Замок на Ниболт-хилл

The Cure — Three Imaginary Boys

Джорджи замахал рукой, сжимая в кулаке деньги. Не посей, блин. И в задний карман не клади. Потеряешь — больше не дам, ясно? Билл кивнул ему и задернул шторы. По уху мягко шлепнул наушник «Сони-Уокмэна». Наконец-то все свалили. Наконец-то в доме тихо, никто не дергает Билл-ну-давай-в-настолку-ну-давай-еще-в-какую-то-херню. Раз в сто долбаных лет, спасибо тебе огромное, господи. Самое время завернуть к книжной полке. Подергивая плечами под ритмику «Joy Division» и подпевая Иэну Кертису. Рутина-убивает-амбиции-на-нуле — этот парень что, бывал в Дерри? Роман Жюля Верна («Двадцать тысяч лье под водой», а под ними — тайник на дне морском) выплюнул пачку «Пэлл-Мэлл». Мелкий, конечно, не сволочь, но вдруг сболтнет. Лучше при нем не курить. Сдвинулся — кто-то сдвинул? — наушник. — Билл, ты куда? — спросил… Билл уперся в полосы пиджака. Протащил взгляд — точно по проводам — выше — что-то незнакомое в знакомом, словно дежавю наоборот. Вспомнилось — все хлынуло вновь с замка до коридора, до бассейна, до их разговора на кровати, до… Он забыл. Черт. На десять минут забыл, что случилось с Джорджем. Как же свободно-пусто, легко было без вины в голове какие-то десять минут. Выходить из этого воспоминания, словно… Как примерять старый сценический образ. Даже если он тебе уже не идет, от него не сбежишь. Билл отбросил «Уокмэн». — Ты как? — спросил Роберт. Но он метнулся из комнаты. По коридору через лестницу мимо светлой кухни, дивана, первых летучих мышей грядущего Хэллоуина выбежал на крыльцо. Джорджи стоял там же, где он видел его в последний раз. Вздернутые к небу деньги в руке, улыбка. Двух зубов не хватает. Полицейским Билл сказал, что Джордж вышел на улицу около трех часов. Сам себя убедил, что было светло — солнце вот-вот выглянет. На деле же — в половину четвертого. Моросил дождь, и машины весь день жгли туман фарами. В тенистых переулках, где так приятно ловить прохладу летом на велике, мгла собралась почти вечерняя. Выжидающая? Детектив сообщил им, что фонари в тот день включились ровно в пять двадцать. Билл спрыгнул с крыльца. Сел перед Джорджем на корточки — забыл уже, какой он мелкий (нет, это не Джордж мелкий — поправил себя — просто ты вырос). Опустил его руку и встряхнул, чтобы привлечь внимание. — Джорджи, — улыбнулся ему. — Это — детское прозвище, — поправил тот. — Да, конечно. Да, ты… Не договаривая, не поднимаясь, обнял. Втиснулся щекой в плечо так крепко, как только смог. Джордж положил руки ему на спину. Впились костяшки — в кулаке все еще сжимал деньги. — Ты нашел его. Билл бросил косой взгляд. Роберт облокотился о стену, сложив руки на груди. Забавно он смотрелся на фоне символа благополучно-американского среднего класса. Бунт, колючий, как индастриал в ухе. Как панковатый юноша из пригорода, выросший в свою подростковую мечту и сбежавший с улицы, где дети не в порядке. Передознулся-и-умер-реальность-самый-страшный-сон-воу! Сбежавший куда? — Нашел, — невесело отозвался Билл. Под ботинками скрипнули ступени — Роберт спустился с крыльца. — Ты это хотел мне рассказать? Что в тот день сам попросил его уйти? — Теперь п-понимаешь, почему родители винят меня? — Они тебе об этом говорили? — А так не ясно? Роберт вздохнул — по лицу, мрачной усмешке мысли не разберешь. Взъерошил Джорджу волосы. Как правильный — взрослый — старший брат. Билл опустил одну руку на колено, все еще хватаясь другой за рукав Джорджа. — Славный малец, — сказал Роберт. — Готов спорить, шумный и вертлявый, как маленький черт. — Вроде того. Нахмурился. Он что, пытается над этим подшутить? — А тебе сколько было? Тринадцать? Сам знаешь, сколько мне было. Но в ответ кивнул. Роберт сел рядом на корточки — отзеркалил его позу с рукой на колене. Только вместо рукава Джорджа положил другую ладонь ему на плечо. — Слушай. Ты не сделал ничего ужасного. Кому в тринадцать хочется сидеть с восьмилетним братом? — Речь не о том, — буркнул Билл. — Хорошо. Объясни мне. — Если бы я не дал ему деньги и не сказал пр-роваливать, ничего бы не было. — Ну вспомни себя в восемь лет, — Роберт развел руками. — Дети не умеют сидеть на месте. Такое могло произойти с кем угодно и когда угодно. — Но я… — Ни при чем, — перебил он. — Знаешь, сколько раз я посылал Беверли на хер, когда она меня доставала? Конечно, я не горжусь этим. И тоже загнался бы, если бы с ней что-то такое случилось, но это вина только мудака-водилы. — Тогда п-почему ты не говоришь, что чувствовал мой отец? — Откуда мне знать? — Ты же был на его месте в в-воспоминании, — объяснил Билл. — Как я — на месте Энди. Роберт смотрел прямо в глаза — почти до неловкости открыто — и руку с предплечья не убирал. Научиться бы такому взгляду. Практики не было. После смерти Джорджа ему редко в глаза смотрели. — Я ничего не уловил, — ответил Роберт. — Вот и все. Билл отвернулся. Глянул на Джорджи — тот улыбался призраку в окне пустоватой улыбкой. К горлу подступил ком. Три года его скатывал — из злости, вины, обиды. А Роберт? Лицемер, блин. Убеждает его в том, во что сам не верит. — А что насчет Энди? — Не сравнивай. Мы — взрослые люди. Ты был ребенком. Нужно уметь себя прощать. — Ты же себя не пр-ростил. — Не представляешь, сколько дерьма я простил себе за всю жизнь. Но этого было недостаточно? — И что? Ты в его смерти даже косвенно не в-виноват. — Не переводи тему. Мы говорим о… — Да хватит! — почти выкрикнул Билл и стиснул кулак. — И нормальный у тебя характер! З-заладил, что никто тебя не выносит. Только об этом и говоришь. Но это же не пр-равда. Роберт мотнул головой, моргнув. Качнулись у бровей кончики зачесанных прядей. — Я не понимаю. Ты меня сейчас похвалил или наорал на меня? — И то, и то. — Ясно, — он улыбнулся. — Тогда послушай. И не перебивай, пожалуйста. Если я тебе нравлюсь, значит, мое мнение тебе важно, так? — Так, так. Ладонь сползла с плеча. Роберт тепло сжал его кулак — чтобы расслабил руку. — Допустим, ты сказал Джорджу свалить, — заговорил он. — Чем бы все кончилось, если бы не та машина? Малец вернулся бы домой с шоколадом на лице, — Роберт поднес руки к губам, чтобы изобразить заевшегося восьмилетку, размазывающего сладости по щекам. — Довольный. И благодарил бы тебя. Рассказывал бы, что ты — лучший на свете брат. У самого уголки губ приподнялись от этих гримас. — Я же прав? — спросил Роберт. — Но было п-поздно. Почти вечер. И я не проследил, что он поехал на велосипеде. А если бы его п-похитил какой-нибудь маньяк, и Д-дж-джорджа печатали бы на объявлениях, а… — Билл, прекрати! — он легко хлопнул по руке. — Откуда ты мог знать, что Джорджу придет в голову взять велик? Ну вспомни хотя бы меня. Я сам удивляюсь, как дожил до восемнадцати. Родители даже водили меня к психологу и пытались запирать дома, чтобы спасти меня от моих выходок. Если бы я умер, сам был бы в этом виноват, но родители винили бы себя. Понимаешь, как это работает? Билл качнул головой. Не соглашаясь, не возражая — будто пытался проверить, улеглось ли там что-то из этих мыслей. Не выскребешь ведь за ночь словами-лекарством то, что отравляло три года. Роберт обхватил его локти. Словно объятья помогут не разлететься словам. Прижгут края царапин, зарубцуют мелкие порезы. Наверное, странная картина. Как смотрелись бы три года назад? Втроем, на этой сероватой улице со стыдливым туманом по углам. Тринадцать — это когда ты только наигрался в ковбоев и индейцев в Пустоши. Почти семнадцать — другое дело. Может, в клубы и на концерты пока не пускают. И рановато выкручивать эротическую акробатику на чьей-то паутине. А может, и нет. Многое изменилось за три года. Вроде как пора о своем будущем думать. До этой ночи не поверил бы, что будущее у него может быть. Словно три года боялся сходить к дантисту, а потом приполз на трясущихся ногах, с потными ладонями и спокойно полечил зубы с анестезией. Болело, конечно. Иногда задевало нервы и проходилось по живому. Но не так, как он себе представлял. Билл встал, утирая нос. Потемнело. Уже не по-вечернему. Перед домом к обочине приник автомобиль — «Понтиак», возможно. Отец учил его маркам, когда был не старше Джорджи. Они шли по улице, и папа спрашивал — а эту назовешь? а у этой какая мощность? Так наловчился. Необычные модели в Дерри попадались редко. — Это твоя? — догадался Билл. Роберт хлопнул по карману пиджака и достал ключи. Провернул на пальце, словно чтобы оттянуть момент. Как если прощаешься с кем-то и думаешь, сказать или нет то самое зудяще-важное, что давно кислит в горле, гложет, нагнаивается там. Доверить? — Да. Я знаю, что это за воспоминание, — он кивнул в сторону автомобиля. — Запрыгивайте. Думаю, это конец. Сколько еще осталось? Минут сорок? А вдруг они больше никогда не увидятся? Не это он надеялся вынести из своего похода в замок. Но Роберт ведь здесь, с ним, а Джордж — тогда. Что болит сильнее? Утраченное прошлое или будущее? Да и есть ли оно у них? Не придется ли в его душе соперничать с погибшим художником, со всеми его любимыми уличными неуютностями, прокуренными перчатками одними на пару? Не зацепил же поцелуями-перепихоном? Для Роберта наверняка в этом ничего особенного нет. Может, чем-то другим удалось? Вопрос тоже на будущее. А сначала нужно выбраться отсюда. Он подвел Джорджи к автомобилю и усадил на заднее сиденье. В машине пахло сигаретами. На приборной панели около наклеек — тыква, ворон — болтался смятый бумажный стаканчик. Не так уж много мусора. Роберт щелкнул дверцей с водительской стороны. Нашел взглядом в зеркале заднего вида и отсалютовал. Хотелось сесть к нему на место пассажира, но не оставлять же Джорджа в одиночестве. Полумерой — а без них никак? — положил руку Роберту на плечо. Словно если разорвут связь, навсегда потеряются. Роберт укрыл ее левой — дотянулся наискось — и завел двигатель. — Куда мы? — Увидишь. Они повернули с Уитчем на Джексон. Здесь умер Джордж. Соседские дети, точно паломники (точно стервятники), кружили неделю — высматривали не то кровь на обочине, не то тайну самой смерти. А я видел его за день до. А я последний говорил с ним в школе. Повод для гордости, блин. Билл отдал бы такой с удовольствием. И не лги, что сам в десять лет не завернул бы за угол, если бы чужой брат шлепнулся виском о дождевой сток. Да еще как. Кедами бы сверкнул. Сквозь окна проступили огни Мэйн-стрит. Получается, Роберт был в Дерри? Они могли ходить по одним улицам, сами того не зная. Мельком видеть друг друга. Затылок, ботинки, голос в толпе. Может, поэтому они здесь вдвоем? Чтобы примерить чужую — удивительно близкую — вину. Шла ведь обоим. Когда видишь, как вина поглощает человека, который тебе дорог, сделаешь все, чтобы помочь ему. А себе? Других словно прощать легче. Винил бы Роберта, если бы тот отправил восьмилетку Бев на улицу? Вряд ли. Сказал бы, мол, понимаю, присматривать за мелкими бесит. Но это все логика. А болело не в голове. Фонари оранжевили лицо Джорджа. Грозились вытащить деньги из его рук и убегали прочь. Билл убрал волосы ему со лба. — Притихли? — спросил Роберт. — Ты же не говоришь, куда едем. Я жду. — Держитесь за что-нибудь. Рыжие полосы застрекотали чаще. Билл глянул на спидометр — семьдесят миль в час при ограничении в тридцатку. — Роб? Роберт? Билл перегнулся к нему через сиденье. Тот потер переносицу. Глаза покраснели и блеснули, как у больного гриппом. Сбавил до шестидесяти. — Дерьмо, — и одной рукой полез по карманам. В нагрудном что-то нашел. Билл потянулся вперед, чтобы разглядеть вместе с ним. Рука мазнула по рулю. Он нажал на тормоз — Билл даже услышал скрип-писк об асфальт. И едва успел кинуться обратно. Пытался сбежать от автомобиля, который несся на них. Скрежет — металл заскреб точно по костям черепа. Билл отлетел и прикрыл обеими руками Джорджи. Ладонь ударилась о дверь. Вскрик-выдох — боли, удивления, внутри что-то сместилось — рассыпался осколками бокового стекла. Автомобиль протащило по дороге. Секунду, две сбрасывал скорость. И они застыли. Билл понял, что не дышит. Прижал Джорджа к сиденью и сам навалился на него так, что не вдохнуть. Он поднял голову. Очень тихо. Глухо — как под водой. Видел такое в военных фильмах, когда герой прикрывает голову от снаряда, тот разрывается, осыпав землей, и он словно выныривает на поверхность с подводным з-з-з в ушах. Помог Джорджу сесть. Тот повертел деньги с полувопросом на лице. Будто только что не попал в автокатастрофу, а просто не понимает, почему еще не обменял вырученное у брата на батончик и газировку. — Ты в порядке? — Где мы, Билл? А, з-зараза! И бросился к Роберту. — Ты… Роберт сидел, опустив голову. Словно в гротескном венце из молний — трещины на стекле за ним. — О, черт! — кричал кто-то с улицы. — Вот дерьмище. Позвоните девять-один-один. Он сам вылетел. Вы видели? Мужик, ты там живой? Стучали в окно. Билл наполовину перелез к нему. Поднес руку к предплечью и остановился. Живой же? Роберт открыл глаза. Замотал головой, словно очнулся в незнакомом месте — сонная, нарастающая паника во взгляде. Левой рукой захлопал на ощупь по двери. Клацнул замок. И Роберт вывалился на улицу. Билл выбежал следом — велел жди-здесь Джорджу и захрустел кедами по обломкам. Когда обогнул машину, Роберт сидел на обочине. Теперь тишина была настоящей. Прохожие исчезли. Кроме них, на вечерней Мэйн-стрит остался только силуэт Джорджи на заднем сиденье «Понтиака». — Как ты? — Пошутить? — Роберт, кривясь, потер над ключицей. — Словно меня сбила машина. Ты как? Билл сел рядом. Оглядел его. Вроде бы в порядке. А настоящий Роберт — тот, что попал в аварию? У самого боль в руке проходила, но в реальности точно пришлось бы ехать в больницу. — Нормально. Когда это пр-роизошло? — Это — последнее, что я помню. — То есть… — Да, это было сегодня, вернее вчера вечером. — Ты куда-то спешил? Попытался придать голосу нейтральный тон. Но разве сам не поймет (его же слова — водитель-мудила), что к превышениям скорости у него неприязнь? — Я всегда спешу, — Роберт мрачно улыбнулся. — А когда меня начинает ломать, я забываю, что мир не летит так, как я. И не переключается так, как я. Раньше старался ездить, только когда могу себя контролировать, но сам понимаешь. Требования к самоконтролю со временем меняются. Вообще-то о торчках Билл мало знал. Знал, что дрянь, зависимость, ломки, здоровье портит. Ну что еще? Наверное, нужно готовиться к худшему, если когда-нибудь встретятся вновь. Никаких иллюзий шестнадцатилетнего пацана. — Так куда ты ехал? — На концерт, — ответил Роберт. — Хотя больше меня интересовал один парень, который обещал продать мне. В карманах я искал деньги — не мог вспомнить, взял или нет. А потом оказался в той комнате. — Но ты же не… С тобой все в порядке? Ты п-пришел в себя. Джордж тоже умер не сразу. — На пару секунд. Дальше не помню. Билл коснулся рукой — той, что еще болела — его головы. Повернул к себе. И сбежал пальцами вниз по крови, по виску, скуле и щеке. Он же не мог умереть? — И ты з-затормозил. — Да, но думаю, получил сотрясение мозга. — И та м-машина врезалась в твою со стороны пассажира. — Я не знаю, Билл, — выговорил он. — Я просто не знаю. Билл умолк. Ответить-то нечего. Он вытер кровь о джинсы и посмотрел на дорогу. В рыже-черную — с бликами вывесок — ночь тридцать первого октября. За автомобилем тянулся звездный след — стекло подтлевало в свете фонарей. Не похоже на те ужасные аварии, которые он видел по телевизору, где целого места не осталось. Все произошло за пару мгновений. И удар слишком сильным не был. Значит, с ним все будет хорошо? Под чьими-то кедами хрустнули осколки. Билл поднял взгляд. Встретился с другим — незнакомцем? Глаза прятались за челкой. Губы напряжены. Шею парня сдавливала синтетическая имитация шелковой ленты. Черно-алый вампирский плащ лился с худых плеч. Всегда интересно, а узнал бы себя, если бы увидел со стороны. И Роберт ведь что-то в нем высмотрел. Может, к самому себе приглядеться? Странно только другое. Не мог вспомнить, как он оказался вечером у Канала. Помнил, как сидел на кровати — рядом маслянисто поблескивал плащ. Таблетки снотворного в руке. Как выпил пару штук. Слышал где-то, что это пустая затея — не умрешь от них. Тебя найдут отупевшим в своей рвоте у толчка, вот и все. Но иногда глотал несколько — сколько точно? в какое время Джордж вышел из дома? во что ты опять вляпался? вспоминай — таблеток, чтобы задать себе вопрос. Или подготовиться. В следующем воспоминании он отирал вампирской синтетикой стену бара на Канальной улице. Но ему же сказали, что он жив. Но ему же не сказали, что он не проснется под унитазом, пока мать стучит в дверь — Билл, у тебя все в порядке? ты там застрял? Нет. Не все. И Роберту о снотворном лучше не знать. Чтобы не думал о сходствах и совпадениях. Билл — его двойник — взмахнул плащом и направился прочь — к замку на Ниболт-хилл. Роберт помахал ему вслед. — Ты был тут, — удивился он. — Да. Видел твою машину. — Ничего полезного не подслушал? Что сказали копы? Говорили про водителя «Понтиака»? Билл помотал головой. И вдруг заметил, что поверх автомобиля, поверх домов занимается синий отсвет. — Роберт, смотри, — похлопал его по руке. — Да. Теперь точно все. Билл вытащил из кармана леденец. — Я о них забыл, — Роберт тоже достал конфету. — Так смешно теперь смотрятся. Из-за спины брызнул горячий свет. Они обернулись. Уличные витрины поблекли все, кроме одной. Там, за стеклами в дымке, давали представление. Над полем кукурузной стерни осмеивались-покачивались ведьмы на метлах. Дразнили пугало с горящей тыквой вместо головы. Багряная луна кропила фракталы ветвей. И под ее присмотром нагие язычники совершали ритуал — кишки на камне парили жаром в осенней простылости. Алый свет очертил силуэт двери среди праздничных сцен. Справа от ручки висела плетеная корзина. Над ней — бюрократично-сухая подпись: «Кошелек или жизнь. Одна конфета за человека». — Слушай, Билл, — Роберт взял его за руку. — По одной на человека, а? И вложил в его ладонь леденец. — Эй, ты чего? — возмутился Билл. — Это Джорджу. — А ты? — А что я? Он снова повернулся к «Понтиаку». Сложил руки на коленях и усмехнулся. — Знаешь, я всегда хотел ездить на разбитой машине. — Нормально скажи, блин. Ты о чем? — Да о том, что моя смерть будет полезнее для группы, чем если я вернусь и медленно испорчу все, что сделал. Билл покосился на него. — Моя музыка станет намного таинственнее, понимаешь? Привлекательнее. Это же обычное дело. Сколько музыкантов, поэтов и художников прославились после смерти? Когда умираешь, сразу становишься интересным, да. Сам пару раз представлял, как бы трепались в школе у шкафчиков, заборов и сигарет по кругу о его смерти. Но от Роберта такое слышать не желал. — Ты же не в-веришь в эту херню. Он подергал плечами. Мол, почему нет? — А как же выступления? Летние каникулы, дерево. — Улыбки симпатичных вампиренышей, — добавил Роберт, но усмешка веселее не стала. — Разве не хочешь написать еще один альбом? — Сомневаюсь, что получится. Этот удар наверняка вышиб мне мозги, а у меня их и так ма… Билл тряхнул его за руку. — Хватит. Нормальная у тебя голова. — А иначе что? Укусишь? — Загрызу, — пообещал Билл. Роберт вжал шею в плечи. Потер ладони друг о друга, выдыхая пар. Билл ждал. Готовый и загрызть, и еще раз встряхнуть, и все, что потребуется. — Ты просто не знаешь, к чему я вернусь, — наконец ответил он. — Ты про наркоту? — Про что еще? — Попробуешь бр-росить. — Я говорил тебе, что пытался. — А если я буду с тобой? — и тут опомнился. — Если ты сам хочешь. Роберт взял его за руки. Посмотрел в лицо — снова с той же искренностью. Иногда с ней лилось словно что-то больное, болящее. Но прятаться Билл не стал. — Конечно хочу, — Роберт улыбнулся. — Очень. Возможно, через пару месяцев я бы даже смирился с тем, что совращаю семнадцатилетку. Но тебе это зачем? Будем вместе дрожать на утренних ломках? — Ты не… — не договорил — тоже решил ответить признанием: — Я просто не хочу идти без тебя. — Билл… — Не пойдешь ты, я тоже останусь. — Билл! — Роберт холодно на него посмотрел. — Тебе это ни к чему. У тебя должна быть своя жизнь. Не та, где тебе придется вынимать иглу из шеи своего приятеля, которому ты неделю назад вытирал блевотину с лица на отходняке. Где ты будешь вставлять ключ в замочную скважину его квартиры, каждый раз думая, что найдешь его мертвым. Я для тебя этого не хочу. — Это мне решать. Я хочу тебе помочь. — Вот именно. Помочь торчку может только он сам. — Но я п-поддержу тебя. — Билл, ты знаешь меня только с одной стороны. Я всю жизнь порчу все, к чему прикасаюсь. Билл фыркнул. — И в это ты тоже не ве… — А если бы я сбил кого-нибудь? — крикнул Роберт. Теперь взгляд — та больная искренность почти ранила. И, выдохнув, заговорил тише: — Ребенка, как Джорджи. Или подростка, как ты. Да любого человека. А если бы я тебя сбил? — Но этого не было. — Это — случайность. — Такая же случайность, как и то, что Джордж умер! — выпалил Билл. И оба замолчали. Может, пока он сам не верил в эти слова. Может, никогда полностью не поверит. Но готов был попробовать. Нет смысла винить себя еще и в том, что только могло произойти. И точно знал, что без Роберта ничего бы не вышло. Даже если этой ночью ему досталась его лучшая сторона, Роберт заслуживал шанс ее себе вернуть. И его близкие тоже. Билл перевел взгляд на Джорджа. Тот смирно сидел в автомобиле. — Это ведь не Джорджи, — сказал он. — Это — мое п-последнее воспоминание о нем. Чтобы встретиться с ним настоящим, мне пришлось бы умереть. Роберт кивнул. — Не зря я говорил, что ты смышленый. Тоже думал об этом. Но надеялся, что для тебя правила сработают иначе. — А ты не умер, — не дал ему уйти от темы. — Если не в-вернешься, как себя будет чувствовать Беверли? Твоя мама? Ник? На это не возразил. Наверное, лучше брат-торчок, чем брат, умерший в автокатастрофе. — Хочешь поэтическую метафору? — спросил Билл. — Давай. — Только не смейся. Роберт запечатал рот рукой. — Ты п-похож на октябрьское солнце. — П-ему о-тяб-ское? — пробубнил он из-под ладони. Билл улыбнулся. — Потому что пока я с тобой не п-познакомился, эта ночь напоминала осеннюю улицу. Где опавшие листья — пр-росто грязь на обочинах. Небо серое. А потом выходит солнце. — На сцене появляется придворный шут, — вставил Роберт. — И все загорается. — И блестят бубенцы на колпаке. Билл рассмеялся и легко толкнул его. Просил же не ржать. Роберт поднялся, ведя его за собой. Они глядели друг на друга. Теперь сами — два огонька, что дышат фонарями Мэйн-стрит. Лунной ночью. Совместными мгновениями и прикосновением рук. — И я не успел рассмотреть всех твоих п-пауков, — добавил Билл. — Показать прямо сейчас? — Дурак. Роберт приложил ладонь к груди. — На сто частей порвется сердце! — воскликнул он. — О, шут мой, я схожу с ума! И поцеловал в щеку — тепло, немного забавно по-приятельски. Словно октябрьское солнце погладило. — А знаешь, на что похож ты? — спросил Роберт. — У меня нет красивой метафоры, но я еще исправлюсь. Исправишься. Сейчас любая подойдет. — На что? — Когда делаешь первый глоток скотча или бренди. До того, как почувствуешь вкус и как он упадет жаром или гарью в горло. Тот момент, когда покалывает губы, и они так неожиданно и приятно немеют. Для меня ты похож на него. Билл сжал его пальцы. Краем глаза цапнул полосу набегающего рассвета и вновь поднял взгляд. — Подожди минуту, — попросил он. Отпустил руки и направился к машине. Осталось одно важное дело. Джорджи улыбнулся ему. Послушно вылез из автомобиля, когда позвал. В своей яркой красной куртке — всегда любил цветастые, с косо подстриженными волосами и заклепками-черепахами на любимых кроссовках. Билл улыбнулся в ответ. Забыл почти, как быть старшим братом. Как вести себя, что говорить. Хотел бы вспомнить, забрать Джорджа домой, да в конце концов вернуть его родителям. Но прошлое — это прошлое. И ничуть не легко мириться — принимать это. Еще тяжелее — признавать поражение, глядя прямо Джорджу в глаза. Но если они все это сделают, им станет легче. — Билл, что с тобой? — спросил Джорджи. В жизни так бы не смирничал. Веселый, доставучий — ох, еще бы, маленький черт. И, конечно, он его любил. С братскими подколками, мелочными обидами, легкой снисходительностью и напускной взрослостью старшего брата, но любил. Всегда будет любить. Для этого есть хорошие воспоминания. Праздники, когда хвастались друг другу подарками, хэллоуинский костюм льва, в котором Джордж носился на четвереньках в гостиной, его фотоальбом, замаранные травой джинсы после совместных прогулок — тайком — в Пустоши (сводил его, чтобы не полез сам — вот и нашелся общий — никто больше не знает! — секрет). Все это с ним останется. — Пр-рости меня, — сказал Билл. — За что? — Я очень скучаю по тебе. Но ты — не мой брат. Обнял его, закрыв глаза. Под веками и в носу защипало. Наверное, все слезы, что держал при себе с того вечера, когда полицейские расспрашивали у двери, в гостиной, при родителях. Все выталкивалось через быстрое — рывками — дыхание. На спину легла ладонь. Бережно погладила по плечу. — Можешь обнять меня? — попросил он. И Роберт молча согласился. Объятия у него большие, теплые — такими чувствовались. Настолько же искренние, как взгляд и до абсурда честная театральщина манер. Лбом Роберт прижался к его щеке. Сам просто стоял, пока дыхание не выровнялось под его руками. Когда открыл глаза, Джордж исчез. Давно исчез на самом деле. Улица побледнела. Как бывает перед самым рассветом — на обескровленных зданиях, на небе, даже машинах — ни одного яркого оттенка. Только они вдвоем у хэллоуинской витрины сохранили цвет. Точно кадр из Плезантвиля. — Готов, Дракулка? — спросил Роберт и предложил ему локоть. Билл взялся одной рукой. Попытался натянуть улыбку. — У меня в-важный вопрос. — Какой? — Роберт насторожился. — Я просто п-подумал. Тебе же не нравится, когда тебя зовут Робом. И на что-то вроде Бобби ты зашипишь. — Ш-ш-ш. — Тогда как я могу тебя называть? Ну чтобы только между нами. Роберт тоже заулыбался. — Что-нибудь придумаем, — и подмигнул ему. — Ловлю тебя за язык. Это обещание ты сдержишь. К двери шли, болтая руками. Встали перед ней — друг напротив друга. Теперь Роберт улыбался нервознее. — Идем? — спросил Билл. — Идем, — Роберт передернул плечами — не от холода же? — Тянуть некуда. Последним не напьешься, точно. Билл коснулся его лица — обе руки в спутанные волосы. Потянул к себе. Сам поднялся на носки и поцеловал в губы. А вдруг больше не получится? Роберт со смешком отступил на шаг и облизнулся. Октябрьское солнце осветило звоночки на шутовском колпаке. Тяжело, конечно, не строить надежд, когда он ведет себя так. И все его россказни про торчка — там, в другом мире. Но от одной затеи не откажется — они друг друга найдут. И первым бросил в корзину леденец. Гнал от себя плохие мысли.