Я из страшной русской сказки…

День осеннего равноденствия пришёлся на воскресенье. В понедельник уроков у десятых, одиннадцатых и двенадцатых классов не было – выходной после бурного празднования. Ученики до полудня лежали в кроватях, потом медленно поднимались, умывались, спускались в столовую на обед, возвращались в спальни и снова ложились в кровати. День был медленным и спокойным. Остальные ученики наблюдали за этой ленностью с завистью: они отдыхают, отдыхают – в понедельник! – а мы должны ходить на уроки и слушать лекции Калиостро, несправедливо, почему бы не сделать выходной для всех, почему им можно, а нам – нет, и вообще почему нас не допускают на празднование, ну да, там нет учителей, но и мы не маленькие, можем один вечер вести себя спокойно! Никто, конечно, вслух этого не произносил, но мысли были настолько громкие, что, возможно, кто-то из старшеклассников что-то всё-таки услышал. Вечером 23 сентября Ваня, Денис и Вадим заняли одну из крошечных комнат рядом с общежитием Ярила. Голубые стены, белый мраморный пол, высокие окна с прозрачными молочными занавесками, мягкие стулья с золотыми подлокотниками. Таких комнат тут было около десяти, но знали о них очень немногие: чтобы попасть сюда, нужно было нажать на специальную точку в стене. Поэтому парни решили расслабиться именно здесь: притащили несколько банок пива, три пачки чипсов, включили музыку. Главное правило – никаких девчонок. – Ну чё, рассказывайте, у кого чё было вчера? – Ваня подтянул к себе одну из банок и широко улыбнулся. Денис открыл своё пиво – оно зашипело и запенилось – и быстро поднёс к губам, чтобы ничего не пролилось. – Да ничё особенного, – Вадим с шуршанием открыл чипсы. – Как и в прошлом году. Ваня поднял бровь: – В прошлом году ты дрочил на Вермут за берёзой. Денис булькнул пивом, фыркнул, вытер подбородок и заржал. Вадим закатил глаза. – Не совсем как в прошлом году. – Ты не дрочил на неё? – притворно удивился Ваня. – Мы разговаривали. – С Вермут? – Ну не с берёзой же! – Почкин иногда разговаривает, – вставил Денис. – С берёзами? – Ага. – Откуда знаешь? – спросил Ваня. Денис невозмутимо соврал: – Видел. Года два назад пошёл в лес, а там он. Стоит около берёзы, гладит её, шепчет что-то. Я ближе не подходил, поэтому не знаю, чё он там шептал. – Тц, жаль, – сказал Ваня, а потом снова повернулся к Вадиму: – Так чё там с Вермут? – Не знаю. Ничего. Мы просто разговаривали, – Вадим замолчал. Ваня закатил глаза. – Да ла-адно. – Тебя девчонки покусали? – прищурился Денис. – Не думал, что ты так волнуешься за наши личные жизни. Ваня отмахнулся: – За твою не волнуюсь, вас с Дорох полгоры видело. Денис усмехнулся. Ваня достал из кармана электронку и продолжил: – А вот ты, – ткнул электронкой в Вадима, – совсем другое дело. Вы же с Вермут, вы как, – повёл пальцами, как будто щупал воздух, – вы же как голуби летом. – Чё? – Жизни без вас не существует. – За ахуенные метафоры, – Денис отсалютовал им банкой пива. – Ты назвал нас голубями? – переспросил Вадим. – Да, – просто ответил Ваня. – Я за вас как за себя волнуюсь, пойми. Вы расстались когда, у меня сердце разорвалось на части, всё думал, как же вы там будете порознь… Денис внимательно посмотрел на Ваню. А потом спросил, не отводя взгляда: – Ты Легостаевой вставил? – Чего?! – Да так. В последний раз ты был таким любопытным, когда… Вадим продолжил: – …когда с ним, – кивнул на Дениса, – поцеловался. – Легостаева-то тут при чём? Денис отпил пива. Вадим пожал плечами. Ваня выдохнул дым и сказал: – Ну и не буду больше вашими жизнями интересоваться. Будем пить пиво и обсуждать Калиостро. Дэн будет представлять её голой и всё вокруг обкончает. – Я для такого слишком воспитанный, – возразил Денис. – Она красивая такая была, – ни с того ни с сего сказал Вадим, ни к кому, впрочем, особо не обращаясь. – Кто? Калиостро? – Я ревную, – вставил Денис. – Какая блять Калиостро. Кристина. Вчера. Вы видели? – Вадим поднял на них глаза. – Я на Легостаеву смотрел, – честно ответил Ваня. Вадим посмотрел на Дениса, тот ответил: – Не заметил. Вадим цокнул языком, вздохнул: – Мы весь вечер потом просидели в лесу, разговаривали. У меня шансов ноль, я в этом почти уверен. Но… – Ты попытайся, а потом уже говори, – задумчиво сказал Денис. – Девчонки часто передумывают. Сначала одно-о, потом – друго-ое. Вадим кивнул: – Да. Знаю. В прошлый раз тоже всё начиналось с простого общения, так что… – Ты главное настрой не теряй, – сказал Ваня. – А остальное будет. А если не будет, то Вермут дура. – Ещё какая, – кивнул Денис, затянулся электронкой и медленно выдохнул дым. Вадим поднял глаза на Ваню, спросил: – Так ты в итоге с Легостаевой потрахался? Ваня покраснел. Вадим поднял брови: – Серьёзно?! – Ну нет, – Ваня поставил банку пива на стол. – Мы просто разговаривали. А потом я её поцеловал. У меня так руки дрожали, надеюсь, она не заметила… – И как оно? Это же Легостаева. – Нормально. Денис грязно улыбнулся: – Но со мной всё равно лучше, скажи же. Ваня взмахнул рукой – банка пива взорвалась прямо у Дениса в руках. Несколько секунд все молчали, Денис, зажмурившись, ждал, когда с лица стечёт основная пивная жидкость. Потом медленно провёл рукой по лицу. – Понял, – сказал и облизал указательный палец. – Я тогда был пьяный в говно. И накуренный. А вы вспоминаете это уже полгода, – мрачно сказал Ваня. – Общие воспоминания же, – ответил Вадим. – Я даже не помню ничего. Денис сделал несколько быстрых движений пальцами, убирая с себя пиво. Сказал: – Если тебе станет легче, целуешься ты хорошо. Легостаевой понравилось, я уверен. Ваня ещё раз покраснел. – Ладно, – взял закрытую банку пива, открыл, протянул Денису. Денис взял пиво, отхлебнул. – Чудно, – Вадим хлопнул в ладоши. – А теперь предлагаю нажраться. – Пивом? – Ага, – Вадим достал из-под стола две бутылки виски, – пивом. В четверг, 26 сентября, Кристина вышла из спальни, через гостиную мимо восьмиклассников, играющих в ​​неизвестно откуда взявшуюся на горе приставку. В коридоре у входа в гостиную семиклассники играли в ​​«Удочку»: две девочки водили по мраморному полу скакалкой, ещё четыре – через неё перепрыгивали. – Уля, выходи, тебя задело! – Я успе-ела, вообще-то! – Я видела, что тебя задело! – Ничё ты не видела! – Вот именно не видела! Я видела, она успела! – Да не успела она! – Уля, выходи! Кристина завернула в коридор, ведущий к Северным воротам. Сегодня было её третье занятие с Воронцовым. На первом они не тренировались: Дмитрий Владиславович просто рассказывал ей про Моргану, про другие заклятия, связанные с её родом, сказал сделать ритуал. На втором занятии отрабатывали заклинание мрака… – Ты уже научилась его вызывать, это полдела. Сейчас постарайся сделать его как можно мощнее, вокруг тебя столько тени, черпай её из каждого угла кабинета, давай. И прошу, Вермут, не сдерживайся. …и вот, сегодня было третье. Что они собирались делать, Кристина не знала. Хотя это, казалось, было и не важно. Ей нравились занятия. Нравилось, что тело постепенно наполнялось силой, она чувствовала, как магия текла по венам, её становилось больше с каждым днём. Нравилась сила. Единственное, что что омрачало эти новые ощущения, – чей-то голос, который время от времени звучал в голове: тихий, незнакомый…требующий крови. Кристина его игнорировала. Но не замечать не могла. Не тревожиться – тоже. Стоило рассказать Воронцову, он, скорее всего, знал, почему оно происходило, но Кристина не могла. Голос казался слишком родным, близким, как будто бабушка нашёптывала колыбельную поздней ночью перед сном. Только вместо колыбельной – призывы убивать. Кристина вышла через Северные ворота на меридиан. Отсюда до кабинета Воронцова – несколько минут. В груди медленно росло смущённое волнение. ...убей… Кристина вздрогнула. На всякий случай оглянулась, но, конечно, вокруг никого не было кроме двух девятиклассниц да какого-то пацана, курящего за бюстом Гагарина. Это всё только в её голове. Неправда. Выдумки. Галлюцинации. Они ничего не значили. Ей и раньше хотелось убивать. Конечно, её желание и желание, допустим, какого-нибудь Джеффри Даммера или Чикатило отличались. Она никогда не хотела убить-убить. Но иногда появлялся интерес: а что будет, если скинуть человека с балкона? Устроить пожар на Медном бульваре? А если пожар будет, успеет ли она сама спастись? Арестуют ли её за поджог? Странные мысли, наверно, но Кристина была уверена: все периодически думают о чём-то подобном. Закон жизни. Но воплощать эти мысли в реальность она не собиралась. Всё-таки она не Джеффри Даммер и не Чикатило, она не сумасшедшая. Да и, честно говоря, ей было просто-напросто лень, слишком много думать, составлять идеальный план, дожидаться подходящих условий. Бр-р-р, скука смертная. ...убить… А голос в голове…что ж, у каждого человека есть голос в голове. Мы же слышим свои мысли, они звучат в головах, озвучивают каждое действие, иногда мысли комментируют сами себя, тогда этот мысленный голос раздваивается, растраивается, расчетвертовывается, и вот уже их шестеро, все твердят что-то своё, в сознании возникает ужасная путаница и кажется, что легче – сразу в окно. У Кристины, видимо, было что-то подобное. Просто один из голосов постоянно напоминал, что она должна быть ответственной, следить за своими поступками, уважать окружающих, что ещё там надо обычно делать, чтобы все были в безопасности, а другой… ...убить… Кристина остановилась перед дверью, подняла кулак и три раза постучала. – Входи, – раздалось с той стороны. Кристина потянула дверь на себя и вошла в кабинет. Лида поздоровалась с Соней, открыла дверь своей спальни и зашла внутрь. Закрыла дверь, прислонившись к ней спиной. Закрыла глаза и откинула голову. Что только что произошло? Что-то неправильное, странное, запретное и запрещённое, неправильное, неправильное, неправильное неправильноенеправильноенеправильное. Неправильное. Лида открыла глаза. В комнате было темно, ничерта не видно. Моргнула. Темнота в комнате ничем не отличалась от темноты за закрытыми веками, Лида словно потерялась во времени и пространстве, она ничего не видела, ничего не чувствовала, ничего не ощущала. Только гладкую поверхность двери за спиной да липнущую к телу рубашку. Губы горели. Лида глубоко вздохнула. Медленно вдохнула. Дёрнула пальцем – зажглась лампа у кровати. На тумбочке, словно простынь после постыдного ритуала, лежало письмо всего с двумя предложениями: Лида, добрый вечер. Прошу зайти ко мне в кабинет после уроков. Пропуск на Нижние этажи прилагаю к письмо. А.М. Лида не знала, зачем директриса хотела её видеть. Знала ли Мороз с самого начала? С самого начала всё продумала? ...ты очень красивая, Лида, ты знаешь это? И взгляд такой, словно смотрит сквозь неё, Лиде не понравился этот взгляд, но в то же время ей было странно приятно, но в первую очередь ей не понравился, не понравился, совсем не понравился этот взгляд, она чувствовала себя мошкой, пойманной в ловушку, устройство которой не понимала, Обет, данный Маше, горел на запястье, затягивался всё туже, лишая её выбора, дыхания, свободы. А Мороз всё смотрела, и взгляд у неё становился слишком живым, зрачки расширены, губы полуоткрыты. Лида могла бы подумать, что директриса была красивой. Она на самом деле была: длинные чёрные волосы, массивные серьги, плотная мантия, расшитая серебром и кристаллами – Анна Мороз была красивой. Могущественной. Лида её немного боялась. Она сидела за столом, положив руки на колени, и могла только кивать и иногда смущённо улыбаться. Что-то отвечала, уже сама не помнила, что именно, Мороз её о чём-то спрашивала, об уроках, кажется, одноклассниках, какие цветы она любит, когда у неё день рождения, всякие мелочи, которые в совокупности не имели никакого значения, но Мороз продолжала спрашивать, а Лида – отвечать, а в нескольких метрах от них стояла никому невидимая Мор и наблюдала за происходящим с едва заметной улыбкой… Лида оттолкнулась от двери и медленно прошла к своей кровати. Ира, наверно, скоро вернётся. Лида не знала, где этим вечером торчала соседка, наверно, как всегда, в Панотеке среди картин Мане, Моне, Сурикова и остальных. Лида была в Панотеке только один раз года три назад, ей не очень понравилось. Наверно, картины и искусство были не для неё. Но Ире нравилось, она ходила туда чуть ли не каждую неделю. Лида была только рада – больше времени побыть одной. Сейчас быть одной не хотелось. Потому что вместе с одиночеством к ней приходили мысли. Они лезли в голову, в комнату, в каждый угол сознания. Она поднялась с Нижних этажей всего полчаса назад. Казалось, прошло намного больше. Час, день, неделя, месяц, год. Вечность. Лида вздохнула. Посмотрела на раскрытое, словно пасть оборотня, письмо. Смотрела секунду, две, три, четыре, пять, шесть, по коже ползло неприятное липкое ощущение, сковывающее движения, семь, восемь, девять, Лида подняла руку – письмо загорелось и тут же погасло. Не осталось даже кучки пепла. ...о чём ты мечтаешь? Мороз спросила это так просто, нарушила минутное молчание. Лида подняла на неё глаза и задумалась. Мечтает. О карьере? Так и ответила. О карьере, она мечтает о карьере, работать главной зельеваркой в АМНЕЗИИ, получать много денег, ни от кого не зависеть, она мечтает о карьере, не хочет ни в чём себе отказывать, не хочет, чтобы ею командовали, Лида мечтает о карьере и быть самой себе начальницей. Мороз слушала, улыбаясь и кивая. Сказала, что это очень хорошая мечта. Сказала, что она будет рада помочь Лиде, потому что это очень хорошая мечта. Сказала, что она всегда помогает своим ученикам, если находит их цели и желания уважительными, а цель у Лиды заслуживает уважения, потому что это очень хорошая мечта. Сказала, перекинулась через стол и коснулась своими губами её. Лида замерла. Хотела отстраниться, поднять руки, уйти, убежать, хотя бы замычать, но в эту самую секунду над ухом раздался шёпот Маши: «Согласишься на любой вид физического контакта». Она знала? Значит, знала. Что Мороз захочет её поцеловать. Захочет и поцелует. Лида сидела, не шевелясь, чувствуя, что губы у директрисы тёплые и мягкие. Она почему-то всегда думала, что Мороз холодная. Как лёд, снег, зимнее озеро, луна. Холодная. А она оказалась тёплой. Совсем как человек. Лида сидела, не шевелясь. Мороз отстранилась, ещё раз прошептала, что она очень красивая, села обратно, положила перед собой какую-то толстую папку и сказала, что Лида может идти. Лида провела руками по лицу, волосам, сделала очередной глубокий вдох. Где-то у неё были сигареты, кажется. Открыла верхний ящик тумбочки: бумажки, бумажки, бумажки, доклады, отчёты культмассового сектора, старая домашка для Кропоткина, ещё какие-то бумажки, словарь латыни, вот, в самом низу – полупустая пачка ванильного чапмана. Зажала сигарету между губами, зажгла огонёк на кончике дрожащего пальца, медленно выдохнула сладковатый дым. Голова стала ватной после четвёртой затяжки. Жаль, что ощущение это не вечное, лишь на пару минут. – Ты видела папку? Лида вздрогнула. Из тёмного угла выплыла Маша. Волосы растрёпаны, под густо накрашенными глазами – круги, то ли осыпавшийся макияж, то ли синяки. Кожа бледная. Даже для неё, то ли живой, то ли мёртвой, – слишком бледная. – Папку? – переспросила Лида. – Да. Коричневую папку. Ты должна её достать. – Там очень много папок… – На ней написано моё имя. Ты должна её достать. – Опять пробираться на нижние? – Нет. Анна снова позовёт тебя к себе. Ты должна забрать папку из её кабинета. Лида усмехнулась: – Мороз внимательная. И сильная. Увидит, что я роюсь в её вещах, прикончит. Маша проплыла по комнате и остановилась в метре от сидевшей на кровати Лиды: – Возможно. Ты должна дождаться удачного момента. Коричневая папка, – она развернулась и уже почти скрылась в темноте комнаты, когда Лида спросила: – Что в ней? В этой папке? Маша остановилась. – Вся правда о том, кто такая Анна Мороз. Как заберёшь, можешь почитать. И рассказать всем вокруг. Маша растаяла в темноте. Лида ещё ещё несколько минут сидела с тлеющей сигаретой между пальцами и смотрела в пустоту.