Сорочьи перья

«Направо пойдешь — коня потеряешь», — как же, не подумал он, что предупреждение на старом замшелом камне стоит читать серьезнее. Решил, какой-то мальчишка пошутил, старательно выцарапав слова. Чепуха же сказочная. А коня Драгомиру никак нельзя была терять, потому как скакун был подарком отцовским, снарядившим его в путь, а до Китеж-града оставалось еще довольно ехать, пешком бы он не желал идти. В деревеньке чуть ближе к тракту, где он заночевал, предупредили, что на дорогах могут повстречаться разбойники, но Драгомир смело улыбнулся, покачал головой и сказал, что никакая опасность ему не грозит. Он не назывался селянам, однако понял: они почувствовали в нем кого-то важного. Младшего княжеского сына — слишком далеко отстоящего от трона, чтобы посвятить себя ратному делу. Как бы там ни было, дорожка завела его в густой лес, и Драгомир часто оглядывался, следя за тенями под деревьями. Да, он был воином, но не охотником, и потому лесные шорохи вынуждали его схватиться за рукоять меча. Вороной тревожно поводил ушами, мотал головой, когда под копыта попадались изогнутые древние корни, точащие из земли. Драгомир и не заметил, как его окружили. Услышал резкий пронзительный свист — не птичий голос, человечий. Вскинул голову — наверх, на поваленное дерево, торжественными вратами украсившее дорогу. Там, целясь в него из лука, стояла девица — тонкая, взлохмаченная, с короткими рыжими волосами. Сначала даже показалось, это какой-то юнец, но голос точно был женский: — Стой, путник, и не хватайся за меч, хуже будет! Все же рискнув потянуться к рукояти, Драгомир быстро отдернул руку, — возле уха пролетела стрела, вбилась в землю. Да и как достать девчонку оттуда, взобравшуюся наверх, как белка? Тут кусты вокруг зашуршали, и на дорогу вывалились разбойники с обнаженным оружием. — Отдавай деньги и коня, — велела девчонка. — И мы пощадим тебя. — Кто ты такая? — вдруг решился спросить Драгомир, невольно восхищаясь ее наглой уверенностью. Как-то так он выглядел в глазах деревенских, когда хвастал, будто победит всех разбойников. Вот только у девчонки это получалось гораздо лучше. — Соловей, — представилась она. Стрелой по-прежнему целилась Драгомиру в голову. — Сольвейг. Хочешь запомнить имя той, кто тебя ограбил? Или надеешься однажды отомстить? Оставь поединки кому-нибудь другому. Нас больше, а ты на чужой земле. Отдавай коня! Драгомир кивнул. У его бедра угрожающе сверкал меч кого-то из разбойников, и ему пришлось спешиться, успокаивающе похлопывая скакуна по высокой шее. Рвануться бы, проскакать скорее, но почему-то в меткости Сольвейг он не сомневался. Какая-то женщина с пересеченным шрамом лицом схватила его коня за повод, а Драгомира умело оттеснили в сторону. Убедившись, что сопротивляться он не стал и позволил связать руки обычной грубой веревкой, Сольвейг ловко спустилась с дерева. Эти разбойники вовсе не напоминали грязный сброд, что Драгомиру приходилось видеть, когда он состоял в старшей дружине. У многих были старые шрамы — бывшие воины или наемники. Судя по тому, как они слушались Сольвейг, — скорее первое. Похоже, путь до Китежа и вправду приносил им много денег — особенно наживались они на таких же дураках, что решали срезать лесом и сберечь пару дней пути, не тащась по долгому тракту, как купеческие обозы. — Откуда ты, человече? — спросила Сольвейг, пока ее люди растаскивали седельные сумки. — Из Москвы, — коротко сказал Драгомир. — Еду в Китеж послом. — Москва… — пробормотала Сольвейг, нахмурившись. — Что еще за Москва? — Небольшое княжество на западе, — стиснув зубы, выговорил Драгомир. — Что вы сделаете с моим конем? — потребовал он, вдруг испугавшись, что вороной пойдет на обед разбойникам… — Продадим, что же еще! Хороший конь много кому нужен. Сольвейг, раздавая приказы своим людям, казалась варварской царевной. На шее ее переплетались странные узоры, змеями сворачиваясь на шее, перетекали на грудь — слишком заманчивым обещанием прекрасного зрелища, скрытого под рубахой. Рыжие взлохмаченные волосы в свете, пробивающемся сквозь густой лес, вспыхивали ярким золотом. Сольвейг не казалась человеком — какой-то лесной нечистью. Уж точно не девушкой, каких Драгомир привык видеть. — Не боишься, это хорошо, — одобрила Сольвейг. — Обычно послы все больше падают на колени и скулят. Они тут часто ездят, быстрее выходит. Драгомир невольно снова вспомнил тот старый камень. «Направо пойдешь — коня потеряешь, себя спасешь; налево пойдешь — себя потеряешь, коня спасешь; прямо пойдешь — и себя и коня потеряешь». Не такой уж сложный выбор, даже если делать его разумно, да и он лишь поостерегся — но и не предполагал, что в конце пути и впрямь лишится коня. По его лицу Сольвейг, видно, поняла, о чем ее пленник думает, рассмеялась: — Ловко я с тем камнем придумала? — А что на двух других путях? — спросил Драгомир. — А ничего! — продолжала улыбаться Сольвейг. — Пара неприятных оврагов; если не повезет — голодные волки ночью, но никаких разбойников, уж поверь мне! Драгомир сам расхохотался — настолько изящной и до неприличия простой оказалась обманка. Наверняка были те, кто всерьез верил в судьбу и опасался даже ступать на зловещий путь, что обещал смерть. Он сам знал людей, менявших дорогу, если ее перебежала черная кошка. И оттого еще смешнее было, что он оказался здесь по глупости. — Хочешь попрощаться с вороным? — спросила Сольвейг. Не понятно было, издевалась она или серьезно предлагала, но Драгомир сурово покачал головой. Даже если его грабили, он старался перенести это с честью, как и подобает княжескому сыну. — Славный конь, себе бы оставила, — призналась девица, хищно прищурившись. — Да зачем нам тут в лесу кони, ноги переломают. Ты извиняй, княжич, не крала бы, если б могла иначе жить. Она не раскаивалась в своих преступлениях, а веселилась, и невольно Драгомир должен был признаться, что его это увлекает. Девица больше не казалась безумной — напротив, слишком рассудительной и честной. — А ты пыталась жить иначе? — любопытно спросил Драгомир. — Ох, княжич, ты как дитя. Женщина здесь может быть или послушной женой, или распутной девкой. Отец мой был дружинником, дед был, прадед — с тех пор как с Рюриком пришли в Новгородскую землю, а потом рассеялись. Брат мой служит. А мне — куда там, — она улыбнулась, показав острые белые зубки. — Я и ушла из дому. Драгомир попытался представить себя на ее месте: если бы всем, что он умел, чем занималась его семья, была война, а ему вдруг запретили воевать. Он бы попробовал прожить каким-нибудь промыслом, потому как не считал себя довольно умным для купеческого дела. И рано или поздно он, вероятно, тоже подался бы в разбойники, потому что мало кто жил хорошо… По приказу Сольвейг его отвели подальше, и в груди у Драгомира что-то тревожно задребезжало, когда он на мгновение подумал, что его все же зарежут. Но хмурой юнец рассек веревки у него за спиной, а женщина со шрамом на лице подтолкнула в спину, приглашая идти дальше, по увивающейся сквозь лес тропе. Драгомир оглянулся, но не увидел уже ни отцовского коня, ни Сольвейг. Разбойница со своей ватагой исчезла в лесу, словно их никогда и не было. Драгомир вздохнул, пошел дальше по дороге. У него не было ни коня, ни денег. Только птица пела где-то над головой.