***
Надежды Гарри оправдались: к моменту приезда в Лотлориэн он все еще был без сознания, что позволило ему избежать и нотаций вечно недовольного целителя Брассена, знакомого ему еще по Имладрису, и мучительного процесса складывания костных осколков. Переизбыток Костероста в организме мага дал обратную реакцию — зелье просто перестало действовать, и новая порция не дала никакого эффекта, так что в этот раз врачевателям Галадриэль пришлось разбираться с переломом традиционными методами. В свое время старший лориэнский целитель, узнав о необычных зельях и книгах от Владычицы, примчался к Элронду на всех парах и оставался с ривенделльцами целую неделю, проверяя, исследуя, улучшая и разбирая рецепты. Именно он помог найти аналоги, адекватные заменители тех ингредиентов, которых сроду не водилось в Средиземье. По свойствам и реакциям определяя суть веществ, он мучил Гарри вопросами каждый раз, когда умудрялся его найти. В итоге маг даже начал скрывался от него под плащом-невидимкой, добираясь перебежками в собственную спальню. В беседах с Брассеном он чувствовал себя абсолютным бездарем и недоучкой, как на допросе у Снейпа в первые несколько лет школы, ведь ответов на большую часть вопросов он не знал и мог лишь скинуть эльфу копии всех своих книг, что так или иначе касались зельеварения и лекарского дела. На счастье Гарри, деятельный эльф вскоре понадобился в своей вотчине и вынужден был уехать. Но за время своего визита в Имладрис он успел так сильно допечь не только его самого, но и лекарей Элронда, что провожали его в обратный путь со слезами на глазах. Слезы, понятное дело, были от радости. Владыка долины тихо посмеивался, и Гарри был больше чем уверен, что он не раз пересказывал Галадриэль в лицах самые яркие сцены с участием этого жгучего (вот уж кому подходило его имя!) и темпераментного брюнета. Ну а теперь Брассен метался между лихолесским королем и крылатым магом (так окрестили Гарри местные остроухие) и поминал Моргота, Саурона и всех его приспешников целой тирадой неписанных выражений, проверяя заживление ран и самочувствие своих пациентов. Гарри откровенно повезло, что эльфийский целитель, этот въедливый педант, уже оказался знаком с большинством зелий, извлеченных из сумки мага, впрочем, и у него самого нашлось достаточно составов, с которыми он экспериментировал все это время, пока «безголовые идиоты искали самый зрелищный способ убиться». Поэтому руку Гарри сохранили, удалив все осколки и костную крошку, заживили порванные связки и сухожилия, наложили коррекционную повязку и теперь контролировали правильный прием зелий и настоев. Лечить бессознательного было легко — он не нарушал предписаний, не сопротивлялся и не норовил одним глупым поступком свести на нет все усилия целителей. С Трандуилом было сложнее, но и его жизнь к концу следующего дня не вызывала опасений. Вытяжки из трав, чередуемые с зельями, обработкой ран, очищением крови и прочими местными процедурами, делали свое дело. Тем более что Галадриэль навестила раненых и само ее присутствие уже оказало положительный эффект. Через день Митрандир, едва отдохнув сам и удостоверившись, что спутникам не угрожает немедленная и мучительная смерть, отбыл с черным ящиком наперевес к Гавани — его конь мог выдержать и не такую нагрузку. Галадриэль, едва взглянув на содержимое шкатулки, быстро согласилась с планом Истари, от всей души желая не видеть больше в своих владениях то, что хранилось в Дол-Гулдуре. К концу четвертого дня, к удивлению Брассена, с кровати первым встал лихолесец. Пошатываясь и с трудом шевелясь, он потребовал узнать, куда подевались его мечи и рубашка, которая была на нем. Именно там хранились его драгоценные волшебные картинки. Эльфу тут же отдали желаемое, и он успокоился, разве что убрал занавеску, закрывающую черноволосого мага и придвинул кровать ближе, чтобы «присматривать за безрассудным adan, который и в лазарете может отыскать на свою голову неприятности». Брассен против не был, только дал указание звать его, если глупый человек захочет встать с кровати, пообещав заставить его «съесть все обломки собственных костей», если тот только вздумает двинуться с места без разрешения целителя, то есть его самолично. И с этим Трандуил не стал даже спорить, узнав как обо всех первичных, вторичных и прочих неоднократных травмах «крылатого», так и о последних событиях. Гэндальф успел поделиться с Галадриэль подробностями их приключений, а также собственными догадками и мнением обо всем произошедшем с ними. Все местные жаждали узнать подробности похода, измотавшего бывалых воинов, впрочем, как и любые другие новости, способные оживить безмятежность лесных сводов Лотлориэна. Трандуил стойко выносил беспокойство целителей до самого вечера, часы безделья скрашивала стопка подаренных волшебных воспоминаний, а еще — известие, которое принесла Галадриэль. Его сын успел прибыть в Имладрис с отрядом верных воинов. И теперь проводил дни в ожидании отца, который вот-вот должен был возвратиться во владения Элронда, но, к несчастью, застрял в Лотлориэне еще на неделю — раньше целители категорически отказались отпускать и князя, и мага, который до сих пор так и не пришел в сознание. Вот и сейчас, в тихий полуночный час, он лежал, почти не шевелясь, запрокинув скуластое бледное лицо к мягкому лунному свету, который серебрился на всех поверхностях, проникая из распахнутых створок панорамного окна. Здесь, в Золотом лесу, эльфы раскинули свои жилища, залы, террасы среди крон высоченных меллорнов, которые сплетались и корнями, и верхушками, создавая невообразимое для человеческих глаз единое пространство, увитое воздушными паутинками-лесенками и россыпями светящихся фонарей. Окна таких домов на деревьях занимали одну, а то и две стены, но не цельным стеклом, а частями, искусно вплетенными в единую картину с растительным или животным узором. Каждое окно-витраж привлекало взор, а его окрашенные в разные цвета части оставляли многочисленные блики как снаружи, так и внутри домов. Сон мага стал беспокойным. Весь день он лежал пластом, и только едва слышное эльфийскому уху дыхание позволяло понять, что Габриэль жив. Сейчас же его забытье сменилось тяжелым душным сном: на висках и лбу заблестели мелкие капли пота, под прикрытыми веками дергались зрачки, острый кадык то и дело приходил в движение, как и стиснутые в напряжении челюсти, которые маг сжимал до хруста. Едва слышные стоны были неразборчивы: то ли горестные полувсхлипы, то ли тихое поскуливание и звуки чуждой речи. Трандуил сам не понял, как оказался рядом, и осознал себя уже у кровати волшебника, поглаживающим его слегка влажные разметавшиеся волосы. Маг повернул голову, бессознательно ища в прикосновении тепло и защиту, как маленький едва родившийся котенок или щенок, и Трандуил не смог сдержать улыбку: «Ершится маг, злится, ежом топорщится, но стоит оказаться без сознания или в грифоньем облике, так сразу ластится, находя успокоение в тепле другого». Его, Трандуила. А значит, не все для него потеряно. Если приложить достаточно терпения, то Габриэль привыкнет, а потом уж и чувства появиться смогут. Если он только не из тех, кто сторонится отношений между мужчинами. Эльф вспомнил, что гондорские и роханские нравы, в большинстве своем были строги и непреклонны к такому. Люди. Что уж тут говорить. Стоило решить для себя — готов ли Владыка Эрин ЛасГалена поддаться этим чувствам. А то ведь и сам, сколько ни думал над этим, сколько себе ни ставил рубежи, а все никак не мог выкинуть чуждого мага из разума, из мыслей, из сердца. Не поздно ли спохватился? Стоило решить держаться отстраненно, отдалиться от него, как тот выкидывал что-то несусветное, опасное и до предела благородное. От щедроты души. И эльфийскому Владыке никак не удавалось остаться равнодушным наблюдателем. Его пугало, что сердце, застывшее в вечном созерцании пролетающих десятилетий, именно в этот миг решило «ожить». Не думал он, что их прекрасная владычица звезд одарит его душу найденной фэа. В Средиземье было известно и про фэа — душу извечную, и про хроа — тело земное. Но мало кто помнил, знал или верил в предназначенную пару. Древние сказки для детей, неясные в своих описаниях, разнящиеся в толкованиях. Предполагалось, что эльфы, рождаясь, теряли часть своей фэа, и эта часть могла вернуться к ним с тем, чья суть, чьи сердце и душа приняли этот осколок, как свой, чтобы не затерялся он в вечности, не канул в неизвестность. И встречаясь, такие пары, хоть и не сразу понимали бесценный дар, но, осознав, бились за свое счастье быть вместе отчаянно и самоотверженно. Кто-то получал его в награду, иные истории заканчивались трагично, в назидание потомкам. Берен и Лютиэн — только одна из самых известных историй невероятной любви, о которой сложили множество баллад. Они не были единственными, но именно их сохранили в памяти и эльфы, и прочие жители Средиземья. Трандуил помнил ясно: при встрече своего предназначения сердце «оживало», пело — если иносказательно. А верным признаком были сны, которые возвращались. Ведь каждый эльф знает, что те пропадают почти сразу после второго совершеннолетия, и даже память о них стирается под гнетом времени. Эльфы спят мало, почти не нуждаясь в отдыхе, проваливаясь в темноту, и выплывая из нее через несколько часов. И лучшее, что они могут увидеть — это бескрайнее ночное небо и бесконечные мириады звезд. В юности он старательно записывал свои сны, зная, что вскоре он лишится даже малого. С течением времени ему стало казаться, что он просто выдумал истории о небе и полетах среди облаков, скачках на легконогом коне по бескрайним лугам и разнотравью, наблюдении за стайками мелких рыб в горных ручьях и головокружительных прыжках с самых верхушек золотых кленов… запахи, звуки, яркость красок и безмятежная радость после пробуждения казались детской фантазией. Но с появлением мага он стал просыпаться с неясным томлением, и это не касалось известной физиологии. Он пытался уловить туманные обрывки, образы после пробуждения. Ему казалось, что вот-вот ухватит ускользающие клочки, но стоило остановить на них взгляд, как они развеивались, словно и взаправду были предрассветным туманом. Моргни — и он развеется, будто и не было его. И сейчас он думал об этом, недоверчиво качая головой, усмехаясь потаенно, пока чуткие пальцы пробегали в черноволосом беспорядке, поглаживая, массируя, успокаивая. Его фэа, невероятная сказка даже для самих эльфов, оказалась в упрямом недоверчивом человеке из иного мира?! Невозможно! Но ведь и опровергнуть эту мысль он не мог. Не было тут ясности, неотвратимой предопределенности или неизбежности. Любые узы, которые возникли бы между ними, любая связь была бы исключительно по их желанию и доброй воле. И лишь осознав ее, приняв и проникнувшись ею, можно было только впоследствии сказать: «Вот он, или она, душа моя, песнь моего сердца», имея в виду именно это, фэа, вернувшуюся в другом. Как всегда, возвышенно-поэтически, но осознавая с полной ясностью, что это означает для них, и ни для кого иного. А можно было пройти мимо, без оглядки, не заметив в суете дней, долга и обязанностей то важное и сокровенное, что приготовил Эру Илуватар своим возлюбленным детям. И теперь эльф стоял в лунном свете и размышлял далеко не в первый раз, стоит ли ему двигаться навстречу тому, кто будоражит его разум и вызывает целый ворох необъяснимых чувств. Впервые эльф был так нерешителен и застыл в душевных колебаниях: то устремляясь к объекту своего интереса, то отходя в сторону, убеждая себя в бессмысленности этих зарождающихся эмоций. Поэтому впервые за века он решил жить одним днем, отказываясь планировать, устав давать себе тщетные зароки. Его раздумья прервал тихий всхлип, и Трандуил, присев рядом, стал поглаживать, разминать судорожно сведенные пальцы мага, нежно и легко, повторяя одни и те же мягкие движения, пока в них не исчезло напряжение, и не разжались судорожно сжатые кулаки. И тут эльф снова обратил внимание на шрам на вытянутой руке, на которой, по его зрелому предположению, кто-то, если не сам маг, вырезал слова глубоко и неровно. И теперь эта надпись даже в лунном свете выглядела болезненно глубокими красными язвами на бледном тонком запястье. Это не напоминало традиции нандор, которые хоть и редко, но могли тонкими линиями нанести на кожу узор, затейливую вязь символов и природного орнамента, где каждый лист и черта могли означать важные жизненные вехи, такие своеобразные метки памяти. Впрочем, не только нандор, но и тэлери, и синдар могли запечатлеть на теле то, что оставило неизгладимый след в душе. Но все, что они наносили на кожу, было искусным, тонким и ненавязчивым. Здесь же он видел следы отчаяния и пытки. И мысли эльфа свернули совсем уж в мрачную сторону — он вспомнил, что и сам оставил неизгладимые следы. И даже колдовские зелья не действовали на них. Или маг не счел нужным их лечить. Не ему спрашивать об этом, но каждый день он смотрел на дело рук своих, и от этого ему становилось тошно. Трандуил снова посмотрел на лицо спящего, которое в свете луны разгладилось от тревог, стало юным и каким-то беззащитным. Эльф вздохнул и провел напоследок большим пальцем по коже, очерчивая изгиб искусанных пухлых губ.***
Утро позолотило комнату, принеся с собой летнюю свежесть и запахи спелых яблок и дубовой коры. «Странное сочетание, — лениво подумал маг, выплывая из липкого, бесконечно однообразного сна, — и липой пахнет!» Гарри удивленно распахнул глаза, пытаясь представить, в какой вселенной зрели яблоки, цвела липа, пахло прелыми желудями и влажной, как после обильного дождя, корой дуба. Потолок был не таким высоким, как в Имладрисе, не таким белым, как в Больничном крыле Хогвартса, не таким мрачным, как в опочивальне на Гриммо, и в нос не забивались клубы пыли, как в набившем оскомину душном чулане. Этот потолок был светло-медовым и деревянным. Тонкие и узкие доски, скорее рейки, ровными рядами уходили вверх в один конец, образуя мансарду. Недалеко от него стояла еще одна постель с небрежно накинутым поверх одеялом из тонкой белой шерсти. Окна были распахнуты, и в них сквозь просветы золотисто-зеленой листвы заглядывало утреннее солнце. Или дневное. Птичьи трели в эльфийских угодьях не прекращались до поздней ночи, и только после захода солнца они сменялись стрекотом светлячков или нагоняющим сон кваканьем местных жаб. Вот и сейчас снаружи перекрикивались незнакомые ему пернатые. «Сову, что ли, завести? — так же вяло подумал маг, но вспомнил, что чары приручения животных у него если и находились в какой-либо из книг, то только для общих сведений. А специальной литературы по такой узкой теме у него не было. «Галадриэль!» — вспыхнула догадка, и на мага снизошло умиротворение. Он был в гостях у эльфов, на это однозначно указывали и само жилище, и все звуки-запахи вокруг. А соседняя постель могла принадлежать или Гэндальфу, или Трандуилу. Но Истари при последней их встрече был относительно цел, встревожен и спешил в Валинор, в то время как эльф едва дышал. Так что если здешние кого и лечили, то именно их с лихолесцем. Гарри откинулся на подушку и попытался собрать воедино ускользающие воспоминания, когда услышал скрип входной двери. Он повернул голову, не без труда подтянувшись к спинке кровати, и посмотрел на вошедшего. — Рад, что ты очнулся, — сказал Трандуил, выкладывая на столик рядом с кроватью пять золотисто-зеленых яблок. — Ешь, вкус у них не уступает аромату. В ЛасГалене тоже когда-то такие росли, очень давно. В голосе эльфа отчетливо прозвучало сожаление. Запах яблок стал насыщенней, и Гарри, не удержавшись, уже потянулся к столику, но сразу же скривился от неожиданной боли, скрутившей его тело. Рука, замотанная в плотные бинты, тоже выразила ему все недовольство таким небрежным обращением. Помимо бинтов он чувствовал на ней сковывающую движения тонкую лангету. Маг пошевелил пальцами и снова поморщился: нервы явно были задеты, иначе чем объяснить такой разнообразный болевой спектр от простого движения. Как же жаль, что Костерост на него сейчас не действует! Гарри буркнул слова благодарности эльфу, который протянул ему яблоко так, чтобы волшебнику не пришлось лишний раз за ним тянуться, и с наслаждением впился крепкими зубами в сочную мякоть. Кисло-сладкий сок утолил жажду лучше стакана воды. Сейчас он с благодарностью вспоминал Помфри, которая еще на первых курсах, заботясь о магглорожденных учениках, лечила им зубы. Помимо ровной и красивой улыбки они получали возможность в дальнейшем не беспокоиться о состоянии зубов, проблемах с прикусом или любых других, так что к маггловским стоматологам никому из них обращаться не приходилось. Что же, и от Хогвартского больничного крыла у него остались хоть какие-то хорошие воспоминания. Гарри уже понял, что они сейчас находятся в Лотлориэне, во владениях леди Галадриэль. А это означало неизбежную встречу с Брассеном, главным местным целителем, обладавшим совершенно невыносимым характером. Впрочем, несмотря на характер, напоминающий незабвенного Снейпа, он был отличным лекарем, а значит, за руку, с которой Гарри обращался столь небрежно, беспокоиться не стоило. Все, что лекарь смог сделать, он сделал. И лучшего результата не стоило желать. Вкус яблок был настолько ярким, что Гарри не смог оторваться, пока не съел все плоды. Сейчас, при свете яркого летнего дня, с порывами легкого ветра, с шелестом листьев за окном под птичий щебет, стук дятла вдалеке и журчание ручья, их приключения выглядели как жутковатый сон, а не реальность. Казалось, только сейчас он вздохнул полной грудью, чувствуя запахи и звуки, вернув способность наслаждаться ими. Тогда же они застряли в мрачном лихорадочном бреду, и не было сил даже на то, чтобы думать. И действовали они безотчетно, то реагируя на опасность, то бездумно двигаясь вперед. Нависающие стены по капле выпивали жизнь и чувства. В голове билась единственная мысль, простой план из двух пунктов: найти крестраж и выбраться живыми из гибельных подземелий. Даже Истари поддался влиянию пещер, все больше напоминая бестелесный призрак. Мелькнула мысль, что не найди они искомое и не выберись оттуда, через время также превратились бы в тени с факелами, которые бродили по бесконечным коридорам и в конце концов, истаяв окончательно, так же проникли бы за завесу жизни и исчезли на тропах вечности, забыв себя и цель своих странствий, как те жуткие реликтовые стражи. Контраст Золотого леса с местом, в котором обитали смерть и тлен, был разительным. Вот только себя живым он не чувствовал: пустота, с которой он проснулся, говорила об отсутствии магии в нем. Истощение ли, утрата сил — он не знал, но отчаянно надеялся, что удача не оставила его. Гарри поморщился, тщательно оглядев себя и оценивая травмы. Кроме руки и ребер ныли подживающие раны на бедре и правом колене, кружилась голова. «Было бы легче определить, что не болит, чем наоборот», — с усмешкой подумал маг и, вскинув глаза, поймал взгляд эльфа, вдумчивый и… оценивающий, что ли? — Рад, что ты жив, — вернул ответную реплику Гарри вместе с таким же пристальным взглядом, — как долго мы тут гостим? — Четыре дня. — Да уж, попали мы в переплет, — сказал маг и потер висок. Голова снова начинала противно пульсировать, — не думал лично познакомиться с легендами Средиземья. Эльф хмуро посмотрел на Габриэля. — Бедовая у тебя удача, — отозвался он, устроившись на соседней кровати, — про Унголиант не слышали тысячелетиями. Мы думали, что она сгинула во тьме. — А она спала сладким сном в корнях того светящегося дерева и знать не знала, что мы пришли по ее душу, бедняжка, — немного саркастично произнес Гарри, хрустя последним яблоком, отобранным у эльфа. — Я пришел по твою душу, мальчишка, — раздалось у двери, и в комнату зашел черноволосый эльф с волосами, заплетенными в десятки мелких кос. — Ты что думаешь, ты вечный? Сам бы тебя прибил, чтобы не мучился! И я с тобой заодно! Ты что своей рукой делал, что там мозаику можно было складывать? — С Унголиант здоровался, — таким же насмешливым тоном отозвался Гарри, весело блестя прищуренным глазом, — она галантность не оценила, со старым знакомым, то бишь, Гэндальфом здороваться не пожелала, вот и пришлось учить ее манерам. На эту реплику у Брассена — а это был именно он — на мгновение расширились зрачки. Оглядев обоих пациентов и осознав, что они не шутят, целитель помолчал с минуту, а потом попросил проникновенным голосом: — Если тебе в будущем неожиданно встретится Анкалагон или Глаурунг — ты их манерам не учи, очень тебя прошу. Потому что никакого мастерства не хватит собирать тебя заново, Габриэль. — Он удивительно немногословен, — сказал Трандуил, проводив уходящего целителя взглядом. — Думаю, он успел произнести уже не одну речь, мысленно, — ответил Гарри, когда дверь закрылась со стуком, — и я рад, что его негодование обошло меня стороной. В школе у меня была своя именная койка в больничном крыле, а Помфри, наша медсестра, после второго курса перестала меня отчитывать. Сказала, что таких как я вразумлять бесполезно. — Надеюсь, мы в дальнейшем избежим встреч с иными легендарными тварями, — хмыкнул Трандуил и раскрыл книгу, которая скрашивала его отдых уже второй день. А Гарри помрачнел, вспомнив, что если к нему не вернется магия, то разговоры о будущем и вовсе не будут иметь смысла.