Сорочьи перья

Наличники на этой избе были странные. Кощей остановился, поглядел внимательно, рассматривая искусную работу какого-то неизвестного плотника — и узнавать его судьбу отнюдь не хотелось. Он знал, что наличники на окнах обыкновенно изображали устройство мира: сверху небо, раскинувшееся, великое, снизу — земная твердь, населенная людьми и прочими тварями. Но эта изба казалась странной, какой-то неправильной. Кощей, возможно, не осознавал это, вымотанный дорогой сюда, а потом и работой, пока дом не взглянул на него в ответ. На вырезанном наличнике сверху был глаз, и он смотрел прямо да еще и мигнул, а Кощей опасливо не мог пошевелиться. Новообретенная сила еще поддавалась, чувствовалась неловко, как меч не по руке, и потому он решил, что разумнее будет не дергаться. Но дом только обвел его жутким взглядом и отвернулся безынтересно. Ядвига вышла во двор, посмотрела на него сурово. Обещала сначала научить его хитрой ворожбе, но потом показалось, что она принимает Кощея за слугу, которому можно поручить и подмести, и котел вымыть, и суровый частокол поправить… Он подчинялся привычно — его научил плен у ордынцев, но Кощей надеялся, что постепенно эта покорность вытрется из него. Он смотрел на нее, пытаясь понять, где Ядвига прячет эту невыразимую силу, которая укрывала ее, как невидимая шуба. Глаза у нее были змеиные, хищные, темные. Крепкий стан, цветастое платье, которое не слишком отличалось от того, что носили состоятельные горожанки, несмотря на то, что жила Ядвига на границе Нави и Прави. Она была пугающе обычной. — Что не так с этим домом? — невольно спросил Кощей. Его наставница посмотрела на свое жилье задумчиво, словно размышляла, не отрядить ли его поправить крышу. У него не было сил забираться наверх, и в какой-то момент он понадеялся, что больные ноги подломятся, он упадет и свернет шею. Не самая достойная смерть для того, кто выбрался из ордынского плена, но он устал выполнять просьбы Ядвиги, больше напоминающие приказы. — Это граница, — сказала Ядвига. — Навь и Правь по обе стороны от нас, а тебя удивляют наличники на моих окнах? — Я пытаюсь выбрать что-нибудь, что кажется наименее ужасающим, — выговорил Кощей. — Однако это впечатляет меня чуть больше, чем те старые черепа на частоколе. Когда кто-то из рабов пытался сбежать, ордынцы им отрубали головы и оставляли стоять на копьях. — Мне нравится, как ты говоришь, княжич, — улыбнулась Ядвига. — Я не княжич. Я ученик колдуньи, — огрызнулся Кощей. — Который ничего не умеет. Возможно, он вел себя ребячески, однако бесконечная работа и уныние разжигали его злость. Он мечтал о том, что обретет ту же мощь, какую почувствовал, когда наблюдал за пылающим стойбищем, ощущая восторг и ужас одновременно. Он желал большего. И, возможно, Ядвига лучше всех понимала это. Он пререкался, злился, как сердитый пес, но Ядвига была не из тех, кто казнит за лишнюю дерзость — нет, куда невыносимее был ее снисходительный взгляд, который будто бы твердил: ты не достоин, ты не настоящий колдун, тебе стоило умереть там, в плену, беспомощно и жалко, а то и еще раньше — на бранном поле, где разбили ваше войско. Он ненавидел себя, ненавидел Вольгу, который привел его в странную избу, сказав, что тут его обучат. Больше всего — Ядвигу-пограничницу, что стерегла миры. — Терпение, княжич, вот чему я пытаюсь тебя изучить, — сказала Ядвига, поглядев так, словно прочла его мысли. — Научись понимать мир, прислушиваться к нему. Тебе от Чернобога сила дана, но она тебя выжжет, вычерпает. Ищи ее в других источниках. Но Кощей никак понять не мог, как можно найти эту силу в пыльных углах избы, которые он подметал, или на дне плошек, где он толок травы. В этом не было смысла. Не было ни капли надежды — как и в прошлой его жизни. Теперь его не держали на привязи и не мучили болью, но идти Кощею по-прежнему было некуда. Да и колдовать нужно было научиться. — Ты хочешь, чтобы я умолял тебя? — вздохнул Кощей. — Встал на колени? — Если тебе так будет удобнее подметать, делай что тебе угодно, — любезно ответила ему Ядвига, как и обычно, не обращая внимания на его жалобы. Иногда ему думалось, что неплохо бы сбежать — на Ту Сторону. Навь была где-то рядом, Кощей почти чувствовал ее затхлый привкус на языке, холодок, пробирающийся под дверь в темноте. Он думал о том, какие ужасы там встретит, и, несмотря на все изведанное, чувствовал жгучий страх. — Ты так ничему и не научился, — вздохнула Ядвига, выйдя из избы как-то утром. Кощей сидел на крыльце, спиной к странному дому, чувствуя его пристальный взгляд. Он хотел было огрызнуться и снова заспорить, но почувствовал обреченную усталость. — Может быть, у меня другой путь, — предложил он, глядя в туманную даль за лесом. Почти слыша заунывные голова, зовущие его оттуда. — И то верно, — согласилась Ядвига, — у каждого свой путь к смерти. Ты выбрал очень тернистый. И я не могу тебя остановить, хоть ты и решил расшибиться в полете. Византийцы бают сказки про юнца, который опалил крылья о солнце — та же судьба и тебя ждет, да только ты стремишься не к светилу, а к самой темной ночи. — Я ничего не делаю… — как будто оправдываясь, пробормотал Кощей. В голосе Ядвиги, обычно или спокойной, или язвительной, ему послышалась искренняя горечь — словно по нему уже справляли тризну. Хотя Ядвига была не из тех, кто станет по кому-то лить слезы. — В том-то и дело — ты совершенно ничего не делаешь! — сказала она, всплеснув руками. — Позволяешь темным мыслям себя захватывать, слушаешь голоса Нави! Смотришь всегда в ту сторону. Слишком глубоко в тебе эта зараза, ничем ее не выкорчевать. — Так что же, мне ничего не поможет? — смело спросил Кощей. — Нет никакого способа? Он встречался со смертью столько раз, что устал бояться. — Я не ведаю, что станет с твоим сердцем. Я уж не гадалка, не ворожея… — Говорят, ты предсказала одному князю, что тот погибнет от своего коня, — вспомнил Кощей одну из легенд, что ему Вольга рассказывал — тот их собирал, бережно хранил. Любил впечатлять. — Его дорога была прямее палки, а твоя петляет снова и снова. Не знаю я, что тебя ждет в конце… А впрочем, конец у всех один! — она кивнула на туманную зыбь за черным лесом, покачала головой и ушла. Кощей остался на крыльце, как бездомный щенок. Глаза на резных наличниках бессмысленно и жутко смотрели на него, впиваясь взглядами в согнутую спину, и в них не было нисколько надежды.