***
Владимир ждал. Ждал не секунданта, а Евгения. Почему? Он хорошо знал его, знал, что он приедет с извинениями и будет каяться, но не получит прощения: он буквально у всех на глазах показал насколько он доступен и ветренен. Да и дуэль уже была назначена. Но хотелось знать: почему он поступил так ужасно, ведь утром было все хорошо и спокойно… Только ради правды ждал его. И ведь вечером он приехал! Было больно смотреть на него, слышать с первого взгляда спокойный голос, на самом же деле Онегин жутко нервничал. — Вам что-то не понятно насчет дуэли? — Владимир, извини… — Евгений, скажите, как Вас можно простить после такого? Я не могу… мое сердце рвется на кусочки при мысли о тебе… Зачем ты так поступил? Зачем? — Ах, мой милый Владимир! Я лишь хотел отделаться от нее. Она обещала отстать, и я подумал о том, что мы тогда не будем отвлекаться и еще… Все же слух о нашей любви пополз, и его нужно было опровергнуть. — Опроверг? Мог бы и ко мне подойти и посоветоваться… Я жду тебя завтра утром, — поэт через силу улыбнулся и отвернулся. Его плечи затряслись, из-за чего Евгений сорвался с места, желая успокоить поэта, — До свидания… Владимир отошел зло рыкнув. Евгению ничего не оставалось делать, как уйти.***
Ночь была бессонная. Владимир сидел за столом перед ящиком с двумя пистолетами и писал еще один стих. Может быть, он будет последним. Нужно будет хоть немного поспать, чтобы рука была твердая. Может, выстрелить вверх? Он все также любит Онегина, но честь… Она была очень важна для Ленского, поэтому он и не хотел примирения. Хоть и ощущение близкой кончины было рядом, Владимир надеялся на то, что Евгений поступит разумно и если и выстрелит, то мимо. Специально. За окном стали показываться утренние лучи солнца. Он так и не уснул. Под глазами красовались темные синяки, придавающие поэту мрачности. Он медленно поднялся, опираясь на стол, и подошел к шкафу. Взял свой любимый костюм и поплелся одеваться. Через час подъехал Зарецкий, взял ящик и поэта, усадил того в бричку и приказал кучеру ехать к мельнице. Снег ровным слоем покрывал поляну, сверкая на солнце. Вспомнилась весна. Тогда он вместе с повесой гулял перед вечером с тем роковым стихом. Краснел от его нарочно глупых шуток. А сейчас он ждет его на дуэль. — Ну и где он? Он уже на полчаса опаздывает! — Сейчас явится… Ленский ходил из стороны в сторону, дрожа от холода. Вскоре послышался топот и из кустов выскочила лошадь с Евгением. Он аккуратно спешился и подошел к противнику. Но дорогу ему преградил Зарецкий. — Почему вы опаздываете и где ваш секундант? — У меня нет людей, кому бы я доверял, разве что… — он глянул на поэта и вздохнул. — Нет, тот, кому я доверил бы быть моим секундантом, сейчас занят… — Что ж… Придется мне быть общим, хотя это и против правил. Начинаем? — Подождите… — он подошел к Ленскому. — Владимир, ты не спал… Может, все же… — Ах, Евгений, прекратите! Вам какое дело до моего физического состояния? Зарецкий, начинаем! Мужчина подошел с раскрытым ящиком. Ленский стянул с себя пальто, чтобы было удобнее. Утром он надел в костюм, привезенный из самой Вены. Помнится, Онегин в Петербурге его заказал в подарок поэту… Пистолеты были уже заряжены. Холодный металл касается кожи. Владимир нервно сглотнул. "Нужно просто выстрелить вверх, выстрелить вверх!"— думает он. Руки трясутся в треморе. Евгений смотрит издалека со свойственным ему равнодушным взглядом. Пять шагов. Нет, он не выстрелит в Евгения, ибо все еще любит его… — Сходитесь! — Зарецкий хлопает три раза. Евгений двигается вперед, из-за чего и поэт делает шаг. Внутри все дрожит, идти получается с трудом, рука отказывается подниматься. Онегин поднимает руку и целится, но куда? Точно в сторону от поэта. Это радует, лишь бы рука его не дрогнула. Евгений нажимает на курок, целясь в правую руку, однако судьба была против. Хоть лепажи и самые точные пистолеты в Европе, все равно косят. Пуля попадает в правый бок. Замирает дыхание. Боль. Страх. Холод. Поэт, округлив глаза, отступает назад, а рот открывается в немом крике. Тошно. Плохо. Мерзко. Темно. В такие моменты и начинаешь понимать, насколько жизнь дорога. Хватаешься за каждую возможность дышать, но все происходит очень быстро. Жадные вдохи все чаще и чаще. Горячая боль разливается по всему телу, руки Владимира невольно ложатся на рану и сразу же пачкаются в багровой крови. Мокро. Он падает на снег, окрашивая его. Чувствует как к нему подбегает Евгений, как он прижимает к себе юношу. Неужели он плачет? Не может быть. После всего, что с ними было, он не может плакать… — Я… люблю тебя… — сказал он с резким выдохом. По щекам текли слезы вовсе не от невыносимой боли, а от понимания того, что он никогда не сможет больше быть с Евгением. Так не хотелось умирать. — Забери мое сердце, Онегин… Забери и сохрани… я хочу чтобы то, что принадлежит тебе… было… ах… рядом с тобой… — Он говорил это быстро, сбивчиво, с остановками на негромкие стоны боли. Изо рта струится кровь, стекая по подбородку за ворот рубашки. — Пожалуйста Евгений… — Нет, нет, сейчас придет врач и ты выберешься, родной мой, только потерпи немного. П-прости меня… — Чч… поцелуй меня напоследок, прошу… Мужчина наклонился и поцеловал юношу, все углубляя и углубляя поцелуй. Во рту разливается привкус крови. Она вкусом будто железо и из-за этого кажется холодной… Поэт в последний раз провел рукой по щеке Онегина и, несколько раз вдохнув, закрыл глаза. Навсегда. Евгений держал на руках еще теплое тело и, положив руку на рану, еле слышно прошептал: — Je t'aime, mon cher… Сделаю все, что ты хочешь, только не оставляй меня… В глазах все плывет. Как он мог выстрелить в своего любимого человека? Он был готов отдать за юношу свою жизнь, но сам же и стал его убийцей. Дрожащими руками он поднимает бездыханное тело и из его груди вырывается душераздирающий крик. Еще и еще. Страх. Холод. Стыд. Гнев. Боль. Боль от осознания того, что этого милого, всегда веселого поэта больше нет.***
«Забери мое сердце… Забери и сохрани» Эти слова гудели в голове, пока Евгений лежал на кровати, уткнувшись носом в подушку, и рвал на себе волосы. Крики давно уже стали хрипами, отчего горло жутко болело. Желание Ленского казалось странным, но может ли оно быть возможным? Кажется, Владимир рассказывал про какую-то жидкость, в которой ткани не разлагаются. А можно ли ее купить? И если да, то где ее достать? Нужно будет узнать у врача…***
— Ах, Марфа… Мне так… жаль. Дайте же мне напоследок зайти в его кабинет. — Конечно, барин, проходите! Ох, совсем скоро сюда приедет дальний родственник господина Ленского… Дня через два. Может, Вы что-то возьмете с собой из барских вещей? Вряд-ли они понадобятся новому помещику… Молодая служанка провела Евгения в кабинет поэта, хотя тот мог бы дойти туда и с закрытыми глазами. Онегин зашел в комнату и обнаружил на вечно сохранявшем беспорядок столе стихи. Они были посвящены ему. Да, Владимир часто посвящал ему стихи, а потом прятал их ему в карман фрака или где-то в комнате, а повеса поддерживал его игру и, находя их, цитировал оттуда строки, тем самым смущая юношу, и бережно хранил каждую рукопись. — Я бы хотел забрать все его работы… — Остальные у него в библиотеке… Евгений зашел в большую комнату, уставленную множеством книг. Мелькали и русские, и французские, и немецкие книги, где можно было отличить "Доказательство бытия Бога", а также работы Шиллера и Гёте. Только на одной полке стояли связки бумаг. — Вы точно хотите забрать все? — Точно, моя дорогая, точно…