие. Роберт обернулся — тьма, деревья по другую сторону дороги. Огромная тишина, какую издают лишь пустые лунные пространства по ночам. Помочь Биллу некому. — Билл! Билли! — позвал он. И вдруг почувствовал себя третьим лишним. Билл откинул голову под поцелуями. Вминая нейлон куртки Патрику в предплечья. Патрик его покусывал, выигрывая у него приглушенное с-с-с и а-а-ш-шсторожно. Ясно. Роберт отвернулся. За нос — а не нужно совать его в чужие воспоминания — ущипнула ревность. Да и смотреть не на что. Подростки тискаются — чего он там не видел? Билл опустился на одно колено. Роберт расслышал позвякивание ремня. Торопливое з-з-з ширинки. — Да твою мать, — выдохнул он. Что ему делать? Пойти погулять, пока они не закончат? Роберт стал коленом на землю рядом с Биллом и потряс за плечи. — Билли, очнись! Билл потянул обеими руками трусы Патрика. Роберт тряхнул сильнее — податливый, будто держишь мешок с костями. — Это поможет тебе найти брата? — спросил он. — Ну, Дракулка, отвечай. Поможет? Глаза Билла сфокусировались — сначала на члене Патрика, потом взгляд сдвинулся вправо и вверх. На его — Роберта — лицо. — Черт, — прошептал он. — Черт. Черт! — Билли, ты в порядке? — Как стыдно, — он закрыл глаза руками и поднялся. — Какой пиздец. Патрик все еще стоял рядом с ним. Роберт глянул вверх — хитрющий прищур, ухмылка. Так, наверное, должны выглядеть лисы во время оргазма. Сам улыбнулся. Едва Билли выбрался из воспоминания, настроение улучшилось. Можно сказать, поднялось — ну точно Патриков член. — Да чего тут стыдиться? — Роберт усмехнулся. — По-моему он милый. Ногтем щелкнул по напряженному члену. Тот у пацана тонкий и длинный — наверное, именно такие стыдливые женщины из консервативных штатов называют одноглазой змеей. Патрик даже не обратил внимания. — Что ты делаешь? — Билл выглянул из-под руки со смущенной улыбкой. — Прекрати. — Это же просто воспоминание, так? Делай что хочешь. Хоть снимай одежду и ходи нагишом. — Я бы п-посмотрел, — пробормотал Билл. Ну если ты настаиваешь. — Слушай, Билл, я же могу на тебя обидеться, — Роберт указал на член Патрика. — Почему ты представляешь меня на места своего бати, а на месте этого парня — нет? — Ну хватит, Роберт. И вставай уже. — Зачем? Мне здесь нравится. Я начинаю к нему привыкать. Он прижался к бедру Патрика щекой. — Вставай! — Билл потянул за руку. Паренек бы и с места не сдвинул, но подняться пришлось. Упрямые юные сердца ответным упрямством не осаждают. Закроются, спрячутся, замуруют все подходы — больше никогда не подпустят ни на шаг. — Может, поэтому мы здесь вместе? — спросил Роберт. — Чего сам не сказал, что ты тоже по парням, когда я признался? — Не знаю. Я не разделяю вроде как. Ну ты понимаешь… — А с ним у тебя что? — кивнул в сторону Патрика. Вопрос прозвучал праздно — так разве что про погоду не спрашивают. Интересно, а понравился ли он сам парню? Что-то сердечное теплилось в том, чтобы делить с другим человеком воспоминания. От той сердечной страны, о которой пели «The Sisters of Mercy», не зря тянуло пустошью и холодом. В таком месте не хочешь скитаться один. Хотя Билли, может, и не успел нажить таких «киношек», как он. А вернись к нему лет через десять? Что будет? Три года вертится на иголках после смерти брата. Так сам скоро присоединится к нему в очереди за настоящей иглой. Еще один ребенок станции Зоо. — Да ничего, — отмахнулся Билл. — Зажимались пару раз. Он вр-роде как ебнутый. Говорят, поджигает животных в мешках и все такое. И его маленькая прелесть — да с каких пор он твой? — решил этому парню отсосать? Интересно. Но очень тревожно. — А зажимались тогда зачем? А если бы он с тобой что-то сделал? Он глянул на Патрика. Но тот исчез. Под мостом — отличный тайник для отсосов — они остались одни. — Да так. Было хреновое настроение, — ответил Билл. — И ты решил, что это поможет? Пожал плечами. Роберт снова опустился на корточки, чтобы смотреть на него снизу вверх. Обхватил тощие колени. Точно под его руки — хоть снова вытаскивай шуточку из шатра гадалки. — Слушай, я понимаю, что такое развлечения. Но ты будто хочешь, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Бросай это. — Не начинай, а? Вот и выяснили, что в поддержке он не силен. Попробуем с другой стороны. — Ладно. Скажи мне вот что. Этот Патрик — твой окончательный выбор? Или у такого парня, как я, есть шансы? — Какие еще шансы? В свете фонарей не разобрать, но, похоже, Билл покраснел. Поерзал пальцами по плащу, коленями в его руках. Роберт отпустил одно. — Я вообще парень безобидный. Но если для тебя именно это важно, я ведь тоже с проблемами. — Не издевайся, — Билл будто обиделся — фыркнул и тряхнул коленом. — Я серьезно, Билл. — А какие у меня с тобой м-могут быть шансы? — Почему нет? — У тебя, н-наверное, много знакомых. И ты сам такой… Разве ты не можешь найти себе кого-то… Запнулся. Якобы сам все понимаешь. Не понимал. — Кого-то кого? — Получше. Он рассмеялся и ткнул Билла лбом чуть выше колена — туда, где мягко. Решил поберечь голову. — Что? Что теперь с-смешного? — Получше? — поднял взгляд. — Клянусь, Билл, такого мне еще никто не говорил. Чего ты решил, что ты похуже кого-то из моих знакомых? Билл пялился на него, словно не мог разобрать — галлюцинация или реальность. Посерьезнел. Вовремя напомнил, что это все не к месту. У самого-то что? Сердце свободно, вот и решил закинуться. Только мешает парню искать брата. Он поднялся и приобнял Билла (растерянного — наверное, и ладони вспотели) за плечи. Неужели так напугал? А не нужно забывать, Робби, что ему даже восемнадцати нет. Снова заставил Билла хмуриться. Глаза под лунным светом напоминали подрагивающие отражения на руках и лицах, когда выходишь из клуба ночью покурить. — Извини, — улыбнулся — так дешево разве что в третьесортных киношках не улыбаются. — Не обращай внимания на мой треп. — Да я пр-росто… С-скажи, ты же ш-ш-шу… — Прости, — перебил он — не хотелось, чтобы еще и фразы из-за него вымучивал. — Л-ладно, забудь. — Хорошо. Давай к делу. Это воспоминание было до или после предыдущего? Билл пару секунд потянул — э-м-м-м — будто в голове перещелкивало с отсосов-приставаний-взрослых-мужиков обратно на потерянного-брата. — После, — наконец ответил он. — Странно. Я думал, мы будем отлистывать их в обратном порядке. — Да, я тоже п-пока не понимаю логики. Если не с-считать св-вязи с Хэллоуином. Ты ви-видишь где-то выход? Роберт отряхнул брюки. Цепким взглядом — я-знаю-где-достать-и-не-попасться — прочертил рисунки, гондоны, шприцы. — Есть одна идея, — пробормотал он. — Пойдем. Под тень моста. Шли молча. Каждый шаг ткал из грани морока и луны стены коридора. Коридор добирал света — приглушенного серого. Шаги нанизывали на свет картины — сдержанные пейзажи и абстракции. Никогда всерьез не увлекался живописью, но в душе заворочалось гниловатое ощущение. Где-то-я-их-видел. Где? — Не хочу казаться заносчивым, — заговорил он (лучше уж болтать — а вдруг распугаешь дурные мысли в башке). — Но вряд ли тебе кто-нибудь еще это скажет. Тебе нечего стыдиться. Ничего страшного в том, чтобы быть геем или бисексуалом, нет. В музыкальной среде с этим проще, так что мне легко говорить, но я не хочу, чтобы ты сам себя винил. — Да я… — Билл потер лоб и вымученно улыбнулся. — Спасибо. — Обращайся. — Я еще б-боялся, что он сболтнет. Ему-то все равно. А школьники очень находчивы в области прозвищ. Сам получил в свое время парочку. — Понимаю. Но держи в уме вот что. Ты выпустишься из школы и перепробуешь разные кайфовые штуки, а они так и останутся ханжами с одной позой на всю жизнь. Это им нужно стыдиться, а не тебе. Согласен? Вытащил смех из его вымученной улыбки. Нравилось ему, когда Билли смеется. — Ну такого мне т-точно никто больше не скажет. — К твоим услугам, — он отвесил шутливый поклон. — Наверное, мне пр-росто нужно было увидеть, что это нормально. Ну когда я узнал про тебя… Всегда рад помочь. К самому осознание пришло лет в тринадцать. Принял его раньше, чем понял, что нужно что-то принимать. Но с тем дерьмом, что сейчас крутят по телеку, Биллу не помешает увидеть, что такие, как он, — обычные люди. И мысли, желания, проблемы у них тоже самые обычные. Ну почти всегда. — Сейчас стыдиться, кстати, придется мне, — Роберт — быстро-быстро — потер руки. — Я в предвкушении. Остановились у двери. Черный маркер предостерегал — «ОПАСНОЕ МЕСТО». И сразу уточнял — в опасном месте ждет «ВЕРНАЯ СМЕРТЬ». — После тебя, Билли. Это моя комната в родительском доме. — О! — оживился тот. — Еще бы. Давай. В комнату Билл влетел. Роберт улыбнулся, отводя рукой лапу одного из материных растений. Он украл их из сада и расставил у двери. Кровать перетащил к окну, рабочий стол превратил в шкаф, а шкаф — в тайное убежище. Фосфоресцирующей краской разрисовал стены поверх «норвежского зеленого» и приукрасил непристойными вырезками, которые составил из газетных заголовков и рекламы. «Неизвестный мужчина е б е т самый крупный Волмарт на Восточном побережье — ЧИСЛО ПОСТРАДАВШИХ ПРОДОЛЖАЕТ РАСТИ». Над комодом нашлось место для укорливого обвинения: «Людвиг ван Бетховен во время экскурсии укусил группу старшеклассников за жо пы и чл е ны. Детективы разводят руками». — А ты не изменился, — заметил Билл. — Я очень изменился. Сейчас бы я придумал что-нибудь поумнее. Билл открыл рот — ответная шутка наверняка запрыгала на остром язычке, как вдруг захохотал. Роберт тоже обернулся. Перед зеркальным шкафом стоял он. То есть сам Роберт — еще один, только шестнадцатилетний. — Звезда школы? — продолжал хихикать Билл. А у самого улыбка оплыла. Рядом с ним-шестнадцатилеткой крутилась его мать. И Роберт с удивлением — почти шоком — заметил, насколько она постарела. Не очень-то разбираешься в возрастных набросках, когда видишь человека даже пару раз в год. А тут тринадцать лет рисунков исчезли. Мама поправила ему галстук-бабочку. Расправила складки на смокинге и пригладила выбившиеся из челки пряди. — Это моя мама, — объяснил Биллу на ухо. — Кстати, музыкальный талант у меня от нее. — Насчет мамы я догадался. А я здесь кто? Тв-вой отец? — М-м-м. Смешно. Обожаю твое чувство юмора, пап. Шестнадцатилетка-двойник вывернулся из материных рук. Ей пришлось отойти. — Да отстань ты от меня. А если я не приду, что? Из дома выгонишь? — Робби, закрыли тему. — Роберт, — возмутился он. — Я тебе сто раз повторял. Ты сама не можешь запомнить, как меня назвала? — Оу, — подал голос Билл. Да. Оу. — Я прошу тебя сделать одну простую вещь, — мама протянула ему платок для смокинга. — Ради отца. Роберт состроил гримасу. — Только не дави на жалость, а. — Может, прорепетируешь? Мистер Бергман… — На хуй может пойти, — перебил он. — Лепите из меня клоуна. И взъерошил волосы — ладонью с затылка до лба. Мама кивнула сама себе. Положила платок на стол. В ярком свете дня — таким ярким и желтым, с такой музыкой — из криков чаек, шелеста листвы и далекого океана, заоконный мир по осени бывает для него лишь в семейном портендском особняке — она выглядела уставшей, но красивой. Свои любимые черты он получил от нее — линию челюсти и скул, острый нос. От отца — наследство, пепельные волосы и необходимость впервые в жизни побывать на похоронах. А полгода назад он пропустил мамин шестидесятый день рождения. Просчитался с дозировкой. Ждал, пока тяжесть в груди схлынет, и держал руку на телефоне — звонить или не звонить Нику, чтобы проследил, что не откинется. Так себе зрелище для праздника. — Завтра выезжаем в три, — обдала холодом мама. — Костюм возьмешь с собой. И прошла мимо него — взрослого. Шестнадцатилетний Роберт показал захлопнувшейся двери средний палец. Роберт-взрослый шлепнул его по руке. Тот моргнул, явно удивился, но тут же втек обратно в воспоминание, будто ничего не произошло. — Признайся, Билл. Тебе тоже иногда хочется меня ударить? — Ну-у-у, — Билл улыбнулся и мечтательно покачал головой (вот же кровопийца!). — Бывает. Иногда. — А сам так не делал? — Делал. Но на хуй при маме никого не п-посылал. — Да, знаю. Я был тем еще куском дерьма, — (был, Робби?). — Ты дальше смотри. Они взяли в руки метафорический попкорн. Роберт-мелкий-говнюк ударил ладонью по столешнице. — Сука, — прошипел он. — Заебала меня уже. Как же ты… Сука! Щелкнул шкаф. Роберт достал ножницы и принялся кромсать рукава пиджака. Сдернул галстук. Расписал рубашку маркером — те же непристойности и лозунги. К карману приклеил трепанную салфетку. Уродовал он костюм с должным тщанием. — Это те вещи, которые мама просила тебя взять? — напомнил Билл. — Да. Это они. Юный Роберт крутился перед зеркалом — за ним летали обрывки-ласточки. — И что тебе потом было? — Отлучение от церкви, позорный столб и дыба, — Роберт поймал осуждающе-заинтересованный взгляд. — Как думаешь, чего я такой высокий? — А если серьезно? — Если серьезно, мама к тому времени уже поняла, что я безнадежен. — Тогда что за репетиция? — Я должен был играть на фортепиано в составе оркестра. А это была примерка костюма. — Круто, — вяло отозвался Билл. — Вот и он был не в восторге. Роберт хлопнул Роберта — который на пару дюймов ниже и на тринадцать лет младше — по плечу. Тот даже не повернулся. Как странно смотреть на себя вот так. Касаться. Странно и… До извращения эротично. Это тоже какое-то фрейдистское дерьмо? Хотя кто не представлял, каково было бы переспать с самим собой? Ну кто? Ну хоть раз? — Так ты пошел? — Ты забываешь, Билл. Это Хэллоуин. Я делаю себе хэллоуинский костюм. Билл шагнул к Роберту — своему ровеснику. Забавно, как они смотрелись вместе. Оба по-юношески худощавые. Только Роберт-подросток долговязый и расхлябанный. Будто возраст еще не решил, что из него выточить. Словно чтобы убедиться в реальности (или отыскать различия между тезками), Билл поднял руку. Коснулся лица их юного приятеля — статуи в гротескном музее восковых фигур. Вот бы поменяться с самим собой местами, да? — А что за концерт? — спросил Билл, убирая волосы ему с глаз. — Благотворительный концерт в честь моего отца. Открытие его фонда. — Фонда? Так ты у нас золотой мальчик? Билл оглядел комнату. Роберт бывал в домах школьных друзей и знал, что обычная мальчишеская спальня раза в два меньше. — Думаешь, мне хотелось играть, когда каждый считает, что я попал туда благодаря отцу? Тем более если это правда. — А как же талант? — Билл прищурился. — Талант — это только часть дела. Усердие — вот что главное, — он погладил Роберта по щеке. — Как думаешь, много у этого парня усердия? Билл улыбнулся. — Так ты не пошел? — Нет. — И что сказали родители? — Мама. Отец умер, когда мне было пятнадцать. — Че-е-ерт, — Билл виновато поджал губы. — Извини. Я про него п-пошутил, но я же… — Не страшно. Это было давно. Правда. Со временем болит не слабее, но глуше. — А как он умер? Если это не ужасная тайна? — Никаких тайн. Папа увлекался экстремальным яхтингом. Обычный несчастный случай в море. Кстати, характер у меня от него, только я еще хуже. — И даже ради него ты не пошел? — Это длинная история. Роберт вновь глянул на нескладного-недоточенного юношу. Каким взрослым он тогда себя считал. Даже смешно. — Если тебя это беспокоит, у меня была замена. Я не совсем конченый кретин. — И что, ты не мог сыграть? — не унимался Билл. — Для мамы и сестры? — Объясню — решишь, что я жалуюсь на то, как тяжело жить в богатой семье. — Да г-говори уже. Не решу. Обещаю. Любопытный. Роберт расправил платок на столе. Не очень-то он любил болтать о родителях — словно если все узнают про семейные деньги, подумают — а, понятно. А, понятно, я-то начинал репетировать в подвале. Играл на барабанах из проволоки и трех пустых майонезных банок. Ясно почему я ничего не добился. Или еще одно. А, понятно теперь, почему он торчок. С детства привык получать все, что хочет. Даже если они правы, выслушивать — ловить во взглядах — это дерьмо он не хотел. И даже если они правы, никакие деньги не отменяют того, что он занимался музыкой всю жизнь. Но Биллу, пожалуй, объяснить стоит. Воспоминания и так выставляют его ублюдком. И почему нельзя было показать что-нибудь хорошее? Какой образ видел Билли после этих двух? — Ладно, — сдался он. — Бесит, когда тебя с детства превращают в выставочного щенка. Наряжают на праздники, вытаскивают перед родственниками и отцовскими коллегами, как какую-нибудь семейную реликвию. Сыграй нам что-нибудь. Скажи что-нибудь. Вот я и сорвался. — О, понимаю, — Билл закивал. — Тебя когда-нибудь дергали за щеки твои троюродные тетушки и требовали, чтобы ты р-рассказал им скороговорку, которую выучил на занятиях с логопедом? Роберт скривился. — Не-е-ет. Ты выиграл. Боже. Какой кошмар! Мне жаль твои щеки. Билл погладил себя по щеке. Такие хотелось гладить. И ни в коем случае не дергать — с Билли нужно осторожнее. — А в остальное вр-ремя? — спросил он. — Вы ладили с родителями? — Как все. По-разному. В детстве он был той еще занозой в заднице. Требовал внимания, задалбывал то маму, то горничную, то отца, то — под испепеляюще-стыдливые взгляды матери — любого, кто попадется под руку. Наверное, так достал родителей, что побоялись выпускать из зверинца и устроили ему домашнее обучение. Повели к психотерапевту, который назначил принимать «Риталин». От чего? От того, что он ребенок? А через пару лет выяснилось, что Беверли такая же. И когда в школу пошла она, обоих детей оставили в покое и отправили учиться со всеми. Так он понял, что в мире еще полно внимания и дома искать его перестал. К признанию в том, что он гей, мама отнеслась на удивление спокойно. Только попросила держать это при себе. Будто в следующий приезд отцовской сестры или одной из материных подруг он приведет парня и начнет трахаться с ним прямо во дворе. Хотя после смерти отца он стал понимать ее лучше. Почему лепила из него идеального ребенка, лепила идеальный по-северному сдержанный дом, себе — хорошие манеры. Стеснялась своего происхождения. Ирландка со шведскими корнями. Познакомилась с Джонатаном Греем — американцем, который увлекался классической музыкой, когда играла на фортепиано в дублинском баре. И попала в другую страну, в мир «богатых людей», завидуя и в равной степени презирая их, будто ее земляк по происхождению Скотти Фицджеральд. Между ней и ними всегда оставалась пропасть. И по другую сторону этой пропасти выросли ее дети. Но их с Беверли и отца она очень любила. Воспоминание о ней на похоронах острилось, будто лезвие. Как ей пришлось организовывать эту дурацкую вечеринку, на которой двести человек собрались обсудить свежие новости под бокал вина. Говорить с ними. Делиться — ох-Флоренс-тебе-наверное-так-тяжело-нам-очень-жаль-как-ты-держишься-дорогая? — личной скорбью. Тогда они втроем с Беверли встретились в по-вечернему сером коридоре второго этажа. Не включая свет, обнялись. И мама расплакалась, впервые при них пропуская сквозь зубы ирландский акцент — ну почему не гольф? ну почему он не мог заниматься долбаным гольфом? — Кстати, моя мама тоже любит музыку, — сказал Билл. — Она хорошо игр-рает на пианино. А ты всегда хотел играть на гитаре? — Сколько себя помню. А ты? Решил, чем будешь заниматься после школы? — Ну я… — Билл запнулся. — П-подумаешь еще, что у меня нет амбиций. Я когда-то хотел быть журналистом. Но не спортивным или п-политическим. Хотел брать интервью у музыкантов. — Да ладно? — Роберт развеселился — как по волшебству. — Может, именно поэтому мы тут вдвоем? — Ты будто хочешь, чтобы это было так. — Смотри, Билл, ты начинаешь во мне разбираться. Кстати. Еще одно, — он кивнул на юного Роберта. — В ту ночь я впервые потрахался. Даже имени того парня не помню. И в первый раз закинулся ЛСД с приятелями — наземный контроль майору Тому. С тех пор это был лишь вопрос времени, да? Он посмотрел в зеркало. На два своих отражения — словно два разных лица. Интересно, что сказал бы этот парень, которому едва исполнилось шестнадцать, если бы увидел его теперь? — А сам секс хоть п-помнишь? — Помню. А что? Интересно? Интерес выдавали покрасневшие щеки. Там же трепетали тени ресниц. — А кто… Ну… Ты или… — Я. В теории могу и так, и так, но только в теории. Думал об этом? Засмущал Билли. Красноты на щеках прибавилось. Что он только что спросил? Что он только что представил? Тоненький, аккуратный — хоть картину (кистями не умел — но нотами выйдет не хуже) пиши, развернутый задницей вверх на его кровати. Подающийся назад. Раздви… Блин, Роб, уймись. Дохлый торчок. Не засунешь ты никуда свой хладный хер. От мыслей о члене себя-мертвеца сделалось жутковато. Свой собственный — по ощущениям вполне живой — съежился. Прямо призраки прошлого и грядущего Хэллоуина. И еще одно «кстати». Когда он последний раз с кем-то спал? Наркоманы — те, что усердные и толковые — так себе партнеры. Им интереснее из-под прикрытых век пялиться в стену или на дыру в своем носке. Куда уж им до других дырок? В глазах Билла заискрилось опасливое любопытство хорошего мальчика. Мальчика из приличной семьи, которому на тусовке предлагают эксту. — А если интересно? — он поднял бровь. — А если скажу, что люблю заинтересованных партнеров? — Роберт склонил голову, глядя ему в искры-глаза. И воздух между ними загустел. Хоть поливай блинчики, как сладкими сиропом. Любопытство в его улыбке смелело. — Я пр-росто вспомнил твои слова. Ты сказал, что тут можно что угодно и ничего не будет. — А кого бы ты выбрал? — Роберт покосился на двойника. — Его или меня? — Ну-у… Билл провел языком по верхней губе, глядя на юного Роберта-восковую-фигуру. Тот ничего не замечал. Ничего не знал о будущем, как и подобает послушному воспоминанию. Роберт стал к двойнику щекой к щеке. Втянул запах мальчишеского щегольского парфюма и геля для волос. — Так что? — У тебя есть пара преимуществ, — пробормотал — промурлыкал? облизнулся? — Билл. — Рад, что я вырос над собой. Роберт поцеловал двойника в щеку. Раскрыл губы — делая вид, что не пытается заинтриговать-произвести-впечатление-соблазнить? — и повел по коже языком к виску. Щека мягкая, что у девчонки. Еще не огрубела от бритья. А Билли наверняка весь такой. Билл поморщил нос, смеясь. — Трахнул бы его? — Возможно. А ты? — В-возможно. — А что насчет меня? — подстегнул Роберт. — Возможно, — повторил Билл. Без заикания. Понравился все же? Билл встал на носки. Положил руки ему на плечи — смотрел в глаза, впервые не отводя, не щурясь. Роберт мог бы поцеловать его в нос, если бы подался на дюйм. Даже чувствовал, как от мальчишки пахнет. Каким-то шампунем — он бы вытащил, чтобы добраться до настоящего. Запаха пота с выгнутой разгоряченной спины, солоноватого привкуса. Билл двинулся — чиркнул кончиком носа по губам — влево. Поцеловал юного двойника. Роберт рассмеялся. Билл тоже хохотнул. А потом со смешком дернулся вправо и поцеловал его. Неуверенно — как первое приглашение на свиданье. Роберт обхватил под плащом — добрался до худеньких боков через свитер. Самому-то нечего смущаться. Раскрыл рот — пробуй, Билл. Тот не отказывался. Языком — не таким уж неумелым — провел медленно. Слюна стыла за ним, будто целовал морской ветер. Обхватил его локти. Пришлось Биллу для этого выгнуться, приподняться — а попросишь, помогу взлететь. Хочешь, Билли? Билл вцепился пальцами, не двигаясь — руки пока скромничали. Роберт дразнил, задерживаясь на верхней губе. Кто-то говорил ему, что такие касания помнятся дольше всех. И теперь вот узнал, что губы у Билла все искусанные, в мелких кровоточащих ранках. Три года собирал? А эти воспоминания залечить — зализать — можно? Один палец толкнулся под кромку свитера — хотя хотелось бы и… Погладил по мягкой-нежной коже над джинсами. Билл выдохнул ему на язык — с-с-с-с-с соскользнул вниз. Губы — по его собственным губам, как пара нарастающих нот — сейчас-сейчас — между куплетом и припевом. Свитер накрыл всю ладонь. Припрятал себе — никто не увидит — бери, трогай — можно — всевсевсе и всего? А Роберт находчивый. Согнул мизинец и пролез под джинсы на одну фалангу. С Билли нужно мягче. Сколько согласился бы пустить? Билл дернулся и стукнул-куснул подбородок. Самому не хотелось вынимать все жемчужины сразу. С Билли нужно осторожнее — не знал еще дозировку. Вдруг с ним тоже сердце забьется так, что не успокоишь? И приберег. На потом? Билл вытянулся к нему с влажным раскрытым ртом. В глазах — туман, отражения-на-воде. Хватку не ослаблял. — Нам пора, — напомнил Роберт. — Ну, ма-а-ам, еще пять минут, — Билл улыбнулся уголком рта. — Я бы с удовольствием. Но время идет. Оба посмотрели по сторонам. Роберт-двойник исчез. С ним и комната особняка. Грязно-белый свет бился о голубоватые стены. Вдоль тянулись мягкие скамьи, обшитые синим пластиком — Беверли жаловалась на похожие стулья, когда они полуночниками гоняли втроем с Ником в забегаловку — говорила, к заднице липнут. Продырявленные клетки потолка напоминали не то об офисе, не то о госпитале. — Следующее твое? — Наверное, — веселье Билла тоже заплутало в коридорах. — Странно. Я сначала подумал, что воспоминания затягивают сильнее. Но п-почему тогда в этом ты смотрел на себя со стороны? — Из-за возраста? — То есть ты вроде как себя с ним не ассоциируешь? Ты все время говорил «он». Не «я». — Скорее всего. Тебе может показаться, что это невозможно, но на многие вещи спустя десять лет смотришь по-другому. — Может п-показаться, — тихо согласился он и еще тише добавил: — Хотя, наверное, ты прав. Пойдем? И Билл сам предложил ему руку. Роберт взялся — ни секунды не помедлил. — Слушай, хотел тебя спросить. — М? — Билл посмотрел на него. — Ты боишься пауков? — Нет. А что? Роберт попытался сдержать усмешку. — Ничего. Потом как-нибудь тебе расскажу. Пускай немного помучается.