Сорочьи перья

Домовой Иван Васильич всегда считал себя очень приличным и полезным духом. Он смутно помнил свою прошлую жизнь, улавливая лишь тусклые отзвуки самых важных моментов: смерть родителей, женитьба, рождение сына… Подробности потерялись в веках, но сама память надежно приковала его к дому и к семье, его потомкам. Семья у него хорошая, заботливая, часто угощала его, хотя были они не то чтобы богаты. Но молочка плеснуть в миску — это завсегда, так еще и изредка, по большим праздникам, медом сластили. Домовой довольно мурлыкал, оборачиваясь пушистым черным котом, спускался к миске и вылакивал все до дна, обязательно облизывая усы. В ответ на такую заботу Иван Васильич никогда не бедокурил, не гремел посудой и не ломал вещи — напротив, подговаривал своим нехитрым колдовством, чтобы пыль сама рассеивалась, чтобы пауки не гнездились по углам, а еда у хозяюшки всегда получалась вкусной и сытной. Иногда к ним приходил священник, старый и сердитый, скандальный очень. Он явно подозревал, что хозяева подкармливают домашнего духа, а его церковь этого не одобряла — Иван Васильич за это жрецов Белобога и не любил. Нет чтобы жить всем в мире… Но они хотели всего — только себе. Однако священник понимал, что у него не получится сделать из одного домового страшное чудовище, которое нужно срочно изгнать, поэтому он просто заходил и поглядывал по углам. Иван Васильич показывался редко — почти никогда. Только детишкам, особенно самым маленьким, которые и не запомнят потом ничего. Когда все спали, выскальзывал из-за печки, оборачивался котом и забирался в люльку, сворачиваясь уютным клубком. Долгими суровыми зимами грел детей своего рода, а в другое время мог и поиграться с ними, размахивая мягкими лапами над счастливыми сморщенными личиками. Днем он по большей части спал, потому что хозяев не было дома, работали они, трудились. А вот ночь была его временем, временем нечисти. И временем разбойников. Иван Васильич почувствовал, как люди подходят к дому, издалека еще, как будто ударили его их злыми намерениями. В то время хозяин был на войне, пошел, потому как велели, и Иван Васильич пообещал себе беречь его жену да ребятишек. Развелось много жестоких людей. Кто-то шел на преступления от голода и отчаяния, и их домовому было даже жаль. А вот другие становились злодеями исключительно из-за жадности и грязи в душе. Дверь они открыли, отомкнули, ступили осторожно, почти неслышно. Умелые. Все люди спали, но домовой тут же чутко приподнялся. Посуда отозвалась стуком на его беспокойство, в углу шевельнулась метла, но Иван Васильич сдержался. Он дождался, когда разбойники шагнут в сени, когда им некуда больше будет бежать, спасаясь. Обернувшись своим любимым воплощением, черным котом, он ловко скакнул на первого же разбойника, но ничего в нем не осталось от ласкового мурлычащего котеньки, в какого он превращался для детей. Тяжелая когтистая лапа ударила по горлу, раскроила. В темноте ничего не видно было, поэтому остальные трое даже ничего не поняли. А домовой оттолкнулся от пола, вгрызся в шею другому. Кровь хлынула, разбойник забулькал — хотел заголосить. Оставшиеся испуганно заорали, думали, может, притаился тут хозяин с ножом, обороняет свой дом. Но дверь была надежно закрыта, как бы они в нее ни ломились. Домовой растерзал их быстро, но без лишней жалости. Довольно мявкнув, скатился с последнего остывающего тела, отряхнулся, потянулся умыться — совсем как обычный кот. В доме завозились. Хозяйка прикрикнула на детей, чтобы оставались потише, а сама выступила в сени. Забился одинокий огонек… Он не стал скрываться — чего уж сбегать, если показался. Хозяйка всхлипнула испуганно, но наткнулась взглядом на кота, немного успокоилась. Огляделась, замечая оружие, которое было у вторгшихся в ее дом. Дверь распахнулась, заливал холодный лунный свет. Хозяйка всегда была женщиной разумной, за это Иван Васильич ее любил, так что она не стала вопить, а поклонилась ему, внимательно глядя в кошачьи глаза. — Спасибо, дедушка, — прошептала она. Потом она закапывала разбойников за домом, потому что знала: если найдут тела в доме, где оставались одна хрупкая женщина и двое малолетних детей, станут говорить про черное колдовство. А ведьм сейчас — не как в старые благодатные времени — сжигали. Тот самый священник, которого так не любил Иван Васильич, первым бы потащил хозяйку на костер. Он все вился рядом и мурлыкал, и был рядом, пока она после всего этого не забылась тревожным сном. А через день его ждало поистине княжеское угощение: мед, молоко и сливки.