Авантюристки

      Павел любил ложиться поздно. Ночь была для него тем временем суток, что позволяло остаться один на один с собой, сбросить с тела давящее напряжение и просто подумать над чем-то более важным. Дела полка, дела товарищей, заменявшие ему личную жизнь, которой у него никогда не было. Пестель был одним из тех, кто не считал обязанностью обременять себя брачными узами — жизнь холостяка его вполне устраивала, и в глубине души он даже этим гордился.       Скромный ужин с сослуживцами казался для него наиболее приятным, чем семейные посиделки в компании истеричной жены. Солдаты не притесняли его свободу, не ограничивали круг его интересов, и Павел искренне был рад, что судьба уготовила ему участь военного офицера, для которого полк и служба и есть настоящая жизнь.       Очередной летний день подходил к концу. Солнце медленно клонилось к закату. Красные лучи пробивались сквозь щели незакрытого окна, меняя белый цвет стен на красно-оранжевый. Пестель сидел за столом в белой рубашке, облокотившись спиной на чёрную спинку кресла, крепко сосредоточившись на дневнике. Единственная свеча в канделябре бросала свет на бежевые листы бумаги, по которой плавно бежали строки от руки немного уставшего мужчины. Однако несмотря на измотанное состояние мысли его не путались и в точности воспроизводили события дня. Каждую деталь, каждую изюминку. Павел любил вести дневник. Он помогал ему осмыслить прошедшее, предать себя на суд самому себе, и тем самым оправдать или же осудить. Потому что главный судья для любого человека — это он сам. К тому же дневник легко компенсировал неразговорчивость полковника, предпочитавший не делиться самым сокровенным даже с близкими людьми. Он был для него другом, надёжнее которого нет. Он никому его не выдавал и не выдаст, ну а если что, то от «друга» можно легко избавиться. Раз и в печку. И кто потом посмеет обвинить полковника в чёрных мыслях, если все они смешаются с печной золой.       Поставив жирную точку, Павел мельком взглянул на распахнутый брегет. Время приближалось к вечеру. Мужчина довольно усмехнулся. Как же быстро летят часы, особенно если занят любимым делом. Глаза медленно пробежались по исписанным страницам, остановившись на пустом месте, и довольная улыбка озарила слегка смуглое лицо полковника. Последнее предложение и можно предаться ещё одному любимому занятию — верховой прогулке. Верный конь пронесёт его вдоль местных улиц, а затем позволит расчесать себе гриву, добавив чувство спокойствия.       Мыслями Пестель был уже в конюшне, но внезапный стук в оконное стекло резко вырвал из объятий желанного счастья.       — Ну что ещё? — мужчина недовольно обернулся на источник звука. Сослуживцы обычно не смели тревожить его лишний раз без повода, ибо знали, что в гневе любимый командир страшен как-никогда. И Павел предположил, что случилось нечто ужасное, что и заставило солдат нарушить его уединение. Нехотя поднявшись с любимого кресла, он приблизился к окну, широко распахнув оконные двери. Под окнами стоял немного взволнованный поручик, с испугом тараща на него шоколадного цвета глаза. — Семёнов, ты что ли? — лениво осведомился Пестель. — В чём дело?       — Простите, что осмелился потревожить вас, Ваше благородие, но тут такое дело. К нам это… Ну… Ну…       — Хорош мямлить! Отвечай, как положено!       — Прошу прощения, Ваше благородие, — Семёнов гордо выпрямился. Мямлить — его отличительная черта, над которой смеялся весь Вятский полк. И только строгий голос командира брал над ней вверх, заставляя выражаться точнее. — К нам студента прислали? Куды его девать-то?       — Кого прислали? — сдвинул брови к переносице, переспросил Павел.       — Студента из училища колонновожатых. Для улучшения знаний. Так куды девать-то его, Ваше благородие?       Пестель подумал, что поручик от чрезмерного пребывания на солнце сошёл с ума. Какой студент? В полку? Не хватало ему, умелому вояке, возиться с мальчишкой, у которого вместо воинского устава ветер в голове. А если, упаси, Господь, что-то с ним случится? Тогда с него как с командира три шкуры спустят, а затем разжалуют и самого заставят чеканить шаг где-нибудь на отшибе страны.       Мужчина с волнением прошёлся ладонью по лицу. На лице выступил пот. И давно ли он стал бояться будущих юнкеров?       — В казарме места есть? — чёрные глаза вновь обратились к трясущемуся Семёнову, в надежде, что тот сейчас раскроется и объявит, что новость о прибытии студента всего лишь неудачная шутка.       — Никак нет, Ваше благородие. Только если где-нибудь в деревне на первую ночь пристроить.       — Не надо в деревню, — резко ответил Павел, тут же нарисовав себе в голове традиционное деревенское застолье с новичком. — Ещё напьётся там и как начнёт куролесить. И что мы с ним потом делать будем? Ладно, сюда ведите. Придётся потесниться, — мужчина желал закрыть окно, но очередная фраза поручика заставила резко отказаться от плана.       — Там ещё кучер раненый. С ним что делать?       — Проклятье, — прошипел Пестель, резко ударив кулаком по подоконнику. — Взвалили на плечи проблему… Кучера отнесите к Вольфу. Пусть он с ним разбирается, а студента ко мне.       — Будет исполнено, — Семёнов рефлекторно отдал честь и, радуясь, что на него не обрушили поток гнева, побежал исполнять приказ. Павел был вне себя. Так хорошо лето началось — без бунта, без дезертирства, а теперь вот, пожалуйста. Студент да ещё с раненым кучером. А если ненароком помрёт ещё? Поди, докажи, что не от рук местных крестьян.       Проводив поручика взглядом, мужчина тотчас начал готовиться к встрече с предстоящим соседом. Дневник с бумагами надёжно «спрятались» в шкаф с замком. Карты и другие важные документы отправились туда же. Пестель не знал, что из себя представляет "будущая ходячая головная боль", как мысленно окрестил он неизвестного, но нутро подсказывало, что лучше лишний раз не откровенничать. Чёрные глаза равнодушно пробежались по обстановке дома. Всё чисто, свежо. Значит, повода стыдиться перед незнакомым человеком нет.       Хотя, почему он должен стыдиться? Мальчишка должен привыкать к тому, что в недалёком будущем и в его доме случится такой же бедлам, состоящий из карт, схем, что будут вершить судьбу страны.       Стук в дверь. Полковник резко вздрогнул. И давно он стал волноваться перед встречей с новобранцем? Мужчина рывком накинул на себя мундир, дабы предать себе образ сурового командира, чтобы у юнца в случае чего отпало всякое желание спорить и признать его власть.       — Войдите, — дверь отворилась. — Проходите, моло… — едва увидев вошедшего, Пестель едва не лишился дара речи. Чёрные глаза расширились до размеров чайного блюдца. На шее дёрнулась вена. Он ожидал кого угодно, но только не этого человека. Не знакомого ему юнца, что в свои годы был нежен словно сирень. Войдя в дом, юноша гордо выпрямился, приставив два пальца к двууголке, устремляя взгляд серых глаз прямо на будущего командира. — Ипполит Иванович? — мужчина медленно отошёл назад, касаясь поясницей спинки кресла. — Это вы или…       — Так точно, товарищ полковник. Разрешите доложить? Воспитанник…       — Да погодите вы с донесением, — уверенно подойдя к двери и удостоверившись, что на улице нет ни одной живой души, Павел задвинул засов и резко выдохнул. Он знал отца Ипполита и не первый год. В груди закралось нехорошее предчувствие. Если сын такого чиновника приезжает без предупреждения, значит, дело серьёзное. И навряд ли это касается службы самого юнца. — Признаться, я очень сильно удивлён вашему приезду, Ипполит Иванович. Не каждый день мне наносят визит люди подобного статуса как вы? Да вы проходите, не стойте. Правды в ногах нет.       Мужчина жестом предложил юноше расположиться в одном из кресел. Ипполит чувствовал себя как ни в своей тарелке, что было вполне оправдано. По молодости он не часто бывал в гостях людей старших его по званию, по опыту, мировоззрению. Каждый раз, когда его приглашали в подобные компании, такие приглашения наводили на него священный ужас, страх. Ему казалось, что подобный «груз» непременно его раздавит, посмеётся над его нелепостью. Ведь в глазах старших он всего лишь нелепое жалкое существо без нужного жизненного опыта.       Пестель казался ему таким же «грузом», но в данный момент задачу облегчало то, что они находились одни в пустом доме. И в душе Ипполита теплилась надежда, что несмотря на известный всем грозный нрав, боевой товарищ его брата Сергея окажется полояльней, нежели Трубецкой. И может даже поспособствует ему.       — Мне крайне неловко, Павел Иванович, что я без предупреждения ввалился в ваш дом да ещё перед отбоем. Определённые обстоятельства вынудили меня пойти на этот шаг. В обычной жизни я бы никогда…       Муравьёв-Апостол вновь чувствовал себя мальчишкой. Точно таким же мальчишкой, как перед братьями, перед Оболенским, Трубецким. Сейчас настала пора испытать подобное чувство и перед «бездушным» Пестеле. Серые глаза с опаской пробегали по чуть загорелому лицу, но вопреки опасениям оно было спокойным. Павел сосредоточенно прислушивался к каждому его слову, и волновался ни меньше его. Словно боялся, что его огорошат просьбой о помощи императорскому посланнику без последующей возможности вернуться назад. Душой он был привязан к России, и каждая разлука с ней приносила ему нестерпимую боль. Тульчин хоть не был настолько далёким городом в отличии от того же Парижа или Мадрида, но даже пребывание здесь не приносило Пестелю желанного спокойствия.       — Друг мой, — как можно сдержаннее обратился он к юнцу, стараясь не показывать своего недовольства с волнением, — у меня уже есть пять человек-сослуживцев, которых невозможно понять. Пожалуйста, прошу вас поточнее объяснить цель вашего визита.       — Прошу прощения, господин полковник, — Ипполит несколько раз откашлялся, но затем взял себя в руки. — Меня направили к вам на практику, так сказать для закрепления полученного материала. Вот приказ директора училища, — немного волнуясь, юноша раскрыл дорожный чемодан и вскоре перед новоиспечённым наставником легла кипа бумаг. Загорелые пальцы осторожно взяли несколько листов и по-хозяйски их перебрали. — Их мне вручили прямо в день отъезда, я сам с ними даже толком не ознакомился.       Пестель с удивлением уставился сначала на юнца, а затем вновь углубился в писанные от руки тексты. Он определённо ничего не понимал. С каких это пор студентов данного училища без особой подготовки, не в военное время направляют прямо в армию, да ещё и без уведомления будущего командира? Комаров кормить?       — Направлен для закрепления полученных знаний? — парировал он фразу из письма директора. — После второго курса? В Тульчин? Очень интересно. И кто же принимал решение сослать вас в такую даль?       — Есть одна особа, — пробубнил про себя Ипполит, крепко сжав кулаки. — То есть я хотел сказать начальник училища, Ваше благородие.       — К нам студентов обычно не ссылают, — отложив бумаги на другой конец стола, Пестель встал, слегка погладив немного затёкшую шею. Волнение продолжало в нём играть, но теперь уже ни за себя, а за младшего товарища. — Вы же будущий офицер Генерального штаба. Зачем вам деревенский гарнизон, юноша?       Будущий юнкер неуверенно пожал плечами.       — Я бы с радостью принял бы предложение о службе при петербургских начальниках, Павел Иванович, — с грустью прошептал он, — но судьба распорядилась отослать меня к вам. Можете быть спокойны, Ваше благородие. Я не доставлю вам особых хлопот. Во всяком случае постараюсь.       Пестель слегка усмехнулся, смотря на мальчишку отеческим взглядом, что было ему несвойственно. На секунду мужчина даже удивился самому себе, что его душа способна проявлять к кому-то нечто подобное. Ведь он давно решил, что все светлые чувства в нём застыли, охладели, оттого и не склоняли его к мыслям о семейной жизни, о детях. Но какой-то юнец, пусть и не по своей воле, всё же растопил их.       — Вы думаете меня пугают хлопоты по отношению к вам, Ипполит Иванович? Отнюдь. Я совсем не боюсь присутствия брата моего боевого товарища, — ложь умело скрылась под тенью дружеской улыбки. — Меня просто интересует один вопрос — почему такой юный, способный ученик без веской причины был оторван от высшего общества и сослан на другой конец Земли? — руки полковника упёрлись в тёмно-коричневую столешницу. Чёрные глаза устремились в лицо собеседника, с намерением надавить и заставить молодого человека сказать правду, но Муравьёв-Апостол лишь опустил голову, не желая терпеть напор со стороны. — Почему у меня такое ощущение, что вам есть что сказать? — холодный узнаваемый голос Пестеля прошёлся по клеточкам тела, отчего собеседник не мог не вздрогнуть, словно испуганный ягнёнок в одном сарае с волком.       — Все ответы, Ваше благородие, в письмах от моего директора, — голос немного дрожал, в любой момент он был готов превратиться в сиплый.       — Вы лжёте, господин юнкер, — всё также холодно ответил Пестель. — Скажите всё как есть. Обещаю, чтобы там ни было, на дыбу не отправлю. В рядовые не разжалую. И если будет на то ваша воля, даже Матвей Иванович и Сергей Иванович не узнают о вашем нахождении здесь.       Ипполит отрицательно покачал головой.       — Мне нечего вам рассказывать, Павел Иванович. Да и времени уже много, а у вас сегодня, наверняка, был сложный день. Зачем мне вас утомлять?       — Вы бы лучше о себе подумали, юноша, — мужчина вновь устроился за столом, скрестив на груди руки. — Рассказывайте. Тем более, мне и так моё нутро подсказывает, что вы кому-то перешли дорогу. Причём очень могущественному господину. А что касается отбоя — время у нас ещё есть. И я прекрасно себя чувствую, чтобы слушать ваш рассказ. Начинайте.       Деваться определённо некуда. С таким человеком, как Пестель, спорить бесполезно. Немного выдохнув, Ипполит приступил к рассказу и… рассказал почти всё, что случилось с ним и его любимой Александрой. Павел слушал очень внимательно, лишь изредка перебивая, прося прояснить некоторые детали. Муравьёв-Апостол ошибся на его счёт. В отличии от Трубецкого полковник повёл себя более деликатно. Без криков, без эмоций. Однако выражение его лица подсказывало, что определённые обстоятельства его всё же… задели.       — М-да, вот так история, — мужчина нервно потёр указательным пальцем верхнюю губу. — Наслышан был о коварстве княгини Трубецкой, но, чтобы такое… Взять грех на душу. Подставить невинную девушку. Ох, боюсь, Ипполит Иванович, тяжело вам будет бороться с Сергеем Петровичем. Князь ни за что в жизни не поверит в причастность своей жены к такому грязному делу. Если ваш отъезд действительно его рук дело или его благоверной, то считайте, что легко отделались. А иначе сейчас скакали бы по горам Кавказа с шашкой и в папахе, и боролись бы с горцами, а у них способ решения конфликта только один. Надеюсь, поняли намёк.       — Безусловно, Ваше благородие, — Ипполит немного поёжился. В голове тут же нарисовалась картина кавказской войны, которая длилась уже почти пять лет. Он не был свидетелем тех событий, но красочные письма старших товарищей вполне это заменяли, рисуя в юной голове кровавые сцены сражений.       — И всё же… мне кажется, что ваше дело не столь безнадёжно, как вы думаете, — Муравьёв-Апостол слегка приподнял голову. Полковник медленно комкал старый лист бумаги и как-то хитро смотрел на пламя свечи. Словно что-то обдумывал. Его состояние вызвало в потерявшем надежду юноше неподдельный интерес. Стараясь не показывать волнение, собеседник наклонился немного вперёд, дабы не пропустить важные слова, чувствуя, что его сердце забилось в бешеном ритме. — Я не обещаю, сударь, но я постараюсь вам помочь, — отрывисто произнёс мужчина, вновь смотря на юнца. — Конечно, у четы Трубецких огромные связи и, безусловно, они будут ими прикрываться, но… и мы с вами не так беспомощны, как они думают. Так вы говорите, что видели девушку с такими же глазами, как у княжны Оболенской, на постоялом дворе в сопровождении с неизвестным мужчиной? И у него чёрная, как смоль, карета?       — Совершенно верно, Ваше благородие.       — Вряд ли такой человек останется незамеченным и…       Внезапно Павел как-то странно улыбнулся. Взяв чистый лист бумаги, он начал лихорадочно набрасывать текст. Перо стремительно перебегало от одного слова к другому и едва не продырявило бумагу, но Пестель не замечал подобных мелочей. Глаза горели азартом, на губах играла хищная улыбка. Спустя несколько минут письмо было готово. Немного помахав, дабы дать чернилам высохнуть, мужчина быстро свернул его в трубку, а затем, не сказав ни слова, вышел за порог. Ничего не понимая, Ипполит со страхом выглянул в окно и заметил, как полковник отдавал пергамент одному из солдат. Служивый уверенно кивнул и следующую секунду растворился в ночи.       — «Неужели он и правда мне поможет? Точнее… нам», — скрипнула входная дверь. Юноша тотчас вернулся на своё место, чтобы полковник не заподозрил его в чрезмерном любопытстве. Широкими шагами Павел прошёл к столу с таким взглядом, будто бы ничего не произошло.       — Первый шаг сделан, — как бы между прочим обронил он, убирая чернильницу с бумагами, — остальное случится потом.       — Простите, Ваше благородие, но я ничего не понимаю… Что именно должно случиться?       Не то с удивлением, не то со страхом Муравьёв-Апостол смотрел на старшего товарища, но тот лишь молчал, совершая свои обыденные дела.       — Вам ещё рано знать об этом, юноша, — лукаво ответил он, проверяя надёжность замков на ящиках с документами. — Хватит с вас и того, что сегодня с вами произошло. Самое главное — вы живы и скоро… будете счастливы. Даже счастливее, чем сегодня. А сейчас вам необходимо поужинать и лечь спать, чтобы завтра на трезвую голову принять верное решение.       Входная дверь снова отворилась. Вошёл камердинер со скромным ужином на подносе. Увидев еду, Ипполит только сейчас понял, что смертельно голоден. К походному пайку, полученный от хозяина постоялого двора он так и не притронулся.       Ночь была тиха и невинна, как совесть младенца. Устроившись на лавке перед печкой, юноша закрыл глаза, не подозревая, что ждёт его завтра…

***

      В усадьбе генерала Щербатова было непривычно шумно. Маленькая Лиза решила проверить нервы служанок и устроила в саду догонялки. Девушки с криками и звонким хохотом носились за непоседой и естественно не замечали двух барышень в серых платьях, что устроились в самой дальней беседке и тихо о чём-то шептались. Они рассчитывали именно на такой момент, ведь лишние уши им ни к чему.       — Как там наш юный любовник? — холодным тоном осведомилась Екатерина, не спуская пристального взгляда с ребёнка. — Добрался ли… до места службы?       — Я думаю, что сейчас он, вероятно, марширует со стаканом на голове под грубый баритон Павла и проклинает тот день, когда влез не в свои дела, — равнодушное выражение лица Анны нисколько не смутило Трубецкую. Ведь к ссылке несчастного Ипполита они… обе имели прямое отношение.       — Спасибо, что уговорила Щербатова на беседу с директором училища и высылку этого наглеца из столицы, - прошептала коварная красавица после минутного молчания. — Если бы ты знала, что он устроил у нас дома, на глазах у Сержа. Я думала, что после того разговора мне придётся ползать в ногах у мужа и умолять не бросать меня, но благо Серёжа ему не поверил и остался со мной. Он даже не поехал к князю Оболенскому, к которому собирался, — Екатерина тяжело вздохнула, крепко сжимая в руках расписанную чайную чашку. — Кто знает, может со временем эта история закончится для нас для всех счастливым финалом, и мы будем счастливы: без Жана, без Ипполита, без Александры.       — С Муравьёвым-Апостолом всё намного сложнее, — процедила сквозь зубы Бельская, бросая холодный взгляд на подругу. — Как-никак он родственник моего жениха. И рано или поздно его придётся вернуть, дабы избежать проблем с Сержем.       — Но ведь можно сделать так, чтобы Ипполит Иванович… не вернулся? — в ответ на слова княгини Анна заговорщицки улыбнулась, делая глоток горячего чая.       — Можно, — уверенно произнесла она, ничуть не гнушаясь… чёрных мыслей, — только это уже… не наша… забота…