Rowena's Study

      — Нет, Нотт, тебе нужно сверить руну Годфрика с переходной руной Долфилда, прежде чем записать ответ, — упрекнула она ухмыляющегося тёмноволосого волшебника. На «учебном свидании» они были уже около трёх часов, и Гермиона всё больше раздражалась из-за слизеринца.       — Мне не нужно ничего проверять, Грейнджер. Я знаю, что прав, — сказал он с неприсущим ему высокомерием. Он ухмыльнулся, когда она выхватила лист пергамента у него из-под руки.       — Сейчас и посмотрим, — пробормотала она себе под нос, начиная сверять его перевод. Он ухмыльнулся ещё шире, когда она собрала густые волосы в пучок, а выбившиеся локоны заправила за уши. Нотт откинулся на спинку дивана, скрестил руки на груди и принялся наблюдать за ней; взгляд голубых глаз пробежался по лицу, рукам и чернильных пятнам на пальцах. Гермиона знала, что он смотрит на неё, но заставляла себя не отрывать взгляда от листа. Уровень её раздражения лишь повысился, когда она поняла, что Теодор был прав. Ему не нужно было сверять руны, и он выполнил задание, полученное ими сегодня, менее чем за час; у Гермионы это занимало несколько дней.       Не желая признавать, что она была неправа, гриффиндорка ещё раз пробежалась глазами по страницам. Нотт вытащил палочку, Гермионе пришлось приложить все свои усилия, чтобы понять, какое именно заклинание он пытался вызвать. Очень тихо прозвучало Экспекто, прежде чем она медленно перевела на него взгляд. Он выводил палочкой элементы заклинания Патронуса. Несколько мгновений она смотрела на него, но из палочки не вылетало и искры. Когда он заметил, что она наблюдает за ним, взмахнул палочкой, вырисовывая в воздухе какой-то узор, перед ними появилась бабочка, она подлетела к Гермионе и приземлилась ей на ладонь. Насекомое просидело ещё несколько секунд, взмахивая крыльями вверх и вниз, прежде чем превратиться в сотни сиреневых звёзд.       — Ты закончила проверять? — спросил Теодор.       — Да, — фыркнула она, протягивая ему пергамент.       — И как тебе мой перевод? — он снова ухмыльнулся.       — Ну… нормально, — пробормотала она, закатывая глаза и поворачиваясь к нему лицом.       — Ты имеешь в виду, что он идеален?       — Ты слишком много о себе возомнил.       — Лишь в нескольких вещах, и Руны — одно из них.       — А другие?       — Ты о чём?       — В каких других вещах, по твоему мнению, ты хорош?       Он с минуту смотрел на неё, открывал и закрывал рот, пытаясь найти слова.       — Ни в чём, — тихо сказал, прежде чем наклониться вперёд и положить локти на колени, а голову — на ладони. — Я ни в чём не хорош.       — Я думаю, что хороша в вязании, миссис Уизли учила меня на рождественских каникулах, когда мы были на шестом курсе, — она поднялась с ковра, на котором была до этого, подошла к дивану, на котором сидел Нотт, и устроилась на подушке, поджав под себя ноги. — Если выбирать из всего, в чём… кроме Рун, ты хорош?       Он повернул голову, смотря на неё. Одна половина его лица освещалась огнём камина, а другая оставалась в тени. Время от времени он сжимал и разжимал зубы, что можно было понять по ходящим желвакам. В глазах играл всё тот же огонь. Она подумала, что он не ответит, но тут Теодор глубоко вздохнул и тихо произнёс:       — Я хорошо летаю.       — Да, — согласилась она, пододвигаясь чуть ближе к нему. — Я хороша в защитной магии. А ты?       — Я хорош в заклинаниях.       — Я хороша в дуэлях.       — Я хорошо запоминаю… даже мельчайшие детали.       — Не боюсь давления со стороны.       — Окклюменция.       — Борьба.       Их забавная игра теперь казалась мрачной из-за ответов, они оба уставились на огонь и смотрели на него, пока Нотт не произнёс:       — Отсиживание в стороне.       — Нотт… — она собиралась задать ему какой-то важные вопрос, связанны с его ответами. Она собиралась спросить, почему ему пригодилась окклюменция или способность скрываться, или почему он почувствовал необходимость ответить, что он ни в чём не хорош; но когда она снова взглянула на парня, сидящего перед ней, все эти вопросы показались неправильными. Поэтому они оба сидели в тишине, его лицо, уставшее и замученное годами того Ада, через которые им всем пришлось пройти, купалось в свете камина; Гермиона теряла самообладание. Она эгоистично заставляла его отвечать ей, но оправдание этому было: она хотела, чтобы он продолжал говорить, а не закрывался в коконе из собственных проблем. Вспомнив игру «Правда или Действие», в которую они играли неделю назад, она решила пойти по более лёгкому пути.       — Какая твоя любимая еда?       Он снова посмотрел на неё, уголок его губ приподнялся в той ухмылке, которую она так любила, но тем не менее не охватывала глаз цвета океана.       — Мне очень нравится шоколадное печенье, Грейнджер. А тебе? — Гермионе потребовалось время, чтобы понять, что его глаза меняются вместе с его эмоциями, и она поклялась себе, что изучит каждый оттенок этих эмоций.       — Я люблю свежие фрукты… вообще любые.       — Какое твоё любимое время года? — спросил он, наконец снова ровно садясь и пытаясь расслабиться.       — Я люблю зиму. Мне нравится, когда холодный воздух обжигает лицо, а, проснувшись, в окне ты видишь дома, покрытые снежным покрывалом. Мне нравится то чувство, когда ты первая выходишь на улицу и оставляешь за собой следы. Раньше я проводила вечера в Гриффиндорской башне, глядя в окно на снег и его чистоту, — она придвинулась ещё ближе к нему, кладя голову на его плечо. Гермиона часто так сидела с Гарри или Роном, но сейчас, в тишине общей комнаты, это действие казалось более интимным.       — Я тоже люблю зиму. Её тишину. Будто даже звери знают, что прерывать молчание леса нельзя. Создаётся ощущение, что всё в порядке, что все просто отдыхают, что даже деревьям нужен сон, — Гермиона почувствовала, как наклонилась его голова, но, видимо, Нотт был недостаточно смелым, чтобы сократить эти несколько сантиметров и коснуться своей щекой её макушки. — Любимое животное?       Она чуть не ответила «выдра». Слово застряло в горле, готовое слететь с языка, но она вовремя закрыла рот, помотала головой и тихо произнесла:       — Я больше не уверена, — не то чтобы выдра была её любимым животным, но она всегда чувствовала связь именно с выдрами… но в последнее время она этого больше не ощущала. В комнате повисла тишина. Это напоминало о той зиме, про которую пару минутами ранее так самозабвенно вещал Нотт; Гермиону разморило от тепла камина, глаза сами собой начали закрываться. Она чувствовала себя в безопасности, лёжа на плече едва знакомого человека. Но она отогнала от себя все подобные мысли и просто позволила моменту наполнить её похолодевшую душу.       Она заснула не более чем через пять минут, поэтому не чувствовала, как слизеринец опустил её обратно на диван. Она не слышала, как он прошептал, что она так красива, и не знала, что он укрыл её своим собственным одеялом. Она не чувствовала, как он опустился на одно колено перед диваном и приблизил лицо к её лбу. При жаре огня она не почувствовала его дыхания в нескольких дюймах от своего лба, когда он намеревался нежно поцеловать её. И она определённо не чувствовала, как он засомневался. Она не почувствовала, как он отстранился. Она не слышала, как он тяжело вздохнул и ушёл. Однако она услышала тихий щелчок закрывающейся двери, прежде чем снова впасть в бессознательное состояние, окружённая запахом пергамента и едва узнаваемым сладковатым ароматом.