здравствуй, анюта! ты не навещала меня уже несколько дней — понимаю, что девчушка ты занятая, — так что решил по-быстрому настрогать тебе сие письмецо. я в добром здравии, кормят хорошо, даже выходить разрешают: у меня по плану в день как минимум одна пешая прогулка вокруг больницы. ключица заживает, рёбра тоже чувствуют себя хорошо, думаю, что ещё пару деньков и буду заступать на службу да за своими оболдуями приглядывать... кстати, как они там? ещё не разгромили подъезд? за мной грешок есть один. я в тот день, как упал, так в кино мы так и не пошли... выписать меня должны ближе к пятнице, и в связи с этим я бы хотел попробовать пригласить тебя ещё раз, а выбор фильма только за тобой! надеюсь, что сюжеты "любовь и голуби" тебе по душе. вчера, кстати, ко мне приходил димка, не знаю, рассказывал ли... чаю и мандаринов мне принёс домашних, а ещё восхитительного вкуса оладушки: ну просто пальцы вместе с ними можно съесть! так что при удобном случае попроси его, думаю, не пожадничает и тебе сделать — объеденье. я чутка выше говорил, что выхожу на прогулки каждый день, чтобы сильно спину не пролеживать, так вот: вчера такую картину интересную пришлось наблюдать... прямо у больницы к коту голубь пригрелся, видела когда-нибудь такое? и, главное, кот его совсем не трогает, сидят себе, от дождя прячутся... и бывает же такое! в общем, дни здесь у меня проходят мирно и с уютом, но домой уже хочу страшно... жду тебя с нетерпением до пятницы, а если придешь, принеси, пожалуйста, мандаринов грузинских — больно я за ними соскучился... с самыми тёплыми чувствами, олег. п.с. не забудь сказать мне, на какой фильм ты хочешь пойти.
*** дверь одиночной палаты олега пропустила сквозь себя три стука лёгкого кулачка, а через мгновение, так и не дожидаясь ответа, из-за двери выглянула робкая медсестра с аккуратным конвертом в руках. судаков обернулся на работницу больницы и, увидев в её руках заветное письмо, невольно улыбнулся — наконец-то оно пришло! а он даже начал сомневаться, что на его собственное придёт хоть какой-то ответ... медсестра подошла к олегу и стеснительно протянула ему конверт, заодно приглядываясь к перевязке на его руке и груди: — вам тут письмо пришло, только-только. написано было ещё два дня назад, но у нас с передачей почты проблемки возникли, вот только сейчас почтальон принёс... как ваши рёбра? не докучают? — да так, не очень. ноют, бывает, но... — лейтенант пригладил пальцем собственное имя, написанное наклонным, строгим почерком на конверте и ещё раз широко заулыбался до ушей. — с такими новостями про боль и речи быть не может. тут медсестра тихонько кивнула на письмо светлой головой и поинтересовалась: — что, любимая пишет?.. — да как вам сказать... хотелось бы, конечно, чтобы любимой была, — олег поднял на неё весёлый взгляд и обнадёживающе зажмурился, — но да. мной она уже любимая... — помню, когда вы только поступили, она себе места не находила, если я говорю о ней... тёмненькая такая, с копной на голове, да? — да, да... — ну вот. беспокоилась очень, крутилась, вертелась вокруг меня, очень упёрто требовала пустить её к вам! — девушка засмеялась, кладя на столик у койки авоську с мандаринами, что мирно лежала в её свободной руке всё это время. — и, как видите, я не смогла ей отказать. в общем, если что, говорите, как рука будет беспокоить, я сегодня дежурная! когда за медстестрой наконец захлопнулась дверь, олег осторожно вскрыл конверт и дрожащими от нетерпения руками взял из него самый большой лист бумаги. его глаза сами забегали по быстрым строчкам.дорогой олег, очень хочу извиниться перед тобой за то, что я даже, честно признаться, не сразу письмо прочитала, действительно очень забегалась, подметил верно. в нашем районе хулиганства зачастились, ты знаешь: то окно разобьют, то губу какому-нибудь герою без плаща... кстати, про твоих обормотов! ведут они себя хорошо, но дима чуть ли в последнее время не плачет. во-первых, рябинов перерешал ему все колонки со сканвордами и путаницами до единого, так, что в газетных киосках уже руки разводят, а на днях недавно произошёл вообще вопиющий случай. дима согласился проследить за ними, чтобы ни игорь, и константин местных жителей своими глубокими муз. композициями не донимали, но прибежал ко мне через полдня с лицом белее фарфоровой тарелки. оказалось, что эти двое чуть не спалили вадиму кухню, да ещё и егор его напугал до смерти тем, что прицепил на штангу душа женские колготки, вдел в них голову и начал воображать, что он троллейбус — бедняга до сих пор заикается. как дети, ей богу... но в остальном ведут они себя очень даже прилично! ещё прошу прощения за краткость письма, но мандарины я купила: спросила у димы про место на базаре. когда он отошёл от событий минувших дней, конечно же. а игорь и константин только вчера обезьянник покинули — пришлось посадить их туда для профилактики, от того и приличные. придти, как ты понимаешь, не получилось, но моральная компенсация в виде кое-чего в конверте, помимо моего письма, тебя уже ждёт: костя и игорь больно хотели тебе это передать, даже затихли на день. надеюсь, тебе понравится. аня. кстати! я всё же выбираю "любовь и голуби", но билеты с тебя. за враньё!
читая это простое, быстро написанное, но душевное письмо мгновенно заставило рёбра олега заныть от длительного смеха. судаков утёр слезу радости с уголка глаз, отложил письмо на тумбочку и заглянул в конверт в ожидании найти обещанные каляки-маляки анархистов. аня не подвела — он выудил клочок тетрадной бумаги, на котором синей пастой было нарисованно по-детски небрежное косоглазое солнце с подписью "к.уо" в очках и надпись почерком егора: "давай к нам в измерение! мы". лейтенанта снова прорвало на смех и, понимая, что как бы сильно он не обижался на них, он всё равно их любит, ему ничего не оставалось, как просто дожидаться выписки за прогулками на свежем воздухе, забыв про боль в рёбрах и в сердце. *** — до свидания! — олег попрощался с дежурным врачом и наконец вышел из здания больницы, но уже не на очередную прогулку, а навсегда. он втянул носом воздух и, почувствовав небольшой холодок, почему-то обрадовался: что-то было в нём такого свободного, чего судакову не хватало всё время пребывания здесь. — ох-х, красота какая... по природе вокруг и ветру чувствовалось, что вот-вот настанет май — своего рода проводник между холодом и бесконечной жарой. олег, конечно, жаркую погоду в большинстве своём не переносил, но ради того, чтобы провести время с близкими и больше не сидеть со сломанными рёбрами в больнице-карцере, готов был потерпеть, да и о каком терпении речь, если это время должно пройти с удовольствием? судаков никогда не думал, что за весь этот томительный период он так полюбит картофельное пюре с котлетами... а ведь в детстве он постоянно нарочито ковырял его вилкой, а когда мама уйдёт во двор за хлебом, тихонько отдавал всё семейному псу полкану: пюре и мясо однозначно принесло бы больше удовольствия собаке, чем ребёнку, у которого в голове было только то, как бы пораньше сбежать на улицу. пока олег шёл по омским улицам, он думал, конечно же, о ане и о её письме и почему-то был несказанно рад факту того, что для просмотра она выбрала именно "любовь и голуби", ведь по каким-то непонятным причинам лейтенанту хотелось показать ей именно этот фильм, хотя даже сам не знал, о чём он, но, наверное, точно о чём-то хорошем и светлом... он остановился посреди тротуара, чуть не врезавшись во впереди семенящую бабулю, потому что в голову пришла идея — раз аня работает, он сразу заскочит к ней на работу да спросит, как она вообще поживает, а ведь в письме было сказано про то, что она заработалась... купить ей символические цветы и обновлённые билеты казалось крайне чудесной идеей, что точно скрасит её бытовые будни. олег развернулся и лёгким бегом устремился сначала в киоск с билетами, а затем и в цветочный, купив там прекрасные фиолетовые цветы в горшочке. надпись на ярлычке гласила: "анютины глазки". ноги сами понесли его в участок, а голова было сплошь забита мыслями о том, незанята ли она и сможет ли принять его сейчас, хотя... он же потенциальный, как сейчас можно выражаться, клиент! мало ли, два неугомонных анархиста опять разбушевались... хотя, кажется, в свете последних событий, об этом бы уже знал дима, а если знает дима, узнала бы и аня, но всё же... олег аккуратно придерживал горшочек за днище и уже почти подбегал к участку — дверь открыл проходящий мимо полицейский, а когда в проход влетел судаков и галопом, перепрыгивая через две ступени, понёсся по лестнице, тот бросил на него удивлённый взгляд, покрутил пальцем у виска, мол, полоумный сам пришёл сдаваться, и убрался восвояси. лейтенант замедлил шаг у кабинета, ибо изнутри раздавались приглушённые голоса, при чём один из них — мужской, но явно не димин. он оживлённо и немного подавленно что-то рассказывал анюте, но его слов было в большинстве не разобрать из-за преграды в виде двери. олег осторожно притаился и навострил уши, но тут же похолодел от того, что смог расслышать: — ...развод, да и дети... неужто парни были правы? затуманенный разум отказывался слушать дальше, потому что, как казалось олегу, наслушался уже достаточно, хотя тот, кажется, раздул из слона муху. он аж осунулся за секунды и уже понуро стоял у двери в готовности уходить со своим злосчастным подарком, как вдруг вздрогнул от нежного мужского голоса сзади: — ай-яй-я-я, олег михайлович, а подслушивать-то нехорошо... он обернулся назад и увидел перед собой явно заинтересованного в такой обстановке диму. олег подметил, что у того моментами дёргался глаз — аня снова не соврала. впрочем, всыпет он егору и кузьме чуть позже, а сейчас главным вопросом оставалось то, что делать с димой и куда девать цветы. мысль ударила в голову сама: — ну ты не умничай, а лучше, вон... — олег как-то неуверенно протянул кузьмину цветы и кивнул на дверь, перегоняя вопросы. — отдай, пожалуйста, анюте, как освободится. — а чего сами не передаёте? — да спешу я... ну, будь другом, передай! — так а почему... — всё, некогда мне, потом поговорим, — отмахнулся от него олег и зашагал по коридору, предварительно махнув: привет! как бы не хотелось, а ему снова придётся посовещаться с анархистами — может, их головы способны хоть на что-нибудь такое, кроме, как воображать из себя общественный транспорт и мешать людям жить. *** — да-а-а, лейтёх, ситуация прсто пи... — ти-их, не ругайся! — кузьма закрыл рот ладонью открывшему его егору на счёт случая судакова который раз за вечер и икнул от быстро выпитого алкоголя. — да тут ещё нич... ничер-рта не ясно, можт, она помогала кму, а ты паник рзвёл... — да что тут р-разводить! тут всё пр-редельно по-онятно... — да чё тебе там поня-я-ятно, ась? единственное, что те-ебе пнятно, это то, что коньяк вдки краше, вот, чё тебе по-онятно... — кузя утёр пивную пенку со своих губ и отрицательно помотал головой, глядя на выпитую кучу бутылок в углу комнаты, где, собственно, сгоряча доложил свою руку и олег. — нет. не гдится. надо р-р-разбир-раться, — он повернулся к уже протягивающему большой палец летову. — сгласен? — по-оддер-р-рживаю! пшли в участок... — какой-такой участок, хлопцы? сидеть дома, ну... — олег был ещё способен соображать, но голова кружилась так сильно, что слова иногда путались, а мысли не завершались. — никакого участка, э-э... не будет! не позорьте меня перед ней хотя бы... эй, а куда вы ласты намылили, а? ану стоять! но что костя, что егор его уже не слышали и оказались шибко шустрыми для пьяниц: уже вовсю надевали кеды и выходили, точнее, вываливались из квартиры, а их шаги по лестнице гулко отдавали на весь подъезд. делать нечего — двоих пока ещё не хулиганов нужно было догнать и уложить спать. олег поспешно встал и чуть не рухнул обратно из-за тёмных чёртиков перед глазами, но из-за армейской выдержи быстро собрал себя в руки и понёсся за отстающим от егора кузьмой, стараясь ухватить его за руку уже на улице. стоило ему предпринять попытку удержать его и отвести обратно, как кузя опять вырвался и понёсся заплетающимися ногами за егором, который, как ему и велось, находил путь откуда угодно и куда угодно, даже будучи бухущим в слюни. видать, дельце олега задело их не на шутку... догонять летова было бессмысленно, а рябинов, будто верный миньон, мчал за ним в надежде добиться ответа от анюты, но, пробежав лестничный порог, вбежав в кабинет и застав анюту с кузьминым в крайне удивлённом состоянии, видимо выдохся и обратился ко второму: — дима, пшли решать кросстор... кровстор.... кросссвот... тьху! курить пшли... — потянул его за руку и, ужасно тяжело дыша, вышел из кабинета, волоча за собой ещё и егора. аня перевела взгляд на оставшегося в компании олега, который от упадка сил рухнул в кресло и прикрыл глаза от наступающей тошноты. милиционерша даже толком не понимала, что делать с олегом. она знала, как нужно вести себя с выпившим человеком со всяких практик, но ведь перед ней сидел и задыхался от долгого бега не просто человек, а человечище, лейтенант кгб олег судаков... что ему говорить? она осторожно притронулась к него плечу и сочувствующе спросила, щуря глаза: — выписку праздновали, да?.. — ну... можно и так сказать... — условные, но гнетущие вертолёты над головой олега не давали ему сосредоточиться и решиться на давно изложенную мысль в голове, но наконец он сглотнул тяжёлый ком подступающей рвоты и взглянул на аню мутными глазами, благо, наконец отдышавшись: — аня... анюта... какой развод? дети?... ну... то есть, э-э... в целом, аня понимала, что судаков стал случайным негласным свидетелем сегодняшнего разговора с собственным братом, у которого были проблемы в семье и который решил проведать сестру на рабочем месте, как и олег, но на пьяную голову объяснять такое человеку было бесполезно. она дружелюбно улыбнулся и предприняла попытку поднять его путём заведения руки за плечо: — разводы разводами, олег михайлович, но тебе нужно слегка отрезветь! пошли-ка к тебе домой, умоешься. только ты путь показывай, я же даже не знаю, где ты живешь. лейтенант помедлил минутку, но, наконец медленно кивнув, привстал, уперевшись в стол, и медленными шагами последовал за аней, придерживаясь за её локоть, думая о том, что мускулы у нее будут похлеще некоторых вояк. — тш-ш, вот тут ступенька, осторожнее... — вела его она, приглядываясь к тому, чтобы судаков не упал, пока он подметил для себя, что женится только на ней, если ему позволят жизненные обстоятельства, и ни на ком больше... наконец они преодолели последнюю лестницу и вышли с участка, заворачивая на улицу, пока в десятке метров от них сидели музыканты и милиционер, что нервно покуривал "беломор" и не сказать, чтобы наслаждался лежащими на его плечах патлатыми головами... ну, разве что одной: та, что более кудрявая.