Way back home [сборник]

«Когда я закрываю глаза, вижу только красные огни». Дверь в номер захлопывается с глухим стуком, болезненным эхом отдающимся внутри черепной коробки. Мью морщится и останавливается, разглядывая идеально застеленную кровать и кусочек вечернего города, проглядывающий через щель между задернутыми темными занавесками. Мерцание разноцветных огней напоминает ему об их первой встрече — это был закрытый элитный клуб, где снять понравившуюся девушку или парня можно так же легко и быстро, как заказать еще один стакан выдержанного виски. Буквально по щелчку пальцев. Однако тот силуэт, что привлек внимание Мью, подчеркнутый интимными вспышками алого, черного и желтого, не подходил под представления о типичных танцорах с минимумом одежды на подтянутом теле: он отказывался от настойчивых предложений посидеть на коленках, от порций крепкого алкоголя (который стоит в несколько раз дороже, чем весь его комплект для выступления и выручка за один вечер), от намеков или — настойчивых, противных и пьяных — требований немедленно уединиться. С той ночи Мью не мог избавиться от наваждения: переливающихся на золотистой коже оттенков красного, темных и игриво подведенных глаз, блестящих в сексуальном полумраке заведения, черных волос, переливающихся россыпью блесток из-за средств для укладки, манящего изгиба пухлого рта. Их зрительный контакт не длился дольше пары секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы Мью сжал в руке нагревшееся стекло стакана и с горечью на языке осознал скребущую по внутренностям когтистой лапой потребность: рвануть вперед, закрыть танцора, умело виляющего задницей рядом со шестом, своей широкой спиной от похотливого роя пьяных лиц с гадкими улыбочками, увезти далеко-далеко, где по ушам не будет долбить мелодия, проникающая басами под самые ребра и зажигающая изнутри пожар — неудержимый, опасный, моментально распространяющийся по извилистым дорожкам вен, заставляющий кровь кипеть и пузыриться. Мью потребовалось несколько месяцев регулярных посещений клуба, чтобы оказаться с Галфом в одном из отелей, что славятся системами сохранения полной анонимности. Сердце бьется быстро-быстро, словно он не вышел из машины и не поднялся в номер на лифте, а упрямо бежал по бесконечным пролетам лестниц, хватаясь мокрыми от волнения ладонями за начищенные до блеска перила. Как чудак, покоряющий величественную и опасную гору, простирающуюся высоко вверх — до самого неба, затянутого воздушными белыми облаками. Во рту противно сухо, но Мью не хочет пользоваться баром: наоборот, хочет запомнить все до мельчайших подробностей. Каждую деталь этой вылизанной комнаты, каждую складку на кровати, которая появится совсем скоро, каждый звук, что впитают холодные толстые стены… Несмотря на то, что Мью едва переступил порог, это уже так сладко, маняще и горячо: его тело бьет едва ли не дрожью, потому что за дверью слышатся какие-то шорохи. Скоро. Предвкушение зудит в подкорке головного мозга уже знакомыми красными огнями (нет, не сигнальными, скорее — предупреждающими, настраивающими на нужный лад, как аперитив перед главным блюдом), а пальцы покалывает от детского нетерпения, с которым маленький мальчик будет безжалостно разрывать заботливо перевязанную лентой оберточную бумагу, стремясь как можно скорее увидеть спрятанный внутри сюрприз. Свой подарок Мью любит разворачивать медленно, внимательно наблюдая за изменениями в дыхании, переменами во взгляде хитрых, но честных глаз: в этом номере им не нужно переживать о том, что кто-то увидит, заподозрит, пустит слухи, испортит жизнь им обоим. Мью готов собственноручно избавиться от глупца, который посмеет лишить его этого томного удовольствия, с которым он проводит ладонью по ровному покрывалу. По вискам вновь бьют воспоминания: вспышки красного, запах алкоголя и сигарет, горячий шепот и лукавая усмешка, обжигающая кожу сухих губ, ком в горле и давящий на шею галстук. Взмахи длинных ресниц, тени на румяных щеках, аромат одеколона — что-то свежее, с едва уловимым тонким шлейфом, но до безумия приятное. Дерзкий голос и твердое «нет». Нет, после которого они оказались в похожем помещении, где Мью долго изучал и смаковал тело, ловко избавленное от оков одежды, максимально открытое и бесстыдно предложенное на пахнущей кондиционером простыне. Почему-то на ум приходят ассоциации с шоколадом: его кожа такая же вкусная, сладкая и смуглая, ее хочется пробовать языком снова и снова, пока во рту не останется ничего, помимо солоновато-пряных ноток. Мью сглатывает скопившуюся под языком слюну и всей душой ненавидит презервативы, которые мешают ему попробовать Галфа без идиотского резинового барьера, отдающего соответствующим послевкусием после неожиданного минета. Мью приходится сморгнуть возбуждающие образы, стоящие перед глазами и окрашенные алыми оттенками, клубящиеся густым и пышным паром над сознанием, поднять руку к пересохшей глотке и расстегнуть дрожащими пальцами тугой воротник рубашки, неожиданно долго выковыривая маленькие черные пуговички из петель. Кондиционер не помогает остудить кожу и избавиться от желания скинуть одежду на пол прямо здесь и сейчас — это, как минимум, неприлично. Как максимум — рано. Галф, его хороший и послушный мальчик (после серии убедительных разговоров и попыток перевести на его счет внушительные суммы денег) приходит чуть позже, опаздывает на минут пятнадцать, но выглядит так же привлекательно, как и во все предыдущие их встречи: его мягкие щеки украшает характерный румянец, возникший то ли из-за вечерней прохлады, то ли из-за физических нагрузок и все еще бурлящего внутри адреналина. На его удивительных глазах, в которых так легко потеряться, заметны остатки макияжа (значит, действительно выступал сегодня), а волосы, все-таки растрепанные ветром, мягкими и шелковыми прядками падают на глаза и скулы. Мью нравится перебирать их пальцами, зарываться поглубже в густую черную копну на затылке, позволять им рассыпаться от массирующих движений, самостоятельно заправлять за маленькое ушко или отводить в сторону, нависая сверху. Он против средств для укладки — те делают волосы жесткими, сухими и липкими. Мью даже просил Галфа мыть голову после выступлений, если у них уже была запланирована встреча: тот хмурился, отмахивался, но каждый раз исправно выполнял эту странную просьбу. Если бы они были коллегами по работе, Мью бы обязательно прочел долгую и нудную лекцию о недопустимости подобного возмутительного поведения и опозданий в целом, которые являются демонстрацией неуважения чужого времени. Но в его жизни все складывается до смешного банально: Галф — всего лишь молодой танцор из клуба, который (впервые за полтора года работы!) согласился развлекать Мью лично. Да, ему нравится танцевать, создавать шоу, видеть желание в чужих глазах, но он ненавидит толстосумов, которые думают, что им позволено все в этом мире, а, значит, и он сам за парочку лишних нулей в конце. Галф верит, что Мью — его самый необычный и настойчивый знакомый из клуба — не такой, а потом открывает приложение на телефоне, где подсчитывается остаток на карте, и горько усмехается. Может, с ним, Галфом, он и не такой, но это не отменяет факта: желающих было много. Но Галф выбрал именно его: старательно игнорировал все попытки познакомиться и сблизиться на протяжении нескольких месяцев, а в итоге оказался с ним в одной постели — хорошенько оттраханный и отчего-то до ужаса счастливый. Мью не ждет никаких приветствий (кому они вообще нужны, если он ждал почти две недели — самый мучительный срок за последнее время, проведенный вдали от родного города и Галфа) или невербальных сигналов к действию, сбрасывает с плеч оцепенение, вызванное первой встречей их напряженных взглядов, прижимает Галфа к ближайшей стене и целует, стирая собственными губами вздох удивления и возмущения. Краем ускользающего из-под контроля сознания Мью слышит тихое «подожди», но оно так же поглощается его горячим ртом и руками, что ложатся на тонкую поясницу, рефлекторно прогибающуюся от уверенных, жадных и немного грубоватых прикосновений. Через несколько мгновений Галф прекращает сопротивляться, замирает под натиском крепкого тела и расслабляет рот, позволяя Мью тереться об язык и пробовать слюну на вкус, лениво отвечая на поцелуй. Он всегда сдается ему. А Мью мычит от восторга, все никак не может насытиться этими пухлыми губами, кусает, облизывает и посасывает их, пока Галф не начинает протестующе хныкать и, уловив момент слабости в подрагивающей челюсти, отворачивает голову, чтобы прошептать в давящую тишину номера: — Даже не спросишь, как у меня дела? Тебе вообще интересно, хочу я или нет? Мью отстраняется, чтобы вдохнуть резко нагревшийся комнатный воздух (Галф от его шумного вдоха вздрагивает и впивается пальцами в широкие плечи, сминая ткань дорогой атласной рубашки), и медленно моргает — к нему постепенно возвращается способность мыслить. Нейроны головного мозга оживленно обрабатывают поступившую информацию, посылают ответный нервный импульс — и Мью распахивает губы, чтобы с искренним беспокойством на лице потрясенно взмахнуть ресницами: — Прости, малыш. Как у тебя дела? — Думаешь, я поверю? Продолжай, — уголок губ Галфа криво дергается в одну сторону, но Мью уже чувствует себя полнейшим куском дерьма: открывает и закрывает рот, но так и не может подобрать нужных слов, чтобы как-то исправить ситуацию. Он просто не знает, как это сделать — они ведь не в отношениях. И никогда не будут, потому что… Перед глазами появляется извивающийся у длинного шеста силуэт в красной облегающей одежде, подчеркивающей все линии молодого тела, и освистываемый перебравшим посетителем в первом ряду. В этот момент Мью, обессиленно сжимающий кулаки за чужой спиной, чувствует себя тем самым посетителем: мерзким, грязным, жалким, показательно размахивающим в воздухе стопкой денег, на которого смотрят с отвращением не только танцоры, но и другие мужчины в зале. Галф постукивает пальцами по плечам, заставляя Мью вернуться в реальность — туда, где они вскоре должны перебраться на кровать, раздеться и разойтись, пока на небе не появятся первые краски восходящего солнца, разбавляющие темно-синее полотно фиолетовым, рыжим и розовым, знаменующие о начале нового дня. Дня, в котором они никто друг другу, пока на телефон не придет сообщение с анонимного номера, содержащее лишь адрес, дату и время. — Давай. Отведи меня в постель. Забудь о том, что я сказал. Мью остается на месте и, прикусив щеку с внутренней стороны, следит, как Галф, шаги которого отдают в ритм бьющегося под ребрами сердца, подходит к большой кровати — это всегда будут кинг-сайзы с нескрипящими матрасами — и оборачивается через плечо, вопросительно вздергивая бровь. «Ты же знаешь, что я не могу оставить тебя в покое». Под шорох выглаженного постельного белья Мью садится аккурат между раздвинутых ног и кладет ладони на согнутые коленки, чтобы распахнуть бедра еще немного — растяжка Галфа, благо, позволяет и не такое. Плотная ткань натягивается, а Мью, пользуясь открывшейся лазейкой, проскальзывает указательным пальцем в декоративную дырку, чтобы погладить теплую кожу, по которой тосковал прошедшие две недели: извини, что я такой мудак, но по-другому у нас не получится. Галф закрывает глаза и сдерживает подступающее к горлу сердитое фырчанье, пока Мью сидит и ничего не делает, лишь забавляется с его джинсами и давит ногтем на кожу, оставляя на ней быстро исчезающие линии. Обычно Мью не сдерживается и оставляет на его теле много ярких меток: засосы, царапины, следы от зубов или пальцев, которые Галф вынужден прятать от чужих взглядов и подолгу замазывать тональными кремами перед выступлениями. — Долго смотреть будешь? — получается как-то слишком обиженно, но Галфу позволительно: Мью готов дать ему все, что тот попросит. Машины, квартиры, бизнес, поездки заграницу, дорогие подарки. Но не себя — целиком и полностью. Разве когда-нибудь шлюхи могли рассчитывать на большее? Галф причисляет себя к данной категории людей всякий раз, когда садится в такси, мчащееся к его съемной студии чуть ли не на окраине города, и всю дорогу стыдливо отводит взгляд от зеркала заднего вида, в котором отражаются чуть прищуренные в любопытстве глаза таксиста. Интересно, что водитель думает в этот момент. Проституция? Наркотики? Азартные игры? Все вместе? — Всю ночь, — Мью видит, что Галф теряется в собственных мыслях, и его это задевает, царапает в самую суть: сейчас не время и не место для философских размышлений о том, что происходит за пределами номера. Даже если завтра миру придет конец, у них есть время насладиться друг другом: медленно и нежно, быстро и немного грубо, один или два раза, глубоко или удовлетворяя внутренний пожар с помощью рук, губ, мокрого языка. Мью берет лицо Галфа за подбородок, поглаживая место под нижней губой большим пальцем, и озвучивает пульсирующую под затылком потребность: — Разденься для меня. Медленно. Мью тут же отступает назад, как хищник, выслеживающий загнанную в угол добычу и наслаждающийся ее страхом, дрожью и отчаянием, садится на край кровати и кладет ладони на коленки, цепляясь влажными пальцами за ткань брюк. Он даже не успел заехать домой и переодеться в повседневную одежду — только принял душ на работе, чтобы не терять зря время, как только они окажутся в тихом уединении своего номера. Галф начинает шевелиться спустя целую вечность каких-то размышлений, поднимается под шуршание простыней и, прикусив нижнюю губу, неторопливо расстегивает белую рубашку, обнажая чужому взору участки гладкой кожи, ожидаемо покрытой румянцем. С каждой освобожденной из петли пуговицей Мью задерживает дыхание, невольно подается всем телом вперед, будто линзы, которые ему выписывает врач, не справляются со своей задачей, чтобы поближе рассмотреть маленькие родинки, соблазнительно выглядывающие из-под распахнутой в стороны рубашки. Они — словно маленькие маячки, не позволяющие Мью потеряться в дебрях своих низменных желаний, всегда напоминают о необходимости сдерживаться, быть нежнее, терпеливее. Но капля пота, стекающая по виску, сигнализирует о том, что терпение — не сильная сторона Мью, когда дело касается обнажающегося напротив подтянутого торса. Мью отмахивается от мыслей из разряда «мое, все мое» и сосредотачивает внимание на обнажающемся силуэте на расстоянии вытянутой руки. Маленькие темные соски проступают через тонкую ткань рубашки, Мью замечает их и облизывает губы: смотри, что ты со мной делаешь, смотри и наслаждайся, вслушиваясь в потяжелевшее дыхание, вырывающееся из приоткрытых в ожидании губ. Галф наклоняет голову — точно знает, как свести людей с ума, как двигаться и как смотреть — и двумя указательными пальцами поддевает края рубашки, чтобы распахнуть ее еще сильнее. Мью почти дергается вперед, но успевает удержать руки на коленях, сжимая в кулаках ткань брюк и почти до боли стискивая челюсть. Нет, он сам попросил Галфа об этом, поэтому не может вмешиваться и самовольно расстегивать пару последних пуговиц, чтобы рубашка свободно повисла по сторонам, позволяя беспрепятственно наслаждаться видом голой кожи, выступом нижних ребер при резких глубоких вдохах, животом с намечающимися мышцами пресса. Галф приподнимается на коленях и выгибает грудь, ловко проскальзывая ладонями под светлую ткань над поясом джинсов, а Мью больше не может отвести взгляда: он прикипает к этой пряной коже, косточкам ключицы, торчащим соскам, которые так нравится катать между пальцами, а потом долго-долго мучить губами, пока Галф предупреждающе не поцарапает за затылок. — Дальше, — голос Мью звучит ниже, тише и глубже, отравляет все прежние обиды, намерения спорить, отталкивать, возмущаться, посылает вниз по позвоночнику табун мурашек, приподнимающих волоски на руках. Нижние пуговицы расстегиваются, худые пальцы порхают над поясом штанов. Словно в замедленной съемке опускается замочек на ширинке, тугая ткань неохотно скользит вниз по упругим бедрам, а белье — черное и с белой резинкой — резким контрастом выделяется на этой усыпанной сотнями поцелуев коже. Мью больше не ждет: бросается вперед, заваливает Галфа на спину и сам стаскивает с длинных ног ненужные джинсы, отбрасывая их куда-то за спину. — Я просил медленно, но это не значит, что… На губах замирает самодовольная улыбка, которую тут же хочется поглотить своими — жадными, ревнивыми, изголодавшимися по ощущениям разделенного на двоих прерывистого дыхания. Они не виделись всего лишь четырнадцать дней, но Мью плевать, как выглядит со стороны его поведение, его взгляд, помечающий все мельчайшие детали, будь то изменение положения головы на подушке или усилившийся румянец на щеках. — Всегда такой нетерпеливый. — Как только увидел тебя. «Я действительно не могу тебя отпустить». Они снова начинают целоваться, но на этот раз Галф отвечает с большей охотой, распаленный недавним маленьким представлением. Мью чувствует это, заводится еще сильнее, поэтому напирает сверху, заключает распластанное под собой тело в ловушку из рук и ног, просовывает язык поглубже, слизывает вкус мятно-травяного ополаскивателя для рта, пока не остается их индивидуальный — чистый, возбуждающий. Перемешавшееся тяжелое дыхание звучит так красиво, что Мью подумывает однажды тайком включить диктофон, отодвинув заблокированный на отпечаток пальца телефон на дальний угол прикроватной тумбочки. Да, незаконно, да, Галф обязан знать и дать на это свое согласие, но… Мью с восторгом ныряет в тянущиеся навстречу губы, чтобы возобновить один из множества поцелуев, которыми они еще успеют поделиться сегодня ночью. Галфу нравится целоваться, Мью — тоже, поэтому они продолжают до тех пор, пока могут нормально дышать, разделяя этот интимный процесс на двоих. Жарко, жарко, жарко — эта пульсация в висках вынуждает Мью с сожалением отстраниться и, напоследок лизнув измученную нижнюю губу, схватиться за резинку трусов, которые мешают ощутить чужое возбуждение в полной мере, прикоснуться к этой чувствительной и нежной коже. Галф всегда такой отзывчивый и заведенный под ним. Мью любит ласкать его, доводя почти до оргазма, чтобы в последний момент жестоко прекратить все движения, сжать его у основания и услышать возмущенно-недовольный стон. В такие моменты Галф выглядит рассеянно и очаровательно: он поднимает голову от подушки или скомкавшихся под затылком простыней и смотрит вниз разъяренно горящими глазами, его грудь быстро опускается и поднимается, а нижняя губа изгибается в этой детской манере, демонстрирующей крайнюю степень разочарования из-за отказа в подступившем оргазме. Но сейчас Мью не до этого: отсутствие возможности трогать распаленное тело, целовать пухлые губы и слышать хриплый голос в течение двух недель превращает его в настоящего безумца, штаны которого, оказывается, становятся чертовски тесными. Почти до боли. Кости ломит от потребности нырнуть рукой между податливо раздвинутых ног и, не сводя взгляда с покрасневшего и взмокшего лица, на котором отражается доля неуверенности, проверить плотное колечко мышц. Сухое, горячее, пульсирующее от давления подушечки большого пальца. На Галфе все еще болтается эта белая рубашка, но, окинув смявшуюся по бокам ткань оценивающим взглядом, Мью решает ее оставить: ведь так классно потом перевернуть Галфа на живот, скомкать ее на пояснице и трахать тугую задницу в быстром ритме, наблюдая за тем, как пах сталкивается с заалевшими ягодицами, издающими самый возбуждающий звук. Звук, который Мью не против слышать перед сном каждый день, по утрам, в перерывах между работой… Если бы Галф когда-нибудь согласился быть с ним в нормальных отношениях, а не играть в кошки-мышки, то отказываясь встречаться, то соглашаясь. «Я схожу с ума, Я теряю контроль, Снова не сплю всю ночь». — Чего ты хочешь, мой хороший? Скажи мне, — отчаянно требует Мью строгим голосом, от которого Галф замирает и смотрит на него снизу-вверх расширившимися от волнения глазами, медленно ведет пальцами от быстро вздымающейся груди, усеянной родинками и залитой умилительным малиновым оттенком, прямиком к горячей тонкой шее, давит на выступающий и дергающийся туда-сюда кадык, ощущая под ладонью пульсацию чужой жизни — молодой и глупой, наивной. Ее хочется эгоистично забрать себе. Возможно, эти пугающие мысли отражаются во взгляде нависшего сверху Мью: Галф весь как-то неестественно сжимается, будто ему страшно и холодно, тянется к большим и крепким рукам, на одной из которых поблескивают неизменные брендовые часы, и, боясь прикоснуться, как в самый первый раз, мажет подушечками пальцев по выступающим венам на внутренней стороне запястья. С его искусанных, покрасневших и опухших из-за жадных поцелуев губ срывается жалобный скулеж, отдающийся глубоко под гулко бьющимся сердцем — сладко и больно одновременно: — Мью?.. — Не бойся. «Заставлю тебя почувствовать мою любовь». Мью помогает Галфу перевернуться на живот и, уцепив за хвост одну обосновавшуюся в голове мысль, опускается нежными поцелуями от круглых плеч, на которых наливаются несколько засосов, по изгибу спины, сдвигая рубашку то вверх, то вниз, чтобы открыть своему рту голую и солоноватую кожу. Он нарочно громко выдыхает на круглые половинки ягодиц, безжалостно раздвигает их в стороны, прекрасно зная, каким внезапным может стать этот ожог, а потом прикасается языком к протестующе сжавшимся мышцам. Галф всегда чистый: они оба приходят подготовленными и пользуются душем в номере лишь после того, как закончат. Но это не мешает ему обернуться и схватиться пальцами за растрепанные волосы, останавливая приближающуюся к своей заднице голову: — Не надо. — Я сам решу. Это первый раз, когда Мью решает забыть об условностях и защите, нырнуть языком глубже в ложбинку между ягодицами, уверенно отбивая мешающие ладони Галфа подальше и впиваясь пальцами в бедра, что пытаются увернуться, спрятаться, зажаться, но все без толку. Чем сильнее он сопротивляется, тем настойчивее Мью утыкается лицом в это интимное место, чередуя круговые движения языком с легким и дразнящим давлением, из-за которого Галф начинает дышать тяжелее, красиво прогибая спину под мятой рубашкой. Все сигналы его разгоряченно тела умоляют продолжать, не останавливаться, а разум, который не отпускают какие-то свои дурные мысли, настаивает на обратном, выталкивает из дерущего горла жалобное и едва слышное: — Хватит… — Тебе не нравится? — Мью отстраняется ровно настолько, чтобы произнести свой вопрос, обдавая горячим дыханием судорожно дергающиеся мышцы, поблескивающие от слюны. Они оба знают: нравится. Просто… Это неправильно, низко, чуждо. Галфу удается вновь лечь на спину, запутавшись в приспущенных до локтей рукавах, и кивнуть вниз на свои широко раздвинутые ноги. Во взгляде Мью замечает какую-то несвойственную тоску, страх, обиду — и тут же тошнотворные волны поднимаются глубоко в его животе. Неужели надоело? *** Еще через неделю, когда Мью удается оторваться от бесконечной вереницы рабочих дел, выпить чашку кофе и заметить в расписании свободное окошко, Галф опаздывает на десять, двадцать, сорок минут. Час. Мью ждет его два с половиной, нервно отбивая ногой ритм заевшей в голове корейской песни, а потом пытается дозвониться, набирая выученные наизусть цифры снова и снова. Но предчувствие, холодящее пальцы и сжимающее сердце стальными тисками, не подводит — номер абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Телефон летит в противоположную стену, экран покрывается паутинкой трещин, когда смартфон, отскочив разок от пола, приземляется на заднюю часть корпуса. Мью подрывается с кровати с рваным вздохом, ощущая болезненную пульсацию в груди, там, где жалобно ноет и трепыхается сердце, и прижимается лбом к прохладному оконному стеклу. По ровным полотнам дорог мелькают светлячки быстро проезжающих автомобилей, сливаются в один непрерывный поток — такой же, как мысли Мью сейчас. Разочарование, злость, отчаяние кипят в районе солнечного сплетения, Мью опускает веки и горько усмехается знакомым алым вспышкам, которые словно выжгли на сетчатке — не забудешь, как бы ни пытался. «Когда я закрываю глаза, вижу только красные огни».