Компромисс не для нас

Андрей очень медленно брёл через пустырь, поросший жухлым бурьяном, от одного серого панельного дома к другому и внимательно разглядывал трещины в асфальте, который давно пора было менять. Вокруг шелестела высохшая трава и опавшие листья, уже не жёлтые, приятные глазу, а бурые, слипшиеся и грязные. Беззащитные голые ветки берёз и боярышника хотелось укутать в тёплый плед до самой весны, да и самому залезть под него же с чашкой какао или глинтвейна. Но у Андрея не было ни пледа, ни какао, ни даже жилья. Его выставили из съёмной квартиры, не предупредив заранее, и теперь он не знал, куда податься. На одном плече болталась гитара, на другом — рюкзак со скромным холостяцким скарбом, и всё это хозяйство надрывно стонало и позвякивало. Город упивался осенней хандрой из холодных грязных луж, ветер храбрился и играл с палой листвой, но к ночи срывал с себя весёлую маску и тоскливо выл в подворотнях, жалуясь на судьбу. Андрею тоже хотелось сесть, поднять морду к небу, подобно волку, и выразить свои чувства в протяжных и хриплых гортанных звуках, но он держался и продолжал упрямо идти куда глаза глядят. Князь сунул руку в карман, достал тощенькую пачку сигарет, закурил предпоследнюю, ища успокоение хотя бы в никотине, и вдруг почувствовал, как на его плечо легла чья-то тяжёлая ладонь. — Здорово, Андрюха! — низкий и подозрительно радостный голос заставил Андрея съёжиться и вздрогнуть. — А ты куда намылился, ё-моё? — Не знаю, Мих, — он вздохнул и поддернул лямки рюкзака и чехла. — Домой, наверное, поеду, в деревню. Паршиво всё… Ни работы, ни жилья… А мир будто с ума сошёл. — Андрюх, да ты чё? Плевать на этот мир. Живы будем не помрём, а остальное… Да катись оно колбаской! — активно жестикулируя, Миха крепко обхватил Андрея за плечи и сжал пальцы, выражая полную поддержку и расположенность. — А мне куда катиться? — горько усмехнулся Андрей, наблюдая, как струйка табачного дыма лентой извивается вокруг Мишкиного лица, придавая ему таинственности. — Под мост? — Нет, ты чё. Пошли ко мне, — Миша рывком подхватил гитарный чехол, чтоб Андрюхе было полегче, и пошёл куда-то вглубь района, к трёхэтажкам, таким древним, что они помнили, наверное, революцию. — К тебе? — Андрей упёрся, вцепился для верности в заборчик, ограждающий детский садик, и активно замотал головой. — Нет, нельзя. — Почему? — несказанно удивился Миха, обернулся и чуть не выпустил из пальцев ручку чехла. Андрюха совсем стушевался, опустил низко голову и долго смотрел, как в мелкой лужице плавают наперегонки два красных рябиновых листочка. Миша подошёл ближе и встал рядом, плечом подпирая забор. — Ты не думай, там жить можно. Полы скрипят, но это фигня. В соседях старые глухие бабки, им на всё уже похрен. Вода только холодная, но я собираюсь водонагреватель покупать. Выплывем, короче, тем более вместе. — Нет, Мишка, никуда мы вместе не выплывем, — у Андрея наконец разлепились залитые смущением губы и он торопливо заговорил. — Особенно вместе. Вместе — это не для меня. И не для тебя. Не надо. Я уеду, и всё. — Да не дури ты. Пойдём, сядем на пол, у меня там классная медвежья шкура валяется, и будем слушать старые пластинки. Бахнем дешёвого портвейна и залипнем на Pink Floyd или Cure, смотря что лучше пойдёт. А спать не ляжем, — Миха взлохматил свои волосы, и без того похожие на воронье гнездо, уставился на огромных размеров матерную надпись на стене подъезда и заговорил ровно и тоскливо. — Знаю я эту хуету, ложишься и даже страшно, потому что завтра всё начнётся сначала. Надоело… Блять, как же всё надоело… Андрей, ну пошли, я прошу! Не смогу я без тебя тут, сдохну и всё! — Не сможешь? — мигнул Андрюха, поражённый этими словами, и поднял глаза, тут же сцепившись с болезненной глубиной и краснотой глаз напротив. Мишкины веки еле заметно дрожали, а пушистые ресницы выдавали с головой, не успев уронить прозрачные солёные капельки. Мишка, кажется, сам не замечал этих злых коротких слёз отчаяния, потому что взгляд не отводил и всё повторял: — Андрей… Пожалуйста… Просто старые пластинки, в хорошей компании, ты и я… — Миш… А как же… Ты помнишь же, что было в прошлый раз, когда мы вот так же, вдвоём… — выпалил наконец Андрей и облегчённо задышал. — Мы просто напились. Это ерунда на самом деле. Мы оба взрослые люди, сможем держать… Себя… Себя в руках, да? — голос, совсем хриплый, перекатывался в ушах Андрея, как шарики в погремушке, а Миша, развернувшись, подходил всё ближе, медленно и неосознанно. Когда их носы соприкоснулись, Андрей слегка пришёл в себя и прошептал: — Думаешь, всё, что было в ту ночь, это ошибка?.. Мишка молчал, рвано дыша, а ветер всё выл и выл, то звонко и переливчато, а то грустно и тоскливо, среди унылой осенней сырости. Андрей поедом ел самого себя, уже почти жалея, что снова встретил Миху именно тогда, когда решил уехать. Навсегда, навечно! Сбежать, спрятаться в песок, лишь бы не видеть невыносимый взгляд этих шоколадных щенячьих глаз. — Мих… — он отшатнулся, твёрдо решив уйти, но ноги сами остановились, когда в спину долетело еле слышное: — Андро…