- Тряпка! - Дьявол!

POV Вару

Я сидел и что-то чиркал в блокноте. Что я делал, спросите вы? Я не помню. Я даже не осознавал, что держу в руке карандаш. Мои мысли были где-то далеко. — Вару! — веселый голос прервал мои раздумья. — Завтрак готов! — Ага, иду, — ответил я биполярнику. Я давно научился определять по голосу, кто из клонов говорит. Моя дверь всегда заперта, поэтому пришлось научиться, чтоб не огрести, например от Пика, за то, что назвал его, ну, допустим, Курилкой. Закрыв блокнот и взяв его под мышку, я пошел на кухню. На завтрак была овсянка. Я ненавидел эту кашу, но все равно ел, потому что голодным ходить не хочется. День проходил как обычно. Червонные ссорились по поводу того, что лучше: любовь или добро. Как по мне, и то, и то — фигня полнейшая. Куромаку опять закопался в книги, тряпка торчал в комнате, дед медитировал, а Габриэль задавал всем тупые вопросы. Пик куда-то свалил, потому что он «не подписывался на этот дурдом», а я забрался с ногами в кресло и что-то рисовал. Я не думал о том, что рисую, просто позволяя своей руке действовать свободно, отдельно от тела. Я рисовал, перелистывал страницу и рисовал снова. Точил карандаш, стирал и рисовал дальше. Штриховка, светотень, перспектива, динамика, золотое сечение — это все уже происходило на автоматизме. Мне не нужно было об этом думать, все происходило само. Возможно, вы удивитесь, но я серьезно изучал живопись и даже посещал онлайн-курсы рисования от всех втайне. Я помню, как остальные беспокоились и десять раз на дню спрашивали, не заболел ли я, когда я стал рисовать и, соответственно, меньше прикалывался. Потом привыкли и отстали. И слава богу, иначе я бы кого-нибудь прибил. Так день прошел до обеда. На обед был суп с фасолью. Ещё хуже, чем завтрак, терпеть не могу бобовые! Так что я дождался, пока все доедят, а потом принялся чистить и резать картошку. Пожарив себе «земляное яблоко», я пообедал (и даже не отравился), и решил посмотреть фильмец. Устроившись в кресле уже с ноутбуком, я нашел неплохой сериальчик, надел наушники и начал смотреть. Спустя несколько серий я взял блокнот и снова начал бездумно рисовать. Мой мозг был занят сериалом, а руки — блокнотом и карандашом. До ужина все было спокойно — у меня не было ни настроения, ни идей для шуток. Зато мне захотелось рисовать аквагрим. Я для этого и учился рисовать — хотел стать аквагримером. Подумав, я позвал червоного валета. — Хей, Феликс! — Да, Вару? — Можешь мне помочь? — Смотря чем. — Да я аквагримером стать хочу, учусь уже… Побудешь моим холстом? Тот согласился. Я принес краски для кожи, кисти, блёстки и прочее. Ну и примеры рисунков я притащил. Как и ожидалось, биполярка выбрал цветочки. Грим шел через все лицо, изогнутой цветочной гирляндой от края брови до подбородка. — Какие цветы рисуем? Жёлтые цветы я рисовать не буду — сольются с кожей. — Давай фиалки? — Хорошо, — я набрал на кисть сиреневый цвет и стал рисовать первый цветок у края левой (для меня) брови. Следующий пошел чуть ниже и правее. Линия рисунка шла то вверх, то вниз, огибала глаз, шла через переносицу, спускалась к губам и заканчивалась на подбородке. Сиреневые и зелёные мазки легко ложились на нежную кожу. Идеальный холст. — Скоро будет готово? — спросил Феликс через десять минут. Я наносил рисунок на правую щеку. — Ещё немного. Доведу рисунок до подбородка и все, потом только блёстки нанести, если захочешь. — Хочу! — Тогда не вертись, как школьник на уроке. Завершив рисунок, я вывел над левой бровью тонкой кистью подпись «be Waru» и добавил на рисунок золотистых блёсток. — Готово! — Уже? Пойду покажусь Ромео! — Погоди, дай сфоткаю для портфолио! Ужин из макарон и котлет. Душ и спать. Несколько дней прошли спокойно, пока я не решил опрокинуть на Зонтика ведро воды, разведенной с краской. Конечно же, попавшись в ловушку, он расплакался. — Тряпка! — крикнул я ему. — Дьявол! — выпалил он в ответ и убежал. От неожиданности я даже выронил свой блокнот. Внутри отчего-то стало мерзко. Я поднял свой блокнот. В нем был лишь незаконченный скетч. Но было ясно, что это валет треф с аквагримом на лице. Я пролистал блокнот. Почти на каждом листе был этот нытик. Почему же так тяжко на душе?