Сорочьи перья

Когда мать попыталась всунуть в руку оберег, Руслав лишь вздохнул. Вокруг шумели такие же, как он, юноши, вдалеке прохаживался священник, зычным голосом благословляя их, и Руслав постарался половчее спрятать деревянную подвеску за шиворот, чтобы никто не увидел, как та там болтается рядом с Белобоговым крестом. За такое не сожгут, конечно, пожалеют мать, однако высечь могут. Мать говорила, старые боги их семью берегут, потому как в роду у них были могущественные жрецы и знахарки, и Руслав не спорил. Он понимал, что иногда нужно во что-то верить — особенно если их род уже несколько поколений терпел неудачи. Вот как дед его на войне погиб — так все и началось. Потому мать едва не обезумела, когда услышала, что Руслав хочет на войну идти, как другие парни из слободы. В ноги она не бросалась, понимая, что он не отступит, однако Руслав услышал случайно, как мать по ночам тихо всхлипывала, а днем она делала вид, что все прекрасно. Находиться в доме уже невозможно было, и Руслав дни считал, хотя и мучила его совесть — это не то, о чем следовало думать хорошему сыну. Он вырос из этого дома, из их тихой семьи — мать да двое младших сестренок, которых он помогал растить. Хотелось свободы, какой-то вседозволенности, и Руслав здраво рассудил, что только война может сделать его мужчиной. А войны шли постоянно, нечего было бояться — случай тут же подвернулся. Старики ворчали, что это не настоящая битва, а какая-то соседская свара, однако Руслав почувствовал надежду… Проверив, надежно ли спрятан оберег, Руслав поспешил к остальным. Несколько самоуверенных юнцов с отцовскими клинками, один с луком — рыжий, тощий и заморенный, из тех, что так отчаиваются заработать себе на хлеб, что идут сражаться. Руслав оказался выше остальных, широкоплечий и хорошо сложенный. Ему кивнул дядька, который осмотрел каждого и потом повел их небольшой отряд прочь из слободы — в стан княжеского воинства. Руслав обернулся в последний раз на мать и помахал ей рукой. *** Войско оказалось тем еще сбродом, и Руслав, привыкший к спокойствию родного дома, растерялся, когда оказался в центре столпотворения — отряды прибывали из разных уголков княжества. Было громко, отчаянно вопил кто-то, вспыхивали короткие драки, потому что, когда в одном месте собирается так много молодых воинов, никогда не пробовавших себя в драке, неизбежно начинают чесаться кулаки. Ржали лошади, визжала какая-то скотина, которую волокли с собой ради пропитания. Было грязно, пахло мерзко, еда была дрянная, и Руслав часто задумывался, стоит ли этого свобода… Но потом вспоминал каждодневный заунывный труд по хозяйству, рубку дров. И радовался, что он сумел найти новый путь. К удивлению Руслава, тут были и пьяные, и какие-то проходимцы, которые, судя по их виду, не могли бы удержать в руках меч. По сравнению с ними он казался благородным воином, и эта гордая мысль ему льстила. Он держался чуть отстраненно, не желая признаваться себе, что немного боится. Однако, увлеченный воинской жизнью, Руслав почти не думал о матери, которая осталась дома одна — он мог представлять свое блистательное возвращение, добытые в походе деньги, которые он, конечно, отдаст в приданое сестер… И об обереге он тоже почти не вспоминал, и, уж конечно, никому не молился. *** Битва началась как-то лениво. Сначала они долго шли, месили грязь, и Руслав в тяжелом непривычном доспехе готов был свалиться и больше не вставать. Вдалеке показалась небольшая крепость — впрочем, по приближении она оказалась куда более грозной, ощетинившейся частоколом на наступавших. Войско заволновалось и остановилось. Где-то вдалеке выехал князь и стал говорить… однако его голоса не хватало, и в той части войска, где Руслав стоял, военачальника не слышно было. Но Руслав понял, что война началась, когда первые ряды пеших воинов двинулись к крепости. Боевой клич потух. Руслав в волнении наблюдал, как темные человеческие волны докатываются до стены, разбиваясь об нее. Потом дядька рявкнул, чтобы они тоже собирались к бою. Передовой отряд немного отступил — сопротивлялся город ожесточенно, даже приставить лестницы, которые приволокли к стене, не дали, разбили ее сброшенными камнями, как рассказал один из воинов, натолкнувшийся на отряды новобранцев. Руслав в изумлении понял, что это один из тех, кто решил сбежать с поля боя без приказа… Он стиснул зубы, пообещал, что никогда таким не станет. Рядом с ним стояли юнцы, нескладные и нелепые, с бледными лицами и трясущимися губами. И на краткий миг в голову к Руславу закралась мысль, что он сам выглядит точно так же. Они пересекли поле бегом, и ближе к крепости в груди заломило. Высокая жесткая трава немилосердно стегала по ногам, словно и земля была на вражеской стороне. Руслав запоздало вспомнил про оберег, но не разобрал в памяти ни одной молитвы, ни старой, ни новой, да и не сумел бы вытащить безыскусную деревяшку из-под нагрудника, чтобы сжать в ладони. Он оказался под стеной, в которой темнел пролом — чуть позади стоял большой камнемет. Отряду Руслава повезло подойти, когда тот уже швырнул огромный булыжник, потому как зашибло им и своих, и чужих… Руслав замер как вкопанный, увидев расплескавшуюся кровь, осоловело моргнул. Виски сдавило, голова заныла, и он отчаянно почувствовал, как ему становится дурно… Но перед боем он не проглотил ни кусочка, так что Руслав просто стоял с мечом в руках. Перед ним лежали тела — переломанные, иссеченные, с вонзенными стрелами. Какой-то воин стонал, прижимая руки к вспоротому животу, из которого вываливалась сизая требуха. Торчал обломками частокол… Дядька подтолкнул его в спину, заставляя шагнуть в кошмарную битву в крепости. *** Дыхание вырывалось с хрипом, во рту было влажно. Бок жгло, и Руслав слабо поскуливал от ужаса, трогая пылающую рану на боку. Его пырнул какой-то юнец, отражение его в мутной воде… И он ничего не смог сделать, неловкий и непривычный к мечу. И теперь он умирал, истекая кровью. Беспомощно смотрел на то, как войско его князя оттесняют, а его товарищи падают в землю. В размытую грязь. К нему склонился тот мальчишка с луком, что пришел в этот ужас вместе с Руславом. Говорил что-то, пытался поднять и оттащить, куда отступали другие, но сил не хватило. Что-то кричал… Рыжие волосы растрепались, глаза поблескивали, и все это рассыпалось в голове Руслава отдельными всполохами. Он вдруг понял, что перед ним девчонка, хлюпающая носом. Она удивительно напоминала его сестру. Но это был, конечно, предсмертный бред. — Как тебя… — прохрипел он. — Сольвейг, — чудом расслышалось. С большим трудом, чувствуя, как из глубокой раны плеснуло кровью, Руслав вытащил амулет. Оборвал шнурок. Сольвейг еще что-то бормотала, уговаривая его подняться, но Руслав отдал ей амулет, даже если это стоило ему последних сил. Если его оберег не спас, то, может, поможет этой отчаянной лохматой девчонке? — Уходи, — велел он, ненадолго вновь чувствуя себя героем из легенд. И Сольвейг побежала, а Руслав сидел, привалившись к стене в чужой крепости, и чувствовал, как угасает жизнь. Не стоило ему уходить из дома.