С таким же успехом сейчас могла быть весна

Тогда и там они вчетвером решили, даже не произнося этого вслух, что сыграют эту пьесу вместе на музыкальном вечере в марте. Все они знали, что это далеко не идеально — всё ещё были моменты, которые нужно было подправить и слегка переписать, и само собой разумеется, что требовалось много репетиций, — но было что-то, что щелкнуло когда они играли вместе, это было что-то особенное. Жан чувствовал, что в глубине души он любил музыку больше всего на свете. Он пел от радости внутри — к нему вернулась его группа, к нему вернулась его страсть, и с ним был Армин, чтобы разделить всё это. Вот почему он так открыто плакал, когда они закончили, даже не скрывая этого, просто выражая свое истинное счастье и облегчение, которое он испытывал. В ту ночь они часами возились, играя. Жан никогда не видел, чтобы Бертольд так веселился. Он смеялся больше, чем когда-либо, и выглядел свободным, как будто с его плеч свалился груз. Райнер дразнил и флиртовал с ним открыто, ничего не скрывая. Жан одновременно завидовал и радовался за них. Несмотря на свой перерыв в музыке, Бертольд играл лучше, чем когда-либо, потому что он играл для себя и ни для кого другого. Райнер был так же энергичен на барабанах, как и всегда, импровизируя. Несмотря на то, что версия для него и Армина была эмоциональной и чем-то прекрасным только для них, услышав пьесу так, как задумал мистер Арлерт, она приобрела совершенно новый смысл. Это заставляло Жана так сильно скучать по нему, но ещё больше ему хотелось, чтобы они с Армином могли узнать друг друга. Когда стало слишком поздно играть, не разбудив всю улицу, Бертольд и Райнер попрощались и отправились домой, чтобы позаботиться о Габи. К тому времени Армин слишком устал, чтобы готовить ужин, поэтому они съели тосты на диване не став беспокоиться о крошках. Промежуток между ними сокращался по мере того, как шли минуты, и им обоим все больше и больше хотелось спать. Армин выглядел измученным, поэтому Жан потянулся за одеялом у него за спиной и позволил ему взять его. Он был милым, когда уставал, — даже симпатичнее, чем обычно. Они сидели бок о бок, вместе слушали пластинки, иногда разговаривали, но в основном просто наслаждались музыкой. Стиви подошел и сел на колени Жана, удовлетворенно мурлыча. — Жан, — пробормотал Армин. — Ты все еще не спишь? — Мм, — ответил Жан. — В чем дело? Армин помолчал мгновение, прежде чем заговорил снова. — Спасибо, — прошептал он. — Хм? За что? — За всё. За то, что пришел сюда, и помог мне со всеми его вещами, и снова научил меня игре на фортепиано, и… всему, что касается композиции… Я просто… Армин замолчал, явно взволнованный, и зарылся лицом в одеяло. Жан нахмурился, положил руку Армину на спину и позволил ему вытащить его. Его плечи дрожали, когда он плакал. — Тебе не нужно меня благодарить, — ответил Жан. — Это я должен благодарить тебя, Ар. Я думал, ты сошел с ума когда позволил мне прийти сюда и поиграть, но… ты просто отличный парень. И теперь ты заботишься обо мне, когда в этом не было необходимости, и… Я не знаю. Я не понимаю, почему ты думаешь, что тебе нужно благодарить меня за всё это. Это всё ты. — Ты сейчас такой скромный, — поддразнил Армин, шмыгая носом. — Что случилось? — Заткнись, — нежно перебил его Жан, врезавшись в него. Он не убрал руку со спины, даже когда Армин снова сел и устроился поудобнее. — Ты случился. — Значит, это моя заслуга? — Что-то в этом роде. Ни один из них не прокомментировал тот факт, что рука Жан теперь обнимала Армина за плечи. Сердце Жана бешено колотилось, но он так устал, что было немного легче не обращать на это внимания и сосредоточиться на ощущении тяжести в конечностях. Армин чувствовал, что ему там самое место. Это было так естественно, они вдвоем и Стиви там, на диване, сонные и спокойные. Голова Армина упала на грудь Жана. Их дыхание было медленным и синхронным. Когда музыка стихла, Жан попытался встать, чтобы поставить другую пластинку, но, пошевелившись, понял, что Армин спит. Он сделал судорожный вдох, его сердце застряло в горле, и посмотрел вниз на лицо Армина, насколько мог, под тем углом, под которым он находился. Он всё ещё был в очках, волосы разметались по лицу. У него была веснушка на носу, которую Жан никогда раньше не замечал, и он почувствовал странное желание наклониться и нежно поцеловать её, но не сделал этого. Жан подумал, не следует ли ему разбудить Армина, но что-то помешало ему сделать это. Он так устал, а в его комнате на чердаке было так холодно… может быть, это было нормально, позволить Армину отдохнуть здесь, на нем, на ночь. Если бы ему было нужно, Жан мог бы просто сказать, что он заснул, сам того не осознавая. В любом случае, он не мог так хорошо двигать ногой, как сейчас, — было бы лучше, если бы они оба легли спать. Жан осторожно снял очки Армина, сложил их и положил на боковой столик, до которого он, к счастью, мог дотянуться с того места, где находился. Армин лишь слегка пошевелился, глубже зарываясь лицом в грудь Жана. Жан не задавался вопросом, что это значит или почему это происходит — он просто хотел насладиться моментом, и ничего больше. Беспокойство было на потом. Прямо сейчас он просто хотел вспомнить, каково это-лежать под одеялом с Армином, когда он спит, после ночи, проведенной за музыкой со своими любимыми людьми. Если бы он вернулся к матери, то, без сомнения, Жан лежал бы один под одеялами в своей одинокой комнате и мечтал оказаться где-нибудь ещё, кроме этого тихого дома. Здесь тишина была расслабляющей, успокаивающей. Там он чувствовал себя пустым. Может быть, в этом и была разница между жилым домом и домом, подумал Жан. Армину было тепло, и он крепко спал, глубоко дыша в мягком ритме, которому следовал Жан. Его волосы упали ему на лицо, и Жан аккуратно, медленно заправил их за ухо, стараясь не потревожить его. Меньше всего ему хотелось, чтобы Армин проснулся и настоял на том, чтобы они легли спать в этих разных кроватях. Сон медленно приходил к Жану. Нежелание двигаться, несмотря на судорогу в здоровой ноге, некоторое время не давало ему уснуть, но когда Армин слегка пошевелился, он снова смог устроиться поудобнее. Стиви спал в небольшом пространстве между ними, и в конце концов Жан задремал, одной рукой обнимая Армина за плечи, а другой поглаживая их кота. После той ночи Жан ожидал, что всё изменится. К лучшему или худшему, он не был уверен — но, по его мнению, такой момент не мог не изменить динамику между ними. Они наверняка заговорят об этом, если не сразу, то в какой-то момент. Он ошибался. Шли недели, и ничто не менялось. Жан и Армин по-прежнему играли вместе каждый божий день, по-прежнему соприкасались бедрами за клавиатурой, по-прежнему вместе завтракали и ужинали, а также обедали, когда Армин был свободен от работы. Жан научился передвигаться по кухне и готовить на костылях, и он часто удивлял Армина уже приготовленной едой, когда тот приходил вечером домой. Армин приходил домой с кофе навынос, библиотечными книгами и улыбкой только для него. Но они не говорили о ночи, проведенной вместе на диване. Всё казалось таким удивительно нормальным, что иногда Жан забывал, что это произошло, но когда Армин снимал очки или заправлял волосы за уши, он сразу возвращался к воспоминаниям о том, как делал это сам. Бертольд и Райнер приходили часто, даже чаще, чем когда все они регулярно играли с мистером Арлертом. Они репетировали до тех пор, пока все трое не достигли совершенства во всех своих старых любимых песнях и пока не выучили новую композицию наизусть. Жан не позволил им говорить о его чувствах к Армину и не рассказал им о той ночи, когда они заснули на диване. Он настоял, чтобы они сосредоточились на музыке, пообещав, что после музыкального вечера он что-нибудь сделает со своими желаниями. Он утверждал, что это было потому, что он хотел дать Армину то завершение, которого он заслуживал, сыграв там эту пьесу, но, честно говоря, Жан также боялся, что ему скажут то, что он не хотел слышать. Думать о возможности отказа было слишком для Жана, пока ему всё ещё приходилось жить в доме Армина; он не мог вынести мысли об этом. Из коротких, отрывистых разговоров, которые он вёл со своей матерью по телефону, Жан узнал, что она снова осталась со своей сестрой. Несмотря на свои горькие чувства, он был рад, что с ней всё в порядке, что она не совсем одна в этом месте, которое никому не подходило. Это облегчило чувство вины, которое он испытывал за то, что сделал выбор пойти с Армином. Его тетя жила в одной из других деревень, разбросанных по побережью, — она жила в большом светлом доме, примостившемся на вершине утеса, выкрашенного в желтый цвет и полном животных. У неё были куры и две огромные собаки, а мужа не было. Его матери там было бы хорошо — на самом деле, это, вероятно, пошло бы ей на пользу. Жан рассказал обо всем Армину, и Армин тоже казался счастливым. Хотя у Жана не было слов, чтобы описать, как много значит иметь кого-то, кто слушает и заботится, он был уверен, что Армин знал это по тому, как он смотрел на него. Зима тянулась до начала марта. Снег шёл ещё несколько раз, держась всего один раз в течение дня или около того, прежде чем снова растаял в. Дождь принес с собой холод и серость, но из дома своего деда Армин не мог этого сказать. Его жизнь приобрела больше красок, чем когда-либо, но всё равно он был напуган. Каким-то чудом гипс Жана должен был сниматься как раз накануне того вечера, когда они поедут в деревню, чтобы поиграть вместе. По мере того как свидание подкрадывалось всё ближе и ближе, чувство неловкости под кожей Армина становилось всё труднее игнорировать. Он подумал об уходе Жана, и ему это не понравилось — он не хотел снова оставаться в доме один. За последний месяц он так привык к тому, что Жан рядом, что не чувствовал себя здесь своим без него. — Армин, — сказал Райнер, прервав пьесу на полпути во время их репетиции однажды вечером, ровно за неделю до их выступления. — Что происходит? Ты выглядишь рассеянным. — Хм? О, я… извини, — сказал Армин. — Я потерял ход своих мыслей. — Типичный Армин, — вставил Жан. — В чем дело? — Ничего! Извини. Давай ещё раз начнем с самого начала. Он лгал. На уме у Армина было так много всего, что ему вообще было трудно сосредоточиться — как только они снова начали играть, он уже думал о других вещах. Не только из-за ситуации с Жаном нужно было беспокоиться, но и из-за того, что он чувствовал себя самозванцем. Он не был уверен, откуда это взялось. Но всякий раз, когда Армин ловил себя на том, что чувствует себя таким счастливым, что готов взорваться, он задавался вопросом, что он сделал, чтобы заслужить эту радость. Кто он такой, чтобы быть здесь, играть в доме своего деда на дедушкиных инструментах? Единственное, что напомнило ему, что, может быть, всё в порядке, было то, что эта пьеса сама по себе предназначалась для его. Но даже несмотря на это, его беспокойство оставалось, заставляя его совершать небрежные ошибки, которые обычно были не в его репертуаре. Он не мог раствориться в музыке, как обычно. Это просто не исходило от него, как обычно. Несмотря на то, что он знал, что позволил своим страхам взять верх над ним, Армин, казалось, не мог подавить мысли, которые парализовали его тело. Когда они закончили играть на ночь, Армин почувствовал себя так неуверенно, как никогда за долгое время. Ему просто хотелось спать, но он должен был попросить Райнера и Бертольда об одолжении. — Привет, — нервно сказал он, подходя к ним, когда они снова надевали обувь. — Привет, — ответил Райнер. — Ты в порядке? — Мм, — сказал Армин. — Могу я попросить одного из вас об одолжении? — Зависит от того, что это такое. В чём дело? — О, эм, я как раз собирался спросить… Жану должны снять гипс в следующую пятницу, но я работаю в это время. Это в четыре часа… мог бы кто-нибудь из вас пойти с ним? Я могу взять выходной или уйти пораньше, если это слишком хлопотно, я просто… — Я свободен, — сказал Бертольд. — Я работаю по утрам. — Вы, ребята, снова говорите обо мне? — крикнул Жан из гостиной. Армин услышал, как его костыли ударились об пол, когда он подошел. — Это из-за того, что с меня снимают гипс? — Да, — сказал Райнер. — У меня тоже выходной в пятницу. Мы могли бы провести вечер вместе, забрать Армина с работы…? — Вообще-то, — вмешался Армин. — Это ночь перед нашей игрой, так что… Я, наверное, просто захочу попрактиковаться и отдохнуть. Жан нахмурился, но он не выглядел обескураженным. — Хорошо, если ты так говоришь, — сказал он. — Ты всегда был ответственным. Последняя неделя пролетела незаметно, пока пятница не остановила весь импульс на своем пути. Армин бросил последний взгляд на Жана в гипсе, прежде чем отправиться на работу, зная, что, когда он вернется, Жан снова сможет ходить и не будет нуждаться в нём. Это было больно, но это было правдой, и Армину пришлось смириться с этим, прежде чем он сделал что-то глупое, например, попросил его остаться. Он будет скучать по Жану больше, чем мог сосчитать, и он действительно не хотел, чтобы он уходил. Весь рабочий день Армин был рассеян. Он не мог перестать думать о том, чтобы вернуться домой, в пустой дом. Он собирался остаться совсем один, без Жана, который встретил бы его едой, музыкой и уже включенным отоплением. Как раз тогда, когда он начал чувствовать себя как дома, всё это должно было быть отнято у него… Он покачал головой. Армин знал, что он драматизирует, но не мог перестать волноваться. Жан не собирался уходить той ночью — он собирался уехать только на некоторое время, со своими друзьями. Они даже не обсуждали, что произойдет после шоу, но Армин предположил, что Жан просто вернется домой, в дом своей матери. Армин просто не хотел спрашивать, поэтому не мог ненавидеть ответ. Петра отпустила его пораньше. Солнце ещё не совсем село, когда Армин отправился домой, но он не мог разглядеть цвета неба из-за густых облаков. На улице всё ещё было холодно, но Армин не потрудился купить горячий шоколад на обратном пути. Он просто хотел избавиться от этого чувства одиночества, чтобы быстрее к нему привыкнуть. Искреннее облегчение, которое Армин почувствовал, когда Стиви встретил его в дверях, заставило его усмехнуться. Его кот стал для него большим источником утешения, чем он когда-либо мог объяснить, и он испытал такое облегчение, что он прервал их с Жаном на крыше той ночью, когда шёл снег. И снова он удивился, как он раньше нервничал из-за кота, Стиви был таким милым. — Я дома, — крикнул он и получил в ответ мяуканье. Это было намного лучше, чем молчание. — Привет, Стиви. Стиви последовал за Армином в гостиную и запрыгнул на место на диване, которое они приберегли только для него. Несмотря на то, что было странно, что Жана там не было, всё равно было трогательно видеть его саксофонный футляр на кофейном столике и разбросанные нотные записи. Армин взял свои партии, зная, что ему нужно репетировать, и решил взять их с собой в столовую, чтобы сыграть на рояле вместо клавиатуры. Пьеса казалась гораздо более одинокой без других инструментов, которые придавали ей полноту и жизнь. Роль Армина, вероятно, была намного проще, чем предполагал его дед — в конце концов, эта роль изначально предназначалась для него и его мастерства, — но Армину пришлось смириться со своими способностями и сыграть как можно лучше. Его дедушка. Одиночество заставляло Армина думать о нём больше, заставляло его задаваться вопросом, какой могла быть его реакция на всё это. Жан всегда настаивал на том, что он был бы горд. Армин хотел бы знать этого человека, хотел бы встретиться с ним хотя бы раз, чтобы, по крайней мере, самому прийти к какому-то выводу. У него были только слова других, чтобы выразить свое мнение о своем деде, только слова и… Его вещи. Оборвав фразу на полуслове, Армин в шоке уставился на свои руки, осознав, что за все то время, что он ухаживал за Жаном, он почти полностью забыл о тайне в тех старых записях, фотоальбомах и коробках, к которым у него не хватило смелости прикоснуться с тех пор, как он узнал о Дэвиде. Может быть, теперь всё будет хорошо. Любопытство и желание узнать ударили его в полную силу, и почти сразу же Армин начал рассуждать здраво, пытаясь убедить себя, что было бы нормально рыться в самых личных вещах мертвеца. Не успел он опомниться, как Армин вскочил и вышел из комнаты, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Он ворвался в спальню своего дедушки и был мгновенно поражен всем, что там было такого необычного. Коробка с тростями на комоде, одежда, беспорядочно разбросанная по спинке стула и на полу, исписанные нотные листы. Ни одна из этих вещей не была тем, за чем он пришел, но когда он на мгновение задумался, Армин вспомнил, что перенес все коробки в офис и быстро ушёл оттуда. Это больше походило на то, что он вторгался в пространство Жана. Когда он перестанет чувствовать себя самозванцем в собственном доме? Проверив время, Армин увидел, что у него есть добрых несколько часов до того, как Жан, вероятно, вернется, в зависимости от того, насколько весело он провел время с Райнером и Бертольдом. Зная его, Армин подумал, что, как только он снова сможет нормально ходить, ему больше ничего не захочется делать. Коробки, к которым Армин ещё не прикасался, аккуратно стояли там, где он их оставил. Их было две — одна заполнена фотоальбомами, а другая совершенно нетронута и всё ещё запечатана скотчем, хотя надпись на боковой стороне коробки сказала Армину, что она была заполнена письмами и дневниками. Было легко выбрать, с чего начать — он просто начал с того, на чем остановился раньше. — Хорошо… поехали, — пробормотал Армин, садясь, скрестив ноги, на пол перед коробкой. В самом верху были два фотоальбома, которые он просматривал раньше — в первом были фотографии детства его дедушки, в то время как второй был намного более загадочным. В записке на внутренней стороне обложки фотоальбома Армину говорилось, что он посвящен человеку по имени Дэвид, предположительно мужчине на фотографиях с тем же именем, что и у человека, рядом с которым был похоронен его дед. Они были одного возраста, явно близки, и, пролистав остальные страницы, у него не хватило смелости, прежде чем Армин смог подтвердить себе подозрение, что они на самом деле были любовниками. Это была фотография, на которой они вдвоем сидели на пирсе вместе. Они сидели, глядя на океан, одетые в толстые зимние пальто и шарфы, свесив ноги над водой. Рука Дэвида легла поверх руки дедушки, а голова склонилась ему на плечо. Армин чувствовал, что ему знакомо это чувство. Это говорило с ним так, как он не мог описать, часть внутри него, которая была скрыта от всех, кроме него самого. Он просто увидел это и понял, что они любят друг друга. Может быть, это было то, что могли понять только такие люди, как он. Он задавался вопросом, понимает ли это Жан. Армин сглотнул. Он не мог продолжать думать о Жане прямо сейчас — ему нужно было сосредоточиться. Выкинув из головы все мысли, какие только мог, Армин продолжил просматривать фотоальбом. Они смогли сделать много снимков. Армин почувствовал, как у него перехватило дыхание, когда он узнал деревню Жана, пастельные оттенки домов, каким-то образом все ещё яркие в черно-белом цвете. Дэвид, должно быть, жил там, подумал он. Совсем как Жан. Альбом закончился, когда паре, казалось бы, было ещё чуть за двадцать. Армин нахмурился. Когда он думал о возрасте своего отца и деда, это означало, что его отец определенно должен был родиться к тому времени, но никаких следов его бабушки нигде не было видно. Армину не нравилась картина, которую складывали эти кусочки головоломки. Это заставляло его чувствовать себя неловко. Он не хотел быть правым, но не мог остановиться, не получив ответа. Там были фотографии друзей и мест, которые Армин не узнал, целая жизнь, связанная и сохраненная в изображениях. Но потом они прекратились на долгие годы и не возобновлялись до тех пор, пока война не закончилась. Армин вспомнил дату на надгробии рядом с надгробием своего деда и понял, что если он действительно был одним и тем же Дэвидом, то именно тогда они потеряли друг друга. После этого фотографий стало меньше, иногда не по порядку. Прямо на самом дне коробки лежал еще один маленький альбом, аккуратно завернутый в папиросную бумагу. Армин приготовился к тому, что было внутри, и почему-то, когда он посмотрел, всё ещё был потрясен. Это были детские фотографии. Не его отца, как он мог бы предположить, а его самого. Армин узнал свою мать, когда она держала его на профессионально сделанной фотографии, о которых он и не подозревал. Он почувствовал, что начинает плакать, горе по своим родителям и дедушке, которого он никогда не знал, поднималось в его груди. И к возрасту этих фотографий… он знал об Армине с самого его рождения. Шмыгнув носом, Армин вытер слезы с глаз и перешел к следующему ящику. Он все время оглядывался на фотографию, на которой они с матерью были двадцать два года назад, желая что-то изменить, но зная, что это невозможно. Он нашел старые школьные отчеты и сертификаты, письма от своих старых учеников. Армин узнал, что его дед стал учителем сразу после войны. Каждое письмо от его учеников было с обожанием, они благодарили его за всё, некоторые даже заявляли, что он был им как отец. Так вот что чувствовал Жан? Перевязанными бечевкой были несколько писем, по поводу которых у Армина возникло странное предчувствие. Почерк на лицевой стороне каждого из них был безупречным, аккуратным и элегантным. Армин, внезапно задумался, можно ли их открыть. Но даже если ответ на этот вопрос был отрицательным, Армин чувствовал, что должен это сделать. Он пожалел, что сделал это. Сердце Армина опускалось всё ниже и ниже, когда он перечитывал письма своей бабушки дедушке, которые начинались как мольбы, но заканчивались гневом. История, которую эти письма собрали воедино для Армина, была такой, которую он хотел бы никогда не знать. Это всё изменило. С каждым письмом руки Армина дрожали всё сильнее и сильнее. Он нервничал, был потрясен, сбит с толку, но в основном… он чувствовал себя невероятно, невероятно виноватым. Жан никогда в жизни так не наслаждался прогулками. Снять гипс было полной свободой, и у Жана практически весь вечер кружилась голова, когда он тусовался с Райнером и Бертольдом у них дома. Они заказали еду на вынос и посмотрели телевизор, а затем пошли по длинным улицам центра города, болтая, как раньше в школе. Он немного прихрамывал, но на самом деле это даже больше не причиняло боли — он почти полностью пришел в норму. Он надеялся, что Армин наслаждается временем, проведенным в одиночестве дома. Жан знал, что он немного одиночка, поэтому он задерживался допоздна, хотя, честно говоря, скучал по нему. Жан насвистывал про себя, возвращаясь к дому Армина после того, как оставил Бертольда и Райнера с обещанием увидеться с ними завтра. У него было нервное возбуждение, которое он всегда испытывал, когда приближалось шоу, от которого он не мог избавиться и тоже не хотел. Это покалывало в кончиках его пальцев, и его сердце бешено колотилось каждый раз, когда он думал об этом. Армин тоже собирался быть там… Там с ним, перед небольшой толпой. — Я дома! — крикнул он, когда вошел внутрь. Было приятно хоть раз сказать это вместо того, чтобы Армин был тем, кто ему это сказал. — В гостиной, — ответил Армин. Жан остановился как вкопанный. Он не мог понять, что именно это было, но чувствовал, что с ним что-то не так. — Посмотри на меня, — усмехнулся Жан, покачивая левой ногой в воздухе перед Армином. — Я как новенький. Тонкая улыбка растянулась на губах Армина. — Значит, всё прошло нормально? — Да, всё было хорошо. Я вернул им свои костыли и всё остальное. Они мне больше не нужны. И теперь мы все готовы к завтрашнему дню! — Я рад, — тихо сказал Армин. Жан понял, что музыка не играет. — Ар… ты в порядке, верно? Что-то случилось? — Что? Нет! Нет, я в порядке. Извини. Это было просто… долгий рабочий день. — Ты нервничаешь из-за завтрашнего дня, ха. Армин не смотрел ему в глаза. — …Да. Что-то в этом роде. — Не стоит! — подбодрил его Жан. — Ты справишься с этим, ты это знаешь. Я обещаю, что ты сможешь это сделать. — Ты так думаешь? Всё, в порядке? — Ты знаешь, что я так думаю, не говори глупостей. Ты хочешь провести несколько репетиций в последнюю минуту, только мы? — Я… На самом деле я просто чувствую себя очень усталым, — сказал Армин. Он уставился в пол. — Я мог бы пойти спать. — Лечь пораньше. Хорошая идея. Твой дедушка всегда советовал нам делать это перед концертом. Не то чтобы мы когда-нибудь слушали, но… Его прервал шум Армина, который звучал как чистая боль. — Я… да. Я пойду спать. Я рад, что с твоей ногой всё в порядке. — Подожди, — сказал Жан, схватив его за запястье, когда Армин бросился мимо него. Армин оглянулся, и их взгляды встретились. Жан почувствовал острую боль в сердце. — Жан, я… — Это всё из-за нервов? Армин выглядел так, будто собирался что-то сказать, но он сглотнул, а затем выражение его лица изменилось. — Мм, — промурлыкал он. — Я просто нервничаю, вот и всё. Жан вздохнул с облегчением, отпуская запястье Армина. После этого его рука почувствовала пустоту. — Тогда поспи немного. — Я так и сделаю. Спокойной ночи, Жан. — Спокойной ночи, Армин.