Каждый живой, каждый настоящий — вселенски, безобразно одинок. Только косоротая чернь бывает «вместе». Егор Летов
Я боюсь заглядывать в своё прошлое. И совсем не оттого, что в моём прошлом случилось столь много жутких и необъяснимых вещей. Моим самым большим страхом стало моё собственное счастье. Когда-то я умел быть счастливым, умел неподдельно радоваться самым простым вещам. Когда-то улыбка любимой девушки заставляла сердце замирать. А теперь, каждый раз обращаясь к себе самому, пытаясь вновь оглянуться назад, я — словно солдат, вернувшийся домой, но вместо дома обнаруживший лишь сгоревший остов. Ничего кроме боли и сожаления я испытать не могу. Радостные и яркие моменты превратились в серые и унылые обрывки воспоминаний, вызывающие только тоску. За окном вагона проносились широкие оставленные людьми поля. Трава пожелтела, а от выпавшего снега кое-где появились белые пятна, медленно таявшие и готовящиеся к новому наступлению. Уже скоро зима возьмёт реванш и всё вокруг покроет толстый слой снега. Алиса сидела на соседней кушетке и листала «Унесённых ветром». Неужели она читает их в надежде найти там тайное нечто, которое сумела отыскать Лена? Неужто, она так хочет быть похожей на неё? Или же, Алиса настолько потерялась, что судорожно ищет выход в знакомых уже вещах? Она заметила, что я внимательно слежу за тем, как она водит глазами по страницам, и после этого не смогла уже заставить себя продолжить чтение, развернувшись ко мне лицом. Она одела тёплый домашний свитер, слегка скомкивавшийся и застиранный. Совсем не та одежда, которую она любила носить раньше. — Лена… лежала в психушке? — раздался её голос. — Не знаю, — я почувствовал, как тяжело выходят слова. — Я такого не помню, — Алиса провела ладонью по своим рыжим, нисколько не потерявшим свой цвет волосам. — Вы с Леной были подругами до лагеря, если не ошибаюсь? — Подругами? — Насколько же пусто и сухо прозвучало это слово. — В каком-то смысле. — Кем были твои родители? Ты никогда не рассказывала о жизни до нашего знакомства… по крайней мере мне. — Не лучшая тема для разговора, — на лице Алисы появилось болезненное выражение. — Ехать нам долго, — я достал из рюкзака бутылку водки, хорошо помня, что Алиса любительница хорошей компании. — Убери это, — реакция Двачевской, однако, оказалась совсем не такой, какую я ожидал. — Слышишь? Я спешно упрятал бутылку обратно. Девушка отвернулась от меня, уставившись в стену вагона. Кажется, она совсем не хотела продолжать нашу беседу. Узкие джинсы подчёркивали стройность её длинных ног. Я невольно засмотрелся на них. Мне доводилось видеть Лену во всех возможных образах. Не могу сказать, что у неё был хороший вкус, и уж тем более, она не подбирала одежду чтобы казаться сексуальнее. Но, отчего-то, что бы ни надевала Лена, всё выглядело на ней гармонично. Впрочем, когда она ничего не надевала, гармония никуда не исчезала. С Алисой дела обстояли иначе. То, что мне довелось увидеть в последние дни, наводило на мысли, что Алиса стремится создать образ уютной девушки. Пытается одеваться так, чтобы, с одной стороны, не привлекать к себе лишнего внимания, а с другой, оставаться в достаточной мере женственной. Однако, единственное, чего у неё выходило добиваться — холод. Пронзающий до самых костей, мертвецкий холод, который за считаные секунды преодолевал расстояние от Алисы до окружающих, и заставлял съёживаться каждого, кто только посмотрит в её сторону. Она выглядела, говорила и даже дышала, подобно ожившей ледяной скульптуре. Настолько сердце Алисы покрылось льдом. Вряд ли вы можете представить себе это чувство, когда морозит от каждого слова, которое произносит человек. Даже самого безобидного, самого простого. — Мы с Леной… — неожиданно, холод вновь накрыл наше купе. — Были похожи. Я молча слушал. — Хотя, с первого взгляда и не скажешь, правда? — она не поворачивалась ко мне, а произносила свой монолог в стену. Тембр её голоса стал ниже, слова Алиса произносила как-то ватно и сонно, точно всё это были бредни после наркоза. — Я хорошо помню день, когда впервые встретила её.***
«Бесит» — в детстве, это было моим любимым словом. Все дети повторяли разные стишки, частушки, песенки, а я, раз за разом твердила одно и то же: «Бесит эта юбка! Бесят эти бантики! Бесит эта песочница! Мама бесит! Папа бесит!» И каждый раз я получала по губам. Каждый чёртов раз, мамаша хреначила меня своей ладонью по рту. Не просто шлёпала, а била так, что оставалась красное пятно. Она не могла придумать ничего умнее, чем лупить меня за каждую провинность, за каждый проступок. Если бы в мире существовала премия — «самая хуёвая мать», то эта женщина заняла бы там одно из призовых мест. Годы, проведённые в родительском доме — худшее, что я могу вспомнить. Сложно представить это, когда не знаком с моими предками лично. Интеллигентное и обеспеченное семейство. Отец — партийный функционер в местной газете. Мать — преподаватель сольфеджио в музыкальной школе. Всегда одеты с иголочки, всегда с высоко задранным носом. Самолюбованию этих людей не было предела. Знаешь, Семён, какой музыкальный инструмент я ненавижу больше всего? Фортепиано. От одного только названия этого огромного гроба с клавишами мне блевать охота. Моя мамаша была без ума от классической музыки. Каждый день по квартире разносились эти наискучнейшие оперные завывания или стерильные до скрежета в зубах сонаты. Эта полоумная заставляла меня заниматься клавишами по три-четыре часа в день. Усаживалась рядом, и не отпускала до тех пор, пока я не сыграю всё произведение от начала и до конца ни разу не ошибившись. Не дай бог мне хоть бы немного замешкаться, пропустить такт или сфальшивить, и я узнавала о себе много нового. О да, мамаша никогда не упускала возможности напомнить, насколько я бездарна и бесполезна. Она не кричала. Наверное, гордость и положение не позволяли ей поднимать голос, а может боялась повредить свои драгоценные связки. Однако, орать ей было и не нужно. Эта женщина умела сделать погано на душе парой-тройкой ядовитых слов, на которые она никогда не скупилась. Иногда, когда мать была совсем не в духе, она не брезговала рукоприкладством. Бить она умела ничуть не хуже, чем оскорблять. Не знаю, откуда она этому научилась, но после её ударов не оставалось ни единого синяка или ссадины, только ноющая боль. Однажды, когда на четвёртом часу её идиотских занятий, я в очередной раз сбилась с метронома, она саданула мне линейкой по костяшкам пальцев. Какая же это была боль, Семён. Ты и представить себе не можешь. После этого я недели две не могла ни писать, ни держать столовые приборы. А она всё равно заставляла играть на своём долбаном фортепиано, пускай и одной рукой. Наверное, хочешь спросить про отца? Думаешь, что он был лучше? Но, ты ошибаешься. Наверняка ошибаешься. Если мать мучила меня своей музыкой, отец добивал всем остальным: учёбой, воспитанием и прочими прелестями. И пиздил он меня не меньше матери. Хотя, конечно, элегантности в хлестании меня ремнём ему не хватало, и гематомы оставались знатные. И поорать он любил, и довести до слёз. Не знаю, может ему это удовольствие приносило, или ещё чего. В общем, находиться дома мне было невозможно. Стоило сбежать от матери, как в дело вступал папаша, и наоборот. Они хотели идеального ребёнка, зверушку, которую можно всегда держать на коротком поводке и с её помощью добиваться того, чего сами добиться не успели. И, до двенадцати лет, именно этим они и занимались. Дрессировали меня. Можешь себе представить, какое у меня было счастливое детство. Идиоты, конечно, говорили, что мне хорошо. Мол, денег полон дом, дефицитные товары всегда в доступе. Хотела бы я поменяться с кем-нибудь из своих одноклассников семьями. Так или иначе, но в двенадцать, я впервые сбежала из дома. Прямо на глазах у матери выскочила за входную дверь. Без ботинок, без ничего. Спустилась по лестнице, и побежала куда глаза глядят. Думала, что не вернусь больше домой. Никогда. Я бродила по казавшимся мне тогда огромными улицам, заглядывала в подворотни, пинала банки на огромном пустыре напротив школы. До этого мне никогда не доводилось бывать на улице одной. Я тогда подумала: как же хорошо, когда никто не указывает тебе, чем заниматься. Как же приятно, не бояться, что тебя вот-вот огреют чем-нибудь. Без обуви, конечно, ходить было не очень удобно. Ступни побаливали. Но, это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала до того момента. Я шлялась по всему райцентру. Народа было мало, все работали, учились, а я сбежала. Гуляла в своей школьной форме по округе. В этом захолустье было не так много мест, куда можно сходить, особенно в те времена. Поэтому я поошивалась вокруг здания кинотеатра. Попыталась пробраться на какой-то фильм, но контролёр оперативно выставил меня за дверь. Зашла в кафе. Без денег ничего там не купишь, только воды похлебала. А дальше, меня занесло в небольшой сквер, в котором обычно парочки гуляют, да пенсионеры. Бродила по дорожкам, разглядывала арки, скульптуры какие-то. Не то чтобы мне было это интересно, но не возвращаться же домой. В сквере вообще никого не было, пустой-пустой. Только в одной из беседок сидел кто-то. Она почти сливалась с фоном, абсолютно незаметная. Спряталась в самую дальнюю беседку, которую со всех сторон облепили ветки деревьев, и тихонько что-то читала, только два хвостика торчали. Мне показалось хорошей идеей подойти к ней тогда. У меня не было подруг. Поэтому, как правильно знакомиться с людьми, я совсем не знала. Нужно было что-то говорить, про что-то рассказывать. А что я могла рассказать? Поэтому, я просто молча села рядом, и пристально на неё уставилась. Несколько первых минут нашего знакомства, она старалась делать вид, что не замечает меня. Но, как понимаешь, получалось это плохо. Наверняка, я сильно напугала её своим появлением. Сидела девочка, читала себе книжку, а тут появляюсь я, в своих рваных носках и с нечёсаными волосами во все стороны. По правде говоря, я тоже волновалась. Вдруг она сейчас встанет и убежит? А мне так хотелось поговорить с кем-то. Если бы она тогда сбежала, не знаю, что бы я стала делать. Но, она отложила свою книжку в сторону, и вопросительно на меня взглянула. Всё ещё ничего не говорила, только смотрела. — Меня… — это могло бы продолжаться ещё долго, если бы я не попыталась заговорить. — Алиса. — Что? — Ну, — замешкалась я. — Алиса. Она продолжала хлопать ресницами, находясь в полнейшем ступоре. — Я тут гуляла, просто, — мне стало так неловко и неуютно, что я уставилась на свои дырявые и грязные носки. — А ты сидишь, такая. Ну, и мне захотелось. Вот. — А где твои туфли? — Туфли? — я сжала пальцы ног. — Да так. Потеряла. — Потеряла туфли? — Ага. Помню, как она без лишних вопросов полезла в свою тканевую сумку и вытащила оттуда простенькие кеды, протянув мне. Я не сразу приняла их, мне показалось это чем-то странным. Да и вообще, теперь она стала пугать меня. — Возьми. — Спасибо. Я принялась натягивать кеды на ноги. Размер был меньше моего, и ногу немного сдавливало, но это всяко лучше, чем бегать по улице в носках. — Тебе не жалко? — У меня ещё пара есть, — невозмутимо ответила она, — дома. — А тебя как… — я осеклась, не зная, стоит ли спрашивать. — Лена, — голос её и тогда был ужасно тихий и неуверенный. — Ты часто гуляешь, да? — Не очень, — она нервно поглаживала корешок своей книжки. — Меня не всегда отпускают. — Меня тоже, — было так волнительно, что я не знала, куда деть взгляд. — Я из дома сбежала. Она смотрела на меня молча. Сам знаешь, у неё получается общаться, не произнося ни слова. Такая, своеобразная супер-способность. Вытаращила на меня свои глазёнки и замолчала, пыталась что-то мне передать с помощью силы мысли. Только, тогда я ещё не улавливала её сигналов. Мне нравилось находиться рядом с Леной. Я чувствовала себя в безопасности рядом с ней, было очень спокойно. Она никогда не нагружала проблемами, ни на что не жаловалась, не отталкивала меня, всегда соглашалась. Лена стала тем человеком, который был нужен мне. В тот день я вернулась домой под вечер. На удивление, родители никак не отреагировали. Меня не били, на меня даже не наорали. Усадили за стол ужинать в абсолютном молчании. По телевизору шёл какой-то концерт, но звука не было. Я слышала лишь стук металлических ложек о фарфор, да редкий бубнёж отца себе под нос. С того дня я решила, что с меня хватит, что я не стану для этих людей идеальным ребёнком. Наоборот, я сделаю всё возможное, чтобы все вокруг говорили, насколько я отвратительно воспитана. Как же я ненавидела своих родителей, Семён. Как я их ненавидела. Я перестала носить одежду, которую они покупали. Достала откуда-то джинсы, выменяла у соседских панков чёрную ветровку с дыркой в кармане на свой магнитофон. В тринадцать я впервые закурила. Так и пошла по наклонной. Естественно, всё это выводило из себя моих предков. И что они только не делали, чтобы меня перевоспитать. Дошло до того, что меня запирали в комнате на весь день. Помню, мать часто грозилась тем, что откажется от меня. Но, так этого и не сделала. У меня было много парней. Всех уже и не вспомню. Иногда, я встречалась сразу с двумя или тремя. Меня абсолютно не интересовала их внешность, увлечения. Я делала это назло, понимаешь? Я позволяла им провожать меня до дома, чтобы предки видели это в окно, чтобы бесились. И пускай меня из-за этого пороли в два раза сильнее, я была счастлива, что могу так их раздражать. Девственность потеряла лет в шестнадцать. Всё на том же пустыре напротив школы. На самом деле, это в мои планы не входило. Но, ситуация так сложилась, что мне было уже плевать. Не помню уже, кто был тот парень. Да и имеет ли смысл вспоминать? В любом случае, если бы в моей жизни не было Лены, я, наверное, до сегодняшнего дня не дожила бы. Она осаживала меня, когда кровь вскипала сильнее нужного, когда я была готова уехать с какими-то незнакомцами, или на спор хотела перепрыгнуть с одной крыши высотки на другую. Иногда я срывалась на неё, кричала, обзывалась. Но она никогда не уходила. Однажды, я связалась с компанией каких-то ребят. Один из них недавно откинулся с зоны, и мне показалось что будет прикольно с ними побухать. Не знаю, что мне в голову ударило, но я потащила туда Лену. Конечно я знала, что она согласится. Всегда соглашалась. Это случилось за пару месяцев до того, как мы с тобой познакомились в «Совёнке». Мы пили какую-то бодягу, гоняя бутылку по кругу. И с каждым новым оборотом, эта компания всё больше была похожа на зверинец. Пока, в конце концов, все не передрались. Порядком набуханная, я сидела в сторонке, наблюдала за этим бардаком. А Лена? Лена решила уйти под шумок. Не хочу её винить, так поступил бы любой нормальный человек, увидевший эту картину. Но, было обидно, что подруга оставляет меня в такой ситуации. Она решила пойти гаражами. Никогда не умела выбирать правильную дорогу. За ней увязался один из этой компании. Не пойди я за ним следом, ничем хорошим это бы не обернулось…***
Алиса замолчала, резко оборвав свой монолог, затем поднялась с кушетки, достала из маленькой коробочки чайный пакетик и кинула его в пластиковый стаканчик. За окном нашего купе становилось всё темнее. Повисла тишина. Двачевская залила пакетик горячей водой из термоса, и методично принялась дёргать его туда-сюда. Взгляд её окончательно опустел. Алиса снова потерялась в лабиринтах своих мыслей, и ничего не говорила. Впрочем, как и я. Я знал, что жизнь Алисы до лагеря была далеко не сладкой. И не то чтобы удивился её рассказу. Однако, меня поразило то, с какой же искренностью, с каким болезненным откровением говорила Алиса. Словно я был для неё святым отцом, а наше купе исповедальней. И я не был уверен, нравилось ли мне это или нет. Такое ощущение, будто бы после этого разговора мы с ней больше не сможем смотреть друг другу в глаза. На душе стало неприятно, и я налил в свой стаканчик водки, залпом его осушив, и ничем не закусывая. Алкоголь тяжело провалился, обжигая горло, и практически сразу ударил в голову. Я никогда не умел пить. Алиса же не притронулась к своему чаю, продолжая нервно теребить пакетик. Она не смотрела на меня, отводила взгляд. Даже не знаю, о чём она сейчас думает, какие эмоции испытывает. Никогда мне не приходилось разговаривать с этой девушкой настолько откровенно. — Родители погибли сразу после того, как меня отчислили со второго, — Алиса залезла в карман моей куртки и достала пачку сигарет, закурив. — Такая банальность. Авария. А я всё хотела порадовать их, что меня числанули. Я промолчал, чувствуя, что у Алисы начинает срываться голос. — Такая вот веселуха, Семён, — её тонкие пальцы нервно дрожали, зажимая сигарету. — Думала, позвоню бате, скажу: «Всё, папаша, пролетела твоя дочурка, пойдёт дворы мести». А мне из милиции: «Приезжайте на опознание». Вот так. Она ещё несколько минут подымила, а затем принялась за свой чай. — Порадовала, блядь, папу, — Алиса нервно усмехнулась. — На похоронах почти никого не было. Ни друзей, ни родных. Всех разогнали при жизни, со всеми посрались. Их уже закопали, редкие коллеги да друзья разошлись, а я стояла. Прохладно было, как сейчас. Стояла и думала: «А правильно ли я прожила жизнь?» За окном окончательно стемнело. Света в купе не было. И, хотя я не мог разглядеть лица Алисы, я знал, что она плачет. Возможно это то, чего ей так долго не хватало. Она укуталась в плед, и вжалась в угол, обхватив колени руками. — А потом… — она продолжала. — Я продала квартиру, собрала пожитки и переехала в Питер. Вообще-то, могла и в Москву перебраться, там родственники. Не самые плохие люди. Но, когда узнала, что вы с Леной в Питере, как-то само получилось. — И всё это время ты ничем не занималась? — наконец, я смог выдавить из себя хоть что-то связное. — Денег с продажи нажитого родителями хватало… Более-менее, — раздался тяжёлый смешок. — Я думала снова поступать. Правда. Но, как-то не сложилось. Халтурила первое время: то официанткой, то на почте, где придётся в общем. Когда поняла, что оказалась в ловушке, думала даже индивидуалкой заделаться. Как думаешь, получилось бы? — Прекращай уже, — меня начинали раздражать намёки Двачевской. — Ладно-ладно, больше не буду, — она улеглась на своей полке поудобнее. — Что с меня взять, с испорченной-то. Это Лена боится даже слово «сиськи» произнести. До сих пор, кстати? — До сих пор, — закивал я, зная, что она этого даже не видит. Я чувствовал, как медленно на меня наваливается сонливость. За последнее время на меня свалилось слишком много всего, отчего в голове заварилась настоящая каша. Едва ли я могу размышлять хоть сколько-нибудь последовательно. Мне просто хотелось заснуть и немного прояснить сознание. — Лена хорошая, — а вот, Алиса, кажется, спать совсем не собиралась. — Умная и чуткая. Понимает, как в жизни всё устроено. Ты молодец, что её выбрал. Со мной спился бы уже или сторчался. — Неправда, — я с трудом контролировал поток своих мыслей. — Ты тоже очень хорошая. — Давай-давай, ещё влюбись, — она отвернулась к стенке. — Мало тебе проблем, полудурок. Как мило прозвучало это её оскорбление. «Полудурок». Почему только «полу-»?***
Мои родители? А были ли они когда-нибудь на самом деле? Я совсем их не помню. Осознаю, что они должны быть. Логика кричит об этом, вопит и бьётся в конвульсиях. Но, даже обращаясь к своей прошлой жизни, я не могу вспомнить ни отца, ни матери. Ведь если задуматься, я должен был бы переживать о том, что вот так пропал, исчез из их мира. Но, у меня не было никаких чувств. Абсолютно пустое место в душе, которое и заполнить-то нечем. И если кто-нибудь спросит об этих самых родителях, мне и ответить нечего. Как я уже упоминал, в этой вселенной я абсолютно одинок. Но что, если я одинок во всех вселенных? В любой из миллиардов, триллионов, секстиллионов вселенных Семён обречён на одиночество. Ведь, в своей сути, кто я есть? Лишь одна миллионная часть оригинала, того Семёна, который родился когда-то давным-давно и был обречён бороздить просторы пространства и времени, всё время притягиваемый силой «Совёнка». Но «Совёнка» больше нет. Порочный круг разорван, и все эти бесконечные частицы Семёна остались заперты в своих мирах. Больше не было никакой лазейки, чтобы одному Семёну связаться с другим, рассказать ему правду. Вдруг, там остались те, кто так и не нашёл ответы и пребывает в счастливом, или не очень, неведении. Тяжёлая подошва ударяется о каменный холодный пол, и звук от этой поступи разносится по всему незримому, полностью тёмному помещению. Я оглянулся на звук, но никого не было. Затем, топот раздался с другой стороны, затем с третьей. Некто неведомый ходил вокруг меня. Сцена кажется мне очень знакомой. — Я сделал что мог, — голос был настолько искажённым, что я не сразу смог понять, о чём он говорит. — Ты даже представить себе не можешь, что произошло в тот момент. Ты даже представить себе не можешь, каково положение вещей на самом деле… Ничего спросить у меня не вышло, голос исчез также резко, как и появился, оставив после себя лишь медленно утихающее эхо, отталкивающееся от невидимых стен. Я остался в темноте, пока в какой-то момент не осознал, что за моей спиной есть кто-то ещё. Я не мог ни повернуться, ни закричать. Холодная рука легла на моё плечо, я почувствовал дыхание. Сердце едва не остановилось от столь знакомых чувств. Я прекрасно знал кому принадлежит эта рука и это дыхание. — Ты узнаешь много нового, — её голос звучал столь же неестественно, как и тогда. — О нас, о себе, о рыжей. Ты полюбишь нас, Сём. Всех. Она шептала мне на ухо, её лицо было так близко, что я мог почувствовать прикосновение её губ. Меня вдруг начало воротить, в сознании всплыли воспоминания, которые я изо всех сил гнал на протяжении многих и многих лет. А теперь, словно рой разъярённых шершней, они набросились на меня, и кусали больнее прежнего. Я не мог ни пошевелиться, ни запротестовать. Я не мог ровным счётом ничего. Всё что было в моих силах — стоять и слушать. Бояться. От осознания, кто именно стоит за моей спиной, я начинал сходить с ума. Страх выбил все остальные эмоции из моего тела. Я крепко зажмурил глаза, и почувствовал, что рука исчезла с моего плеча, а в ухо никто более не дышит. Пространство вокруг заполнилось отдалённым, но таким знакомым голосом: — Сём! Вставай, приехали!***
Старая, уничтоженная временем и безнадёгой станция. Людей вокруг не было, здесь уже давно царило всеобъемлющее запустение, которое должно было отпугивать всё живое. И именно сюда я вновь соизволил вернуться. Райцентр. Мертворождённое место. По широкой улице пробежался холодный осенний ветер, разогнав кучу опавших листьев. Эти листья не были похожи на те красивые, пожелтевшие, с которыми так любят фотографироваться девушки для своих бложиков. Здесь, под стать окружению, даже осенняя листва посерела и скукожилась. Старые пятиэтажки с потрескавшимися стенами, ларьки прямиком из девяностых, застывшие навеки «Жигули» со скрученными колёсами. Поодаль от основной улицы сохранилось несколько одноэтажных деревянных домиков, конечно же заброшеных. Мы с Алисой медленно шли вдоль собственных воспоминаний. Для меня райцентр был таким же домом. После того, как Совёнок отпустил меня, всю свою вторую юность я провёл здесь. Не скажу, что было легко подниматься, не имея за душой ничего. Однако с помощью родственников Лены и собственных знаний о будущем, в люди выбиться получилось. Отсюда уехали практически все, кого я знал. Работы в этом захолустье не было, равно как и каких-либо перспектив на счастливую жизнь. Даже не представляю, кто по собственной воле остался бы доживать здесь свои дни. Райцентр застрял во времени. И не Совёнок тому виной. Это место не должно было существовать, словно воткнуто здесь насильно. Райцентр похож на человека, тяжело заболевшего, но про которого забыли все родственники. Не просто забыли, выкинули на помойку доживать свой срок. И вот он корчится в судорогах, пытаясь не потерять последние капли рассудка, но с каждым днём получается у него всё хуже и хуже. Память перемешивается, личность стирается, и в конце концов пред обществом предстаёт не человек, а лишь его подобие. Однако, чтобы я там не говорил, нам необходимо найти здесь ночлег и продумать все наши следующие шаги. Более чем уверен, что даже райцентр может рассказать нам очень многое, если знать, как спрашивать. Я взглянул на Алису. Странно, но мне казалось, что вернувшись сюда, ей будет некомфортно и тяжело. Но сейчас я вижу на лице Двачевской пускай и тоскливую, но улыбку. Она смотрела на окружение глазами, полными ностальгии, и не заметить её эмоций было невозможно. Мы добрались до единственной гостиницы, сохранившей своё советское название «Октябрь». К сожалению, это всё, что осталось от бывшей неплохой ночлежки. Здание слегка покосилось, и если внимательно присмотреться, казалось что оно искажено какой-то оптической иллюзией. Старые скрипучие металлические двери, стойка регистрации и забитый жизнью дедок, который был похож на оживший скелет, охранявший это древнее, напитавшееся страданием место. Без лишних слов он выдал нам ключи и снова заснул. Наверняка, мы могли даже не платить, он бы не запротестовал. На всю гостиницу не было ни единого постояльца, кроме нас с Алисой. Пустые коридоры заставляли съёживаться от чувства тревоги, которое невольно появлялось у меня, стоило только оказаться в этом месте. Номер маленький и какой-то холодный. Нет, батареи были, на удивление, тёплые, но сама атмосфера этой комнатушки до мурашек депрессивна. Выкрашеные блеклой голубой краской стены, плотные занавески создавали полусумрак, старый-престарый пузатый ЭЛТ телевизор из какой-то давней эпохи, две деревянные скрипучие кровати с выцветшим постельным бельём. Вместо горячей, из крана текла едва тёплая, слегка ржавая вода. Сама ванна была жестяная, неуютная. Холодный электрический свет. Поцарапанное маленькое зеркало над раковиной и простенький унитаз. Вот и все удобства. Сложно ожидать от этого места каких-то комфортных условий. Думаю, нам нужно быть благодарными хотя бы за то, что здесь есть отопление и тёплая вода. Иной раз, в такой глуши даже туалета нормального не найдёшь. Так или иначе, мы расположились в комнате. Алиса сразу же завалилась на кровать, укутавшись в одеяло, и без слов заснула. Некоторое время я смотрел на неё спящую. Думал о том, что нам делать дальше. Однако, в голове царил сущий бардак, и я никак не мог заставить себя хоть немного раскинуть мозгами, упрятав эмоции поглубже. Я залез в ванну, включил душ. Вода действительно была неприятной — не горячая и не холодная, не согревала и не бодрила. Взял кусок мыла, серую мочалку. Хотя, я и не чувствовал себя грязным, почему-то было стойкое желание тереться как можно сильнее. В сознании всплыл сон в поезде. Не думаю, что это нечто большее чем сновидение, игра моего разума. И тот голос, и шаги, и холод пробежавший по моей спине, всё было ирреальным, далёким и неправдивым. Теперь я это осознал. Старые страхи навестили меня. Я боялся этих мест, боялся снова столкнуться с чем-то неистово опасным, неестественным и жутким. Хотя, конечно, всё это уже не имеет никакого значения. Всё это осталось там, за стенами мёртвого лагеря. И теперь в округе царит лишь запустение. — У тебя никогда не было ощущения, что Лены не существует? — раздался голос Алисы из-за стены. Я выключил воду, и промолчал, давая возможность Алисе продолжить. — Мне иногда казалось, что я выдумала Лену. Будто она мой воображаемый друг. Она всегда делала всё так, как я того хотела, никогда мне не перечила, но о себе ничего не рассказывала. Прямо как ты. Выбрался из ванной, обтёрся полотенцем, оделся в чистую одежду. Брюки, купленные Леной, рубашка, нежно-бежевый цвет которой Лена очень любила. Расчесал волосы маленькой карманной расчёской, которую мы купили с Леной, когда отдыхали в Крыму. А была ли Лена? — Она отдалилась от меня в тот момент, когда мне нужна была встряска, я должна была научиться жить самостоятельно. Лена сделала то, что должна была сделать. Теперь я начинаю это понимать. И сейчас она, наверняка, пропала потому, что должна была исчезнуть. У неё есть план, Семён. Я уверена. Я уставился в зеркало. Лена была и остаётся для меня целью и смыслом существования в этом мире. В буквальном смысле. Ради неё я отдал всю свою прошлую жизнь и заново прожил новую. Ради неё я повзрослел. Не думает же она, что после всего этого сможет так просто уйти. Какой бы план она не придумала, какие бы тайные сети не сплела, я не собираюсь отдавать так просто то, что было мною завоёвано такими трудами. Была ли Лена? Конечно была. Иначе, не могло бы существовать и меня. Иначе, ничего этого бы не было. Я докопаюсь до истины. Мне нужно лишь время. Немного времени.