Rowena's Study

      Гермиона распахнула дверь в гостиную старост и тут же почувствовала резкий запах огневиски. Нотт восседал в своём любимом кресле, но видно было лишь силуэт, освещаемый пробивающейся сквозь кухонное окошко луной. Рука покоилась на подлокотнике, покачивая хрустальный бокал и расплёскивая по его краям тёмную жидкость. Гермиона подняла палочку и зажгла камин, яркие желтоватые пятна тут же начали свой танец на скулах Теодора.       — Драко, я же сказал, что больше не хочу с тобой разговаривать, — прозвучал уставший отрывистый, будто после часового крика, голос; но головы Нотт так и не поднял. Он поднёс стакан к губам и уже собирался сделать очередной глоток.       — Акцио огневиски. Ты назвал его по имени, значит, в чём-то разочарован, — она подошла к дивану, подхватила висевший в воздухе бокал и осушила его одним глотком. Горящая в горле жидкость оправдывала своё название, но Гермиона лишь наслаждалась алкоголем, зная, что этим вечером ей понадобится ощущаемое с его помощью мужество.       Он ухмыльнулся уголком губ.       — Нет, Грейнджер. Я просто устал. Где ты была?       — В кабинете Кандиды, — Теодор вскинул голову и, прищурившись, посмотрел на неё. Он встал с кресла, чуть пошатываясь, но потом всё же удержался на ногах и направился в противоположную от гриффиндорки сторону. Но Гермиона обладала неплохой реакцией и успела удержать дверь его спальни, прежде чем Нотт успел бы захлопнуть её прямо перед носом девушки. — Нужно поговорить, — она прошла мимо него в комнату и плюхнулась на сундук в ногах его кровати. Гермиона сложила руки на груди и приподняла бровь. Голова Теодора была опущена, руки свисали вдоль тела, кулаки то сжимались, то разжимались, дыхание было прерывистым. Дверь за ним тихо закрылась.       — Грейнджер… убирайся, — по отношению к ней он всегда проявлял только теплоту, но ледяные нотки в его голосе застали Гермиону врасплох. Из разговора с Малфоем она узнала, что у Нотта была и тёмная сторона. Сторона, которая, по-видимому, давала о себе знать каждый раз, когда дело касалось неё. Она никогда не встречалась с этой стороной лично, но после стольких лет борьбы инстинкт самосохранения начинал давать о себе знать, сжимая грудную клетку в тиски. Но это же Нотт, он никогда не обижал её. И не обидит. Поэтому Гермиона лишь расправила плечи, а руку с палочкой положила на колени.       — Нет. Я никуда не уйду, пока ты со мной не поговоришь, — она сжала губы в тонкую линию, выражая решимость.       — Я сейчас не хочу говорить ни с тобой, ни с Драко, ни с кем-либо ещё, если уж на то пошло. Иди в кабинет Кандиды и будь с ним. Я просто хочу напиться или поспать, учитывая то, что ты забрала у меня грёбаное огневиски, думаю, скорее последнее, — его тон стал ещё холоднее, казалось, что можно получить серьезное обморожение.       — Поговори со мной, и я уйду.       — Почему ты, блять, не можешь просто уйти, проклятая гриффиндорка? Хоть раз в своей чёртовой жизни откажись от помощи кому-то, — он перевёл на неё взгляд уже не синих, а тёмно-тёмно-серых, как грозовые тучи, блестящих глаз. Желваки на скулах сжались, а губы искривились в оскале. Он выглядел разъярённым, но что-то скрывалось за этой маской. И вскоре Гермиона поняла, что это боль, которую Нотт так безуспешно пытался отодвинуть на второй план.       — Почему ты подрался с Гойлом? — с мгновение он смотрел на неё, а затем издал звук, похожий на утробное рычание.       — Не важно! — он отвернулся, теперь буравя взглядом шкаф. — Никогда не было важно.       — А я думаю, важно. И друзья не оставляют друг друга, если один из них в беде, — Теодор усмехнулся словам, сказанным им самим несколько месяцев назад. Гермиона встала с насиженного места и подошла ближе к Нотту. Свою палочку она отбросила к сундуку, боясь, что неконтролируемая внутренняя магия наделает дел, кончики пальцев уже покалывало, будто от маленьких электрических зарядов; но на самом деле она хотела, чтобы Нотт видел, что она доверяет ему. Он вздрогнул от глухого стука упавшей палочки, а затем заговорил снова, низким голосом.       — Пожалуйста, я больше так не могу, — гнев исчез с его лица, теперь слизеринец выглядел разбитым, не плевался сплошными льдышками, а умолял, как маленький ребёнок, выпрашивающий мороженое.       — Как?       — Я больше не могу быть вторым.       — Что ты имеешь в виду? — она шагнула ещё ближе и положила ладони ему на грудь, но он прервал зрительный контакт, отказываясь встречаться с ней взглядом. Шоколадного цвета глаза Гермионы бегали по его лицу, пытаясь заставить посмотреть на неё; и на какую-то жалкую секунду ей показалось, что их взгляды встретились. Сердцебиение под ладошкой ускорилось, а Гермиона лишь наслаждалась этим. В какой-то момент он приник ближе к её рукам, будто гриффиндорка была крепким деревом, способным укрыть его от бури. Но в то же мгновение Теодор отстранился и отошёл к кровати.       Он рискнул повернуться к ней только через минуту, глаза всё ещё отражали картину шторма в бушующем море; Теодор мерил шагами ничтожно маленькое пространство между постелью и комодом около неё, отчаянно взмахивая руками.       — Я уже не могу быть вторым после него. Всегда был. Даже когда мы рассказывали отцам о том, в чём преуспевали. «Почему ты не можешь быть таким, как Драко, Тео? Драко — отличный наследник, таким и должен быть чистокровный волшебник. Только посмотри, как он унижает магглов!» — Нотт в ярости выкрикивал слова собственного отца. — Меня отставили на задний план, когда дело дошло до квиддича, хотя мы оба знали, что я летаю лучше. Блять! Даже ты думала, что он второй по успеваемости в классе. Я всегда был лучше него почти по каждому предмету, но меня никто не замечал! Конечно, с его-то павлиньими наклонностями и несносным характером. Ты знала, что единственный предмет, в котором он разбирается лучше меня, — Зелья? — Теодор устало провёл рукой по лицу, шумно вздыхая, и повернулся к Гермионе, встречаясь с ней взглядами. Его глаза выражали столько различных эмоций, что у неё перехватило дыхание. Она никогда не видела его таким, обычно Нотт сдерживал свои чувства, но теперь стены, скрывающие их ото всех, будто разлетелись на миллионы кирпичиков. С мгновение он раздосадованно смотрел на Гермиону, а потом продолжил, но уже тише: — Но знаешь, что, Грейнджер, я мог бы прожить всю жизнь, находясь в его тени, если бы ты заметила меня. Если бы я имел хоть какое-нибудь значение для тебя. Я имею в виду, ты ценишь меня, как друга, но не как…       — Нотт, я заметила тебя, — он нервно усмехнулся и запустил пальцы в волосы. Раньше она с уверенностью могла сказать, что этот парень нравился ей, но теперь, когда он… такой открытый… чувства Гермионы лишь росли. Он заговорил снова, но его голос был твёрд, Гермионе оставалось лишь слушать.       — Нет, ты не заметила. Когда мы сидели в карете, ты не заметила. Я заговорил первым, а ты думала, что он будет старостой мальчиков. Кто бы посчитал старостой тихого Теодора Нотта, когда есть Драко Малфой? Как вообще я мог стать старостой?! Когда ты зашла в кабинет Кандиды, первым увидела его. Когда мы танцевали, первым ты схватила за руку его. Ты заснула с ним на диване. В Большом зале ты позволила ему обнять тебя. Хочешь знать, почему я полез в драку с Гойлом? Потому что не мог стоять и слушать, что они говорили о тебе. Что они всегда говорили о тебе. Конечно, Малфою и сейчас лучше, он может видеть свет каждый грёбаный день, но опять же этот свет я заметил первым. Мне указывали, как я должен себя вести, но вы показали мне другой мир. Ты и моя мама. Я понял, что магглорождённые такие же, как и мы все, задолго до Малфоя. Но ты выбрала его вместо меня!       — Нотт…       — Не называй меня так! Его ты зовёшь Драко, но почему меня Ноттом? Почему не Тео? — одинокая слеза скатилась из уголка его глаза. Он судорожно вздохнул и опустил плечи от бессилия. Когда он заметил, что слёзы уже беспрепятственно текли по щекам, снова попытался надеть маску безразличия, которую носил вот уже целый год, расправил плечи и прикусил губу. Нотт пару раз глубоко вздохнул, Гермиона по глазам увидела, что стены, разрушенные несколькими минутами ранее, снова восстановились.       — Прекрати! — крикнула она. Он, нахмурившись, посмотрел на неё. — Не закрывайся от меня! Не отгораживайся, пожалуйста, — но было слишком поздно. Он уже мыслями был в далёком месте, где никто и никогда не смог бы ему навредить. Где всё, что причиняло боль, было помещено в ящики со свинцовыми крышками и спрятано за толстыми стенами. Размышления и воспоминания были откинуты в самую недоступную часть мозга. Гермиона в отчаянии заплакала.       — Я заметил тебя, — тихо признался он, ещё больше закрываясь. Нотт смотрел в пол, руки безвольно повисли вдоль тела. — Я заметил тебя ещё в поезде, когда ты искала жабу Лонгботтома. И на втором курсе, когда ты всё свободное время проводила в библиотеке, ища информацию о слизеринском монстре. На третьем, когда ты использовала маховик времени, — Гермиона подняла голову, пытаясь различить его очертания сквозь пелену слёз. Он знал о маховике времени… Откуда? Но подумать об этом ей не дал голос Теодора: — Я заметил тебя ещё до Святочного Бала. Тогда ты проводила время с Крамом, потому что считала его привлекательным. Ты бросала взгляды в его сторону, думая, что никто не видит. Я видел… Я смотрел. Я так разозлился, когда ты что-то сделала со своими волосами, только чтобы выглядеть красивой для него. Разве ты не осознавала, насколько прекрасной была и без этой причёски?       Взгляд его теперь уже голубых глаз изучал её лицо, ища ответ на заданный вопрос. Но, когда она ничего не сказала, он продолжил:       — Я заметил тебя, когда ты наложила заклинание на фальшивые галеоны. Когда ты плакала из-за Уизли и той белобрысой девчонки, — он вздохнул и отодвинул стену, закрывающую его от всего мира, чего-то ожидая. — Почему ты не можешь заметить меня, Гермиона? — прошептал он, голос срывался от переполняющих его эмоций и вызывал у неё дрожь. Её имя, срывающееся с его губ, звучало как-то правильно.       В памяти всплыла ночь, когда Нотт ввалился пьяным в общую гостиную, а в голове Гермионы появилась безумная идея. И эта идея может разбить ей сердце, но других мыслей, как доказать Теодору, что он значит для неё, не было. Она шагнула в его сторону и опустила глаза, боясь увидеть его реакцию. Гермиона начала тихим голосом:       — Знаешь, что я чувствую, вдыхая Амортенцию? — он не отвечал, а она подняла глаза, встречаясь с его блестящим взглядом, выражение лица Нотта оставалось настороженным, но без единой капельки надежды. — Я чувствую запах твоей мятной зубной пасты и аромат пергамента на твоей рубашке, после нескольких проведённых тобой часов в библиотеке. Если этого недостаточно, могу сказать, что чувствовала что-то ещё… я думала, что это свежескошенная трава, но теперь я знаю, что это был твой запах. Я не понимала этого вплоть до восьмого курса, когда ты спас меня из воды… ты моя Амортенция. Я не знала, что зелье указывает на тебя, но теперь знаю. М-мне жаль, что я не заметила тебя раньше; только в этом году. Ты — всё, что я замечаю. Каждую секунду каждого дня для меня существует лишь цвет твоих глаз и чувства. Я заметила твои мягкие волосы и то, какой ты сильный. Я замечала, как ты тренировался в вызове Патронуса, когда никто не видит, и как ты уходил из Большого зала во время обеда. Я замечаю, что ты воздвигаешь стены вокруг своего сознания, когда считаешь, что уязвим для окружающих.       Гермиона снова посмотрела на него, в эти лазурные глаза. Почти тот же незабудковый оттенок, который приобретали его радужки в нише. Когда он не сделал ни малейшего движения в её сторону, Гермиона почувствовала беспокойство и начала мять между пальцев край рукава свитера. Ощущение, будто она ждала годами и упустила свой шанс быть с единственным человеком, понимающим все её комплексы и причуды. С человеком, который может часами просидеть с ней в библиотеке, занимаясь, и не будет смеяться над её чернильными пятнами на лице. Хотя она заслуживала такую реакцию в ответ на то, что тянула с признанием слишком долго. Ещё пару слёз упали на её кофту, прежде чем Гермиона развернулась и направилась к двери.       — Мне… мне жаль, что это заняло у тебя время, Тео.       Как только его имя слетело с её губ, она услышала сдавленный низкий стон позади себя, за которым последовало:       — К чёрту всё, — когда она развернулась, увидела Нотта, пересекающего разделявшее их расстояние двумя большими шагами.       Он обхватил её лицо двумя своими ладонями и прикоснулся губами к её. Гермиона ожидала от поцелуя грубости и торопливости, потому что весь её опыт ограничивался именно такими, но этот был медленным и нежным. Родным. В желудке вспыхнул пожар, а остаточные искры от него оседали в тех местах, где Теодор касался её кожи. Вкус его мятной зубной пасты и ноток огневиски вызвал у неё стон, который он тут же жадно поймал губами. Гермиона подняла одну руку и зарылась пальцами в его темные волосы, а другой сжала рубашку на плече Нотта. Когда она слегка оттянула его кудри, он издал звук, похожий на рык и попытался смягчить и так медленный поцелуй, но Гермиона наоборот положила ладони ему на скулы и прижала ближе. Он прикусил её нижнюю губу, пуская по коже мурашки. Через несколько мгновений он опустил руки на талию гриффиндорки и отстранил её от себя.       — Грейнджер, я должен был сделать это, ещё когда Забини загадал мне действие. Но я был напуган, самоконтроль, ну, понимаешь… а сейчас… сейчас мы не можем, — он прислонился своим лбом к её, тяжело дыша, пока Гермиона старалась прийти в себя и отойти от затмившего разум желания.       — Почему не можем? — дрожащим голосом спросила она, тщетно пытаясь увлечь его в новый поцелуй.       — Малфой…       — Ты ведь достаточно умный, чтобы понять, что меня не привлекает белобрысый хорёк, — её губы растянулись в той ухмылке, которой она научилась у своих слизеринцев.       — Ты… значит… вы не…       — Нет… мы не вместе, никогда не были и никогда не будем. А теперь, если не возражаешь, я по… — она не успела закончить, так как он снова прижался к её губам, но уже более яростно и требовательно. Он толкнул её к двери и провёл языком по её нижней губе; Гермиона почувствовала жжение деревянной поверхности на лопатках. Она приоткрыла рот, стремясь почувствовать его вкус. Среди пасты и огневиски чувствовалось что-то, необъяснимо похожее на Тео. Это напоминало его запах, Гермиона простонала и соприкоснулась с ним языками. Пальцы перебирали длинные волосы, путаясь в кудрях, которые ему так нравились.       Когда одна его ладонь опустилась на её талию и начала задирать рубашку, Гермиона поняла, к чему всё идёт, и, собрав в кулак всю свою силу воли, остановила его:       — Тео… как… как много ты выпил? — он уже целовал её шею. Нотт застонал, лизнул её кожу, посасывая, но не оставляя следов.       — Не слишком… я всё ещё осознаю, что делаю, — он переместился на пульсирующую венку около её шеи. Горячее дыхание вызывало дрожь вдоль позвоночника.       — Я хочу этого, Тео, но не так. Не когда ты пьян, — она застонала, когда он поцеловал её кожу за ухом.       Теодор заправил выбившийся локон и оставил поцелуй на лбу Гермионы. Он медленно кивнул и серьёзно посмотрел ей в глаза.       — Знаешь, я чертовски разочарован своим решением выпить, — он ещё раз прикусил её шею и отступил.       — Увидимся утром, — она потянулась к дверной ручке и уже собиралась уйти, но рука Нотта остановила её за локоть.       — Пожалуйста, не уходи… мы не будем делать ничего такого… я просто… пожалуйста, — его глаза вновь блестели незабудково-голубым. Её теперь любимым цветом. Гермиона застенчиво улыбнулась, сняла обувь, забралась в его кровать и ухмыльнулась, заметив своё гриффиндорское одеяло, лежащее на покрывале с семейным гербом Ноттов.       — Только один раз, и без шуток, Нотт, иначе я натравлю на тебя Джинни.       — Угрожаешь мне рыжей? — спросил он, укладываясь рядом с ней. — Обещаю, никаких шуточек, — он повернулся на бок к ней лицом, медленно протянул руку, переплетая с ней пальцы и кладя их ладони около своей головы, и закрыл глаза. Гермиона наблюдала за его сном, за расслабленным выражением лица и уходящими заботами и переживаниями. Она позволила себе широко улыбнуться, приблизиться и поцеловать его в нос, щёку и губы. В тишине спальни Нотта сознание Гермионы посещали мысли и надежды, что завтра Теодор не пожалеет о том, что сказал и сделал под воздействием огневиски.