Система героической смерти

— Молодой мастер Кейдж, это была всего лишь закуска. Сейчас начнется основное блюдо, ты готов? — в голосе Чарльтона послышалось легкое волнение. — Давай, давай, я голоден. — голос Шань Ке был хриплым, а его измученный вид казался несколько вялым, напоминая персидского кота, который только что проснулся и ждал своей еды. Его рубашка была разорвана, обнажая кожу, покрытую следами ожогов, а также фиолетовые линии вен. Его шея, талия, живот, руки и ноги были привязаны к стулу. Его глаза смотрели снисходительно, без малейших признаков трусости или страха. Сцена перед военными не походила на допрос под пыткой, скорее, это было похоже на пьесу. Мальчик в комнате для заключенных был слишком ошеломляющим, полностью лишенным жалкого состояния или истощенности. Шань Ке не знал, что в этот момент за ним наблюдали несколько сотен человек. После удара током к нему вернулись некоторые силы. В это время механическая ручка повернулась, и из нее выдвинулся лазер размером с соломинку, мерцающий красным светом. Не успел он даже коснуться его кожи, как Шань Ке почувствовал легкие уколы боли. — Я даю тебе еще один шанс. — голос злобного мужчины средних лет снова эхом отозвался в комнате. — Если ты поделишься информацией, мы подумаем о том, чтобы оставить тебя в живых. Чарльтон задал несколько вопросов подряд, но Шань Ке не сказал ни слова. — Да будет так. Посмотрим, как долго ты будешь держать рот на замке, — неторопливо сказал Чарльтон, — национальный цветок нашей империи Драконьего Клыка — это пылающее алое небо. У него семьдесят два лепестка, которые ложатся слоями, как пылающее пламя. Я думаю, что, если мы нанесем национальный цветок империи Драконьего Клыка на твое тело, твой отец был бы очень счастлив, тебе так не кажется? Если ты извращенец, то ты извращенец, так какой смысл пытаться оправдаться? Ты хочешь оскорблять людей, так зачем же ты рисуешь какой-то цветок? Если у тебя есть возможность, то нарисуй кучу дерьма! Шань Ке поднял глаза, его взгляд был полон отвращения. Ясные и ледяные глаза были похожи на холодный огонь, так что люди не смели смотреть прямо на юношу. Чарльтон не рассердился, а скорее улыбнулся. Он отдал оператору приказ продолжать. Наконечник лазера начал двигаться и нацелился выше правой стороны груди Шань Ке. Под лучом на его коже начали медленно формироваться очертания цветка, сопровождаемые жужжанием лазера. Шань Ке громко вскрикнул от боли, его тело безостановочно дрожало, а кровь текла по груди. Его волосы свисали на лицо, закрывая глаза. Цвет лазера отразился в его глазах, и словно огненный шар, казалось, медленно горел в их темно-зеленых глубинах. При обычных обстоятельствах лазерный рисунок не причинил бы такой сильной боли, но дознаватель отрегулировал настройки лазера, чтобы можно было почувствовать жжение и колющее ощущение. С учетом того, что боль Шань Ке увеличилась в пять раз, отчего болезненность лазера была очевидна. Пот быстро пропитал его тело и просочился в раны, причиняя ему еще большую боль. На протяжении всего процесса Шань Ке несколько раз падал в обморок, но всегда просыпался от агонии. Слабый румянец появился на его светлой коже, и рот Шань Ке несколько раз слегка приоткрылся, как будто он сам был цветком пылающего алого неба. Его горящие глаза, достаточно красивые, чтобы заставить людей задыхаться, выражали сильную волю и решимость. Чарльтон предложил сделать прямую трансляцию, чтобы все могли озвучить свою реакцию. В конце концов, человек, которого пытали, был сыном Утрехта, поэтому у любого повстанца, который видел пытки, была бы какая-то реакция, хоть незначительная. Однако мальчик не только не съежился перед лицом таких мучений, но вместо этого стал еще сильнее. Это было так, как если бы он использовал свое тело и волю, чтобы молча сказать своим товарищам: «Как бы это ни было больно, мы должны двигаться дальше!» План оказался полным провалом, потому что у каждого человека на месте происшествия была своя реакция, включая самого Чарльтона. Их сердцебиение ускорилось, кровь прилила к голове, а дыхание стало прерывистым… как будто у них был жар. Пара человек из числа наблюдателей на самом деле чертовски возбудились. Процесс нанесения татуировки продолжался еще несколько десятков минут, прежде чем ручка машины очистила пятна крови и применила какое-то кровоостанавливающее лекарство. Но это еще не закончилось, так как татуировку все еще нужно было покрасить. Материалом для окраски послужил особый вид яда. Чарльтон очень подробно объяснил источник яда, но Шань Ке его совсем не слушал. Ему было так больно, что его разум онемел. Страдая от боли каждую секунду, каждую минуту, все, о чем он мог думать, — это как можно быстрее покончить с этим. Его раскаленная докрасна кожа внезапно ощутила прилив прохлады, но прежде чем Шань Ке смог вздохнуть, он почувствовал зуд в правой груди, как будто на его коже было бесчисленное множество муравьев, которые грызли и пожирали его. Шань Ке ненавидел то, что он не мог просто соскрести свою кожу. По сравнению с электрическим током и лазерной татуировкой, такую бесконечную боль было еще труднее вынести. Татуировка в виде цветка пылающего алого неба постепенно обретала свою форму. Пятна яда были очень яркими и разных оттенков красного, со множеством слоев лепестков, разворачивающихся, чтобы исчезнуть за его плечом. Он должен был признать, что методы допроса с применением пыток в этом мире были не только быстрыми, но и очень художественными. Если бы его не пытали, Шань Ке, вероятно, похвалил бы дознавателей за этот момент. Его мучения, казалось, длились столетие, а потом Шань Ке очень ослабел. Он бессильно откинул голову на спинку стула, полузакрыв глаза. Слой тумана, кажется, застилал его глаза, заставляя их выглядеть подернутыми пеленой, и создавая совершенно иную красоту, чем цветок пылающего алого неба на его груди. Пока он был рассеян, он услышал, как Чарльтон снова задал ему ряд вопросов, но смог повторить только три слова: — Я не знаю. Он действительно ничего не знал, так что не следует больше спрашивать. Позвольте ему немного отдохнуть и насладиться тишиной, или дайте ему что-нибудь выпить или поесть и так далее. Однако раздражающий голос продолжал приставать, без конца раздражая его. Не говоря уже о Шань Ке, даже те, кто наблюдал за допросом, почувствовали, как у них пересохло во рту. Они могли сделать перерыв, когда им захочется, но Шань Ке не мог. Он уже двадцать пять часов не сомкнул глаз, и его разум был истощен. Равель уставился на мальчика на видео, не отрывая взгляда от начала до конца, как будто пытался запечатлеть его образ в своих глазах. — Генерал, сейчас время обеда. — Кан использовал устройство связи, чтобы уведомить Равеля. — Я не собираюсь есть. — затем Равель тихо добавил. — Если во второй половине дня не произойдет ничего срочного, не беспокой меня. — Хорошо. — Кан действительно хотел спросить, как проходит допрос, но было не до этого, поэтому он мог только оставить этот вопрос в свое сердце. В полдень люди начали расходиться. Поев, каждый из них вернулся на свое место, чтобы продолжить наблюдение за допросом. Это был допрос, который никто не хотел пропустить. После того, как у них перехватило дыхание от грациозной осанки этого мальчика, они хотели посмотреть, как долго он сможет продержаться. Десятикратная боль — это не то, что мог бы вынести обычный человек. Обученные военные солдаты использовали сенсибилизатор только с усилением в пять раз. Это включало слух, зрение, обоняние и так далее, и не включало боль. Однако то, что испытывал этот мальчик, было ровно в десять раз больнее. Столкнувшись с такого рода мучениями, даже если бы это был Железный Человек, он, скорее всего, не смог бы продержаться последние несколько часов. Но чтобы этот мальчик смог выдержать целый день и ночь, насколько велики должны были быть его сила воли и стойкость? С медленным течением времени всеобщее впечатление о мальчике превратилось из захватывающего дух от новизны в восхищение. Равель вернулся в свой особняк только в сумерках. В тот момент, когда он вошел, он увидел, как Габриэль подошел, чтобы поприветствовать его. Первое, что он сказал, было: — Сир Равель, когда мы отступаем? Если не уедем сейчас, то, боюсь, у нас не останется на это времени. Равель пропустил его слова мимо ушей и снял пальто, отдавая его своей экономке. — Сир Равель. — Габриэль посмотрел на него с выражением тревоги. Равель бросил холодный взгляд. Несколько часов назад у него не было никакого мнения о Габриэле, но, увидев Кейджа, он теперь почувствовал легкое отвращение. Габриэль так долго жил в его особняке, но никогда не сказал ни одного доброго слова о Кейдже, а также не заботился о жизни или смерти другого. Этот мальчик страдал от пыток, и все же не выказывал никаких признаков того, чтобы отступить. Тем временем Габриэль был под его защитой, и все же никогда не забывал о том, чтобы сбежать в любой момент. Когда их сравнивали, было очевидно, кто из них лучше. Жизнь Равеля была однообразной, и, кроме военных дел, его больше ничего не интересовало. Но этот мальчик заставил его развить новое глубокое понимание «красоты». Такое упорство, сила воли и способность трогать сердца людей были подобны драгоценному камню. Чем больше его полировать, тем более ослепительным он становится. Равель чувствовал, что в мире нет никого другого, кого можно назвать «прекрасным». Впечатление, которое Кейдж оставил в его сердце, превратилось в отпечаток, который было трудно стереть. На второй день прямая трансляция продолжилась, и число людей, наблюдавших за ней, также увеличилось примерно на шестьдесят или семьдесят человек. Остался 31 час. Первоначальной целью допрашивающих было получить информацию, но постепенно им стало доставлять удовольствие пытать его. Кейдж был похож на сокровищницу, и чем дальше они исследовали, тем больше красоты открывали для себя. Под пытками и болью он казался более очаровательным. Таким образом, Шань Ке испытал тридцать шесть видов пыток, но большая атака, которую он с нетерпением ждал, так и не появилась. Эти люди, казалось, предпочитали пытки в медленном темпе. Единственное, чему он мог радоваться, так это тому, что сенсибилизатор утратил свое действие через 30 часов. Снижение боли на 50% наконец-то может дать ему перевести дух. Для людей, наблюдавших за происходящим, несмотря на то, что применялись все более и более жестокие методы, их воздействие на Шань Ке было не таким хорошим, как первый удар электрическим током и татуировка. Оставалось еще 20 часов. Разум Шань Ке был почти на грани срыва, и длительное пытки и усталость привели к тому, что он потерял свою нормальную способность мыслить. У него даже не было сил ругать систему. Если система когда-нибудь даст ему еще одну «Миссию, которую можно выполнить на 100%, сидя», то он без колебаний отвергнет ее! Он предпочел бы сражаться, собирать объедки или даже быть пещерным человеком. Он никогда не хотел выполнять еще одну такую миссию. 14 часов. Чарльтон, наконец, применил мощную атаку. Он использовал специальный инструмент и сломал все кости в конечностях Шань Ке. Наблюдатели могли слышать только череду трескучих звуков. От лодыжек до колен, от кончиков пальцев до лопаток… и теперь Шань Ке потерял всякую способность издавать звуки. Даже у людей, наблюдавших за происходящим, перехватило дыхание. — Молодой мастер Кейдж, ты заставил меня уважать себя, — донесся вздыхающий голос Чарльтона. — Ты все еще можешь выстоять под такого рода пытками. Я чувствую, что, даже если мы продолжим, ты все равно не признаешься. Поскольку это так, я решил напрямую использовать ментальный шок-контроль. Этот так называемый ментальный шок-контроль использовался для управления разумом другого человека, заставляя его подчиняться командам. Результат был похож на гипноз, но он был чрезвычайно вреден. Как только будет применен ментальный шок-контроль, сознание получателя будет полностью уничтожено. Шань Ке опустил голову, не выказывая никакой реакции. Равель слабо сжал кулак, заставляя себя никак не реагировать. Однако в его голове царил полный беспорядок. Просто дайте ему немного больше времени, ему нужен всего один час! Нет, даже сорока минут было бы достаточно! Шань Ке не знал о тревогах Равеля, и он поднял голову, думая, что все, наконец, закончится. Он не мог сдержать довольной улыбки, которая расплылась на его лице. Чарльтон не ожидал, что он все еще сможет улыбаться, и чувствовал себя так, словно его презирают. Он холодно спросил. — Чему ты улыбаешься? Шань Ке перевел взгляд на металлическую стену перед собой. Он знал, что дознаватель находится по другую сторону стены. Поскольку все близилось к концу, он решил действовать в последний раз. В конце концов, он так долго испытывал боль, что должен был, по крайней мере, отплатить тем же. Он приоткрыл губы и поднял глаза, первоначально слегка темные и мрачные глаза загорелись, как будто их зажгли, испуская великолепный свет. Его глаза были тверды, когда он смотрел прямо перед собой, и он использовал оставшиеся силы, чтобы медленно и твердо выплюнуть два слова. — Круиз умрет.