Сорочьи перья

Бабка всегда говорила, что сила у них в роду большая, что такими корнями гордиться надо, уважать их — потому еще маленького Юрку часто водила в лес, пока мать, истовая слуга Белого Бога, не видела. Мечтала бабка из него вырастить колдуна, жреца кого-то из древних — это Юрий сам по себе понимал, хотя его никогда туда не тянуло. Да и не верил он ей. Когда живешь в городе, в Москве, не так уж часто сталкиваешься с дикой нечистью, с легендами и страшилками для детей. Может, окажись он где в глубинке, его ворожба и захватила бы, но только не тут. Избрал себе Юрий совсем другую дорогу, такую же престранную, как люди говорили, — рисовать. С детства рассматривал цвет, свет, тени, изучал и впитывал, всматривался и запоминал, потому как это было самое важное — как в жизни рисовать, чтобы на иконах потом получались святые как живые, как настоящие. А рисовал он для церкви, потому как отец Гостомысл сразу приметил в мальчишке талант и как-то сам понял, что он разглядывает лики и росписи на стенах не в молитве, а в попытке разузнать, как изобразить такое же. В то время строилась новая церквушка, старая-то уже разваливалась. Княжич Драгомир сам денег дал, следил за строительством, чтобы золото никому в карман не ссыпалось ненароком. Юрий даже видел его краем глаза — он, обычный посадский мальчишка! Княжич в простой рубахе, взмыленный, но веселый, помогал строителям, лазил по лесам, пока охрана его тревожилась внизу. Отец Гостомысл не доверил Юрию роспись всей церкви, пригласил умелого художника, однако ему дозволялось помогать и учиться заодно у хмурого человека, в котором чувствовалось что-то неродное, заморское — кажется, он был из Италии, так священник сказал… В присутствии его Юрий старался казаться тише самой скромной мышки — и наблюдал во все глаза. Пока строили церковь, схоронили бабку. Юрий, не долго думая, ударился в работу, чтобы не вспоминать лишний раз об этой старой ворчливой женщине, о тепле ее рук и улыбки, о старых сказках, отсветах чужих верований. Дома стало мрачно и тоскливо, и Юрий иногда рассчитывал увидеть ее на прежнем своем месте, в углу, у прялки (вопреки обыкновению, возраст не испортил ее острое зрение), а когда не видел там бабку, то страшно смущался и виновато вздыхал. Снова и снова старался вспомнить ее слова про род — и Юрию очень не хотелось думать, что бабка осталась разочарованной его выбором, хотя она никогда и слова против не говорила. Должно быть, ворожбе нельзя было научить против воли. В этот раз он остался в новой, почти достроенной церкви на ночь, рисовал там понемногу. Юрий так привык к краскам и кисти, что ему достаточно было и скудного освещения; казалось, он мог бы разрисовывать стену с закрытыми глазами. Он уже устало елозил кисточкой, осознавая, что слишком умаялся за день. Красил внизу, приходилось сгибаться, и спина болела. Он рисовал святителя Петра, но что-то в рисунке Юрию не нравилось, недоставало там чего-то, оставалось слишком много пустого места в углу, и его, как художника, это сильно раздражало. Не думая, что он делает, хотя и немного ругая себя за вольность, Юрий быстро принялся за дело, набросал, раскрасил — и в углу свернулся клубком рыжий кот. Отвернувшись, он потянулся, подобрался. Мышцы ныли, так что Юрий хотел отдохнуть, и он бы уже собрался домой, когда вдруг услышал короткое тихое мяуканье, которое громом раздалось в пустой, неживой еще церкви. В ужасе Юрий обернулся, уставился на обыкновенного рыжего кота, каких бегало множество во дворах, а кот нагло посмотрел на него в ответ пронзительными зелеными глазами. И Юрий, будучи парнем разумным, и решил бы, что это простое совпадение, что кот случайно забежал в церковь, а он, поглощенный работой, не заметил… Но в углу, где только что появился рисунок, было пусто, совсем ни капли краски! Отшатнувшись, Юрий чуть не бросился бегом, но неожиданно услышал шаги. За спиной у него стоял княжич Драгомир, одетый просто, как для прогулки по посаду; он внимательно глядел на испуганного мальчишку и на кота — и по выражению его лица Юрий догадался, что княжич все прекрасно видел. Кот гостя ничуть не испугался, сидел смирно, как будто искусная поделка из дерева. — Только не отдавайте меня на костер! — взмолился Юрий, падая перед Драгомиром на колени. — Я не хотел, я… — Успокойся, — велел княжич. — Это первый раз, когда такое случилось? Почему же? Страх заставил Юрия соображать быстро; он пожал плечами: — До того я рисовал то, что нужно… Тренировался, чтоб руку набить, или следовал указаниям. Но этот кот… это как будто веление сердца, он совсем не нужен был на росписи… Ему показалось, что колдовское создание обиженно мявкнуло. — И как же это у тебя получилось? — протянул Драгомир, наклоняясь к коту. Долго Юрий не думал — выложил все как на духу, вспомнил бабкины истории про старые, крепкие корни, которые связывали их род с древней силой. Казалось, только честность могла его теперь спасти от расправы жрецов, которые любую ворожбу, кроме своей, сотворенной через радения Белому Богу, считали ересью. Но Драгомир не проклял его, а с любопытством выслушал. — Нужно подумать, как мы можем это использовать, — протянул он, словно помыслил вслух. — Я могу еще что-нибудь нарисовать… — в волнении выпалил Юрий; его вдруг бросило в жар. — Даже ангелов, светлых духов! Или святых… — Нет! — вдруг оборвал его Драгомир сурово. — Не смей! Уверен, мы не хотим знать, какими они могут быть, — пробормотал он, покачав головой. — Не для того мы строим церковь, чтобы потом город лежал в руинах… Приди завтра на княжеский двор, там и поговорим… — Драгомир бросил косой взгляд на колдовского кота. — И его забери, пригляди. Кот, как ни странно, дался в руки. Он был теплый и настоящий, размурлыкался, и Юрий вдруг понял, что ничуть не жалеет, что его нарисовал. Пахло от кота краской — хотя от него самого, должно быть, тоже. — Мой господин, но что вы тут делали в такой поздний час? — осмелился спросить Юрий, когда они с княжичем вышли на улицу. Тут того, как и должно быть, поджидала охрана. — Отец Гостомысл сказал мне к тебе приглядеться, — довольно усмехнулся Драгомир.