Авантюристки

      — Сколько раз говорил тебе — начищай сапоги до блеска! Следи за внешним видом, а ты что творишь?! Позоришь командира перед высшими чинами! Что, по аракчеевской дисциплине соскучился?! Я те устрою военное воспитание, ты у меня на собственной шкуре всю прелесть палок прочувствуешь! Марш в казарму! Не увижу до блеска начищенных сапог, до конца своих паршивых дней будешь наряды отбывать! Понял?!       Виновный стоял перед строем и, как осенний лист при порыве ветра, трясся от сурового голоса командира. Пестель не щадил связок. Его острые резкие фразы были слышны за пределами лагеря. Селяне нервно крестились, огромной стаей птицы в ужасе срывались с верхних веток деревьев и спешили спрятаться подальше от обладателя пугающего баритона. Он был не из тех, кто спокойно смотрит на несоблюдение устава подчинёнными и без криков указывает на ошибки. В вопросе солдатского воспитания Павел был придирчив до последней клеточки мозга. Солдаты то и дело покрывались холодным потом, заикались, бледнели, но спорить не решались. Свобода намного дороже, чем наряд в будке часового в холодную ночь или уборка навоза в конюшне.       Общение полковника с подчинёнными очень живо интересовали Ипполита. Устроившись на крыльце в белой рубашке с подвёрнутыми рукавами и в бежевых штанах, юноша старался впитывать каждое слово с действиями старшего товарища. Как офицеру Генерального штаба он считал для себя это необходимым, дабы в будущем сделать уже из своих подчинённых такой же образцово-показательный полк. Грубость слов его мало смущала. Сейчас ему казалось, что они-то в большей степени и помогают держать солдат в подчинении, делать из них тех, кем они будут после. Но Ипполит не знал главного — помимо грозных слов командира достойным солдата делает его же храбрость, ум и преданность делу. То, что он видел в данную минуту, казалось романтикой. Усиливал это романтизированное представление, конечно же Павел, что вместе с братьями являлся для юноши образцом мужества, стойкости, целеустремлённости и тем типом мужчин, которыми восхищается прекрасная половина общества.       Заметив, как от Пестеля в очередной раз шарахнулись местные селянки, Ипполит слегка хмыкнул, опустив голову. Суровое поведение мужчины было всего лишь маской, что «прилегала» к его лицу в момент службы. Немногие знали, что таится за, казалось бы, чёрствой душой полковника, видя его каждый день в дурном расположении духа. И только юнцу было ведомо, что в душе Павел вполне добродушный человек. Он нежно привязан к родителям, всем сердцем желает счастья России, даже несмотря на немецкое происхождение. Кроме того, в далёкой юности мужчина пережил несчастную любовь к дочери одного из виднейших людей Москвы, но даже такой эпизод жизни не смог сломить в нём внутренний стержень, закалённый ещё во времена заграничных походов. Он остался прежним, что несомненно не могло ни радовать близких ему людей.       — Желаете присоединиться, Ипполит Иванович? — за всеми размышлениями Муравьёв-Апостол не заметил, как объект его интереса прервал воспитательный процесс над подчинёнными и уверенной походкой приблизился к нему, кладя на ступени оружие с кивером. — Солдаты мои сегодня не «в строю», как у нас говорят. Пришлось принять жёсткие меры, чтобы встряхнуть их. Надеюсь, вы не думаете, что живёте в одном доме с тираном? В обычные дни наши смотры проходят в более комфортной обстановке.       Пестель злорадно улыбнулся, обнажая идеально белые зубы. Немного напуганный его внезапным появлением юнкер медленно кивнул, краем глаза наблюдая недовольные лица солдат, которых явно задевало дружеское расположение полковника к приезжему. У крыльца стояла бочка, наполненная доверху водой. Скинув китель, мужчина медленно к ней наклонился, окропляя лицо ледяными каплями, тем самым избавляя себя от пота.       — Вы талантливый командир, Ваше Благородие, — с восхищением заметил Муравьёв-Апостол. — Говорят, вашими стараниями Вятский полк один из самых лучших. Даже черниговцы уступают ему.       — Не стоит принижать наших соседей, — спокойно ответил полковник, принимая от камердинера чистое полотенце, насухо вытирая им руки с лицом. — Ведь там служат ваши братья. Я слышал, подопечные Сержа прямо души в нём не чают, нежели в отношении господина Гебеля, — очередная злорадная усмешка, под которой прятались воспоминания о недавней стычке с подполковником. — Густав Иванович в их представлении всего лишь ворчливый старик, не желающий следовать нынешним нововведениям в жизни, постоянно контролирующий всех и вся. А вот Сергей Иванович — ну прямо дух свободы, что позволяет себе, другим не стесняться своих мыслей и эмоций. Даже странно, что черниговцы до сих пор не сместили вредного командира с насиженного поста, а на его место не посадили вашего брата. Вы не находите, Ипполит Иванович?       В ответ ему было лишь молчание. Воспоминания о брате вызвали у Ипполита лёгкую грусть и в то же время радость, которую он стеснялся показывать едва разговор заходил о Сергее. К среднему брату Муравьёвых-Апостолов тянулись все. Его лёгкий нрав, обаяние, благородство внушали людям некое спокойствие и теплоту в душе. И неудивительно, что Сержа обожала не только маленькая Лиза Щербатова, что при удобном случае ставила палки в колёса Анне — его невесте — но и супруга императора, всячески ему покровительствуя.       Пока Пестель приводил себя в порядок и разглагольствовал на тему солдатского воспитания, юноша как бы между прочим с волнением поглядывал на горизонт. С самого утра он ждал того самого неизвестного солдата, которому полковник накануне дал поручение касательно истории с Александрой. И каждый раз юнцу казалось, что в дали мерцает точка, что вскоре превратится в гонца с известием о том, что тот узнал место нахождения юной княжны и вечером она будет рядом с ним: ласкать его тело тонкими пальцами, шептать на ухо нежные речи.       Но всё это было лишь печальной иллюзией, что крошилась на мелкие осколки…       Первая половина дня прошла без особого интереса. Ближе к обеду полковник решил нагрузить юнкера работой, дабы тот не слонялся без дела по лагерю и не мучил последнего вопросами о курьере. Изъяв из секретной части хозяйственные книги, Павел велел юнцу обновить списки рядовых, которые успели пополниться новоприбывшими, а заодно написать прошение о новом обмундировании для солдат, что в последние месяцы жаловались на прохудившиеся сапоги и порванные портянки с мундирами. Желая успокоить нервы, Ипполит с радостью принялся за работу. Так ему легче переносилось ожидание, и чёрные мысли не давали возможности вновь в них утонуть.       — Волков, Мышкин, Птицын, — подобно школьнику юноша старательно выводил каждую фамилию, избегая ошибок. Писать было тяжело — слуга поленился как следует наточить перья. Но Муравьёв-Апостол молчал. Он не хотел, чтобы по его вине пострадал кто-то ещё. Пусть даже подневольный человек. Одну грубую ошибку в своей жизни он уже совершил, ему не хотелось пережить подобное вновь.       — Прошу прощения, сударь, — чья-та рука легонько коснулась его левого плеча. Юноша вздрогнул — увлёкшись работой, он вновь не заметил, как к нему сзади кто-то подошёл и просит обратить на себя внимание. Подняв слегка красные от усталости глаза, он чуть было не стукнулся макушкой об подбородок неизвестного ему прапорщика. — Простите за беспокойство, — продолжил вошедший как ни в чём не бывало, — но вас просят пройти в конюшню.       — Что-то случилось? — тихо осведомился юнкер.       — Вы сами всё увидите.       Ипполит подозрительно напрягся. В последнее время подобные фразы имели для него роковое значение. Прапорщик смотрел на него сочувственными глазами, словно действительно случилось что-то ужасное. Словно кто-то безвременно… предстал перед Всевышним.       Перо легло на край стола. Накинув на себя вычищенный после вчерашних приключений в дороге мундир, Муравьёв-Апостол как можно спокойно покинул дом, направляясь вслед за провожатым. Серые глаза смотрели по сторонам, пытаясь уловить хоть один намёк на то, к чему их обладателю стоит готовиться. Но всё шло, как обычно: караульные несли дозор, солдаты упражнялись с винтовками и со шпагами, командиры записывали их показатели. Казалось бы, ничего не предвещало беды. Неторопливыми шагами юнцы дошли до конца ряда домов, на углу которого и располагалась та самая конюшня, где вчера оставили на ночлег раненого кучера. Подойдя ближе, Ипполит остановился — что-то странное и непонятное заставило холодок пробежаться по юному организму, превратив нежную кожу в гусиную. Двери конюшни были открыты. У входа с винтовками на плече стояли два адъютанта полковника, чуть подальше, прислонившись к деннику с рысаком, покуривая табачок, местный лекарь Вольф беседовал с помощниками, а напротив на лавке лежало… распростёртое тело кучера.       — Егор! — забыв про присутствующих, молодой человек с глазами полного ужаса бросился к вознице. Руки уверенно трясли несчастного за плечи, щипали за щёки, трогали веки. Обезумевший от увиденного, Муравьёв-Апостол не осознавал, что весёлого кучера, что пытался скрасить его тяжёлые часы в пути, он не сможет разбудить… Никогда не сможет. — Что, что произошло?! Я требую дать немедленный ответ! Что?!       Бешеный взгляд метался от одного очевидца к другому, но никто из них не проронил ни слова. Внезапно он заметил на соломе под свесившийся рукой Егора перевёрнутую тарелку с едой. Из-под края выглядывали надкусанная краюха хлеба и кусок баранины. Вид пищи портило только одно — запах. Странный запах… миндаля.       — Не трогайте, — раздался позади грубый голос с немецким акцентом. Муравьёв-Апостол хотел приподнять тарелку, но лекарь в несколько секунд опередил его, накрывая несостоявшийся обед несчастного куском старой мешковины. — Яд — опасная штука, юноша. Один кусок и всё. Прощай, земная жизнь. А перед тем как представиться будете долго мучиться в судорогах, испытывая адскую боль.       — Кто принёс Егору обед? — как можно тактичней осведомился Ипполит, хотя взгляд его говорил об одном — он готов разорвать каждого, кто посмеет приблизиться к нему.       — У меня к вам встречный вопрос, сударь, — лекарь присел на корточки против юноши, оказываясь с ним на одном уровне, — откуда у вас эта еда? Вы ведь сами распорядились накормить кучера из своей котомки, а сами ужинали вместе с господином полковником. Провизию вашу никто не трогал. Усопший, упокой, Господь, его невинную душу, сам развязал узелок, попросил у конюхов тарелку. Здесь никому не было выгоды травить какого-то приезжего мужика, разве только его… попутчика. Так что вы зря на нас грешите, молодой человек. Если кто-то и желал ему смерти, то… — холодные глаза Вольфа задержались на лице юнца, ясно давая понять, кто возможный виновник сего несчастья. Ипполит слегка повернул голову, а затем медленно выпрямился, плотно сжимая руки в кулаки. Шагами хищного зверя он начал наступать на лекаря, с желанием выплеснуть на него злость. Франц вёл себя спокойно. Он догадался о намерениях мальчишки, но полностью отдавал себе отчёт, что тот сейчас просто на эмоциях и если и попытается что-то сделать, то не со зла.       — Правильно ли я понял тебя, басурман проклятый, что ты сейчас пытаешься обвинить меня в преднамеренном убийстве крепостного, да ко всему прочему ещё и чужого? Так?! — руки рефлекторно потянулись к горлу лекаря, желая задушить обидчика. Не думая ни секунды, помощники тотчас схватили разгневанного юнкера и оттащили назад, связав руки за спиной крепким узлом. Муравьёв-Апостол шипел словно кошка, брыкался, но попытки освободиться оказались тщетны. На лице Франца не дрогнул даже мускул.       — Успокойтесь, сударь, — сказал он тихо, вновь приблизившись к обезумевшему мальчишке, заботливо кладя потную от жары ладонь на плечо. — Я вовсе не желал обидеть вас, а уж обвинить в убийстве человека и подавно. Просто я хотел сказать, что возможно отравленную еду подсунули вам… во время пути, а вы по счастливой случайности её не съели. То есть, возможно, я подчёркиваю, возможно, отравить пытались… вас. Но вместо этого страшный удар принял себя несчастный кучер.       Ипполит смотрел на него полным ужасом глазами — фразы, произнесённые мужчиной, слышались как будто издалека. Он в очередной раз не верил своим ушам. Не хотел верить. Смерть была так близка к нему, а он даже не почувствовал её дыхания. Ещё тогда, на постоялом дворе. Несчастный Егор «отвлёк» её на себя, подарив ему жизнь, а сам теперь лежит в окоченелом состоянии, с искажённым в судорогах лицом. Закрыв глаза, юноша на мгновение представил себя на его месте. Представил, как над ним склонилась его любимая Саша, которую спас кто-то другой, её слёзы, окропляющие его безжизненное лицо. Как она кладёт белые цветы ему на грудь, а вдали слышится злорадный хохот коварной авантюристки Екатерины, что просто светится от счастья при виде его жалкого конца. По телу вновь пробежал холодок. Внезапно он открыл глаза и крепко задумался. Яд. Провизия. Постоялый двор. Ответ на вопрос «Кто мог осмелиться на отравление» пришёл сам собой.       — Кажется я знаю, кто причастен к попытке убить меня, — прошептал юноша, смотря куда-то в сторону. — Мне нужно срочно найти это чудовище, и он ответит за всё, что совершил. Немедленно развяжите меня! — он попытался встать, но помощники лекаря резким движениями рук усадили его обратно.       — О каком чудовище идёт речь? — солдаты, охранявшие вход в сарай, мгновенно выпрямились. Уверенными шагами Пестель прошёл вовнутрь и, заметив связанного юнца и несчастного Егора, тотчас остановился. Большой палец прошёлся по нижней губе, что обычно означало волнение или нервозность. Павел тяжело вздохнул — надежда, что хоть одно лето пройдёт без происшествий, таяла на глазах. Он крепко сомкнул пальцы, пытаясь держать себя, не давать волю своему возмущению, но почерневшие глаза говорили всё за него. Им медленно одолевал гнев. — Как… это… понимать? — отрывисто произнёс он, выделив каждое слово. — Как… это… понимать?!       Присутствующие крепко зажмурились. Голос словно шаром прокатился по конюшне, напугав даже лошадей.       — Господин… полковник, — неуверенно начал Вольф, осторожно приблизившись к командиру, — дело в том, что час назад кучеру принесли обед из провизии господина Муравьёва-Апостола. И… — Францу было страшно произносить эти слова. Зная, какие отношения связывают Пестеля с юнкером, он был готов сам принять участь Егора, лишь бы не ощутить на себе гнев Павла. — После… трапезы у слуги начались конвульсии, и он… он…       — Можете не стараться, Франц Богданович, я и сам вижу, чем дело кончилось, — мужчина несколько раз согнул и разогнул пальцы левой руки. Чуть загорелое лицо медленно становилось бледным, чем несказанно начинало пугать присутствующих. — Это что же получается, — полковник по своему обыкновению начал мерить участок преступления шагами, — в моём полку произошло покушение на будущего офицера? Я так понимаю? Прямо у меня под носом? — лекарь медленно кивнул. — Ну, и кто же вот это вот сотворил? — мужчина остановился в конце прохода и резко развернулся, устремляя свой фирменный демонический взгляд на подчинённых. — Кто?! — ответа не было. — Значит, вы не нашли того, кто желал смерти нашему юному другу? — солдаты отрицательно покачали головами. — Так какого чёрта вы сейчас стоите здесь и глазеете на нас своими тупыми глазами, а? Вместо того, чтобы исполнять свой долг, рыть носом землю вы… досаждаете нам своим бездействием, своей ленью, — не скрывая злости, Пестель подошёл к одному из адъютантов и резко ударил того по лицу. Прикрыв щёку правой ладонью, юнец отпрянул назад, отвернувшись к двери. Второго заметно трясло. Боясь ощутить на себе подобное, он тихонько зашёл в денник с конём, решив переждать вспышки гнева командира там. — Вы хоть понимаете, чем это всё закончится, если новость дойдёт до Василькова, до Петербурга? — продолжал кричать полковник, не обращая внимания на страхи присутствующих. — У Павла Пестеля офицеров, как крыс, как тараканов, ядом травят. Прямо у него под носом. Вятский полк — образец для показателей — превратился в отравителей! То-то будет повод для сплетен для соседей и императора!       — Ваше Благородие, — адъютант осторожно вышел из денника, желая разъяснить ситуацию. — Разрешите…       — Вооон! Пошли вооон! — юнец не успел сказать и пару слов, как ему и сослуживцу пришлось уносить ноги. Ярость оказалась сильнее разума. Павел перестал себя сдерживать. Не прошло и секунды, как по конюшне начали летать охапки сена, полена и всё то, что попадалось разъярённому полковнику под руку. — Всех арестовать и высечь к чёртовой матери! Всех! До единого!       Помощники лекаря бросились на мужчину и на сильно им овладели. Пестель упал на колени, тяжело дыша. Он давно не испытывал подобных чувств — чувств страха, боли за младшего товарища. Перепуганный Ипполит, как ребёнок, вжался в стену и чуть ли не со слезами смотрел на мужчину, что бился в истерических припадках. В ушах звучал слабый голос Франца — тот отдавал приказы увезти полковника в дом, проследить за его состоянием и, если будет нужно, оградить его от людей. Самому Муравьёву-Апостолу было не лучше. Только сейчас, чудом избежав смерти, он по-настоящему оценил силу своих противников: коварного неизвестного, что прикинулся близким другом его старших товарищей, хрупкой на вид княгини.       Знать остаётся одно — вызволять Александру силой и без всяких переговоров. Играть по правилам неприятеля — не самая любимая тактика нормального человека. Но выбора, к сожалению, нет.