***
— Ты, когда в отражение смотришь, тебя не воротит? — откуда-то из пустоты донёсся знакомый искажённый голос. — У меня такое бывает. Частенько. Я не ощущал себя. Мне точно ампутировали вообще всё, что только возможно, оставив лишь пару атомов. Однако же, сознание моё было предельно трезвым. Не было ни боли, ни страха, ни других эмоций, которые мешали мне осмыслять происходящее. Я сосредоточено слушал голос, пытаясь разобрать слова, интонации и смысл. — Мы все иногда ошибаемся, — он продолжал. — Сколько бы ответов ты не нашёл, их всё время недостаточно, да? Находишь один и тут же требуется другой, находишь следующий и… ну ты понял. Как ни странно, я понимал, что хочет сказать мне загадочный голос. Правда, до сих пор я не могу определить, кому точно он принадлежит. Догадывался, но не мог сказать со стопроцентной уверенностью. — Ты рыжую с собой потащил? И как? Сиськи понравились? — раздался смешок, больше похожий на кашель. — Конечно понравились. Себя-то ты обманывать не станешь. Даже если бы мне было что ответить, я не мог и слова произнести. Я просто болтался посреди «нигде» и слушал бредни «никого». — Какими же постыдными делами вы с ней занимались, — Никто с осуждением поцокал языком. — От одного воспоминания у тебя колом встаёт, да? — и снова смех. — Ах да, у трупов ничего не встаёт. Ты сдох, Семён. Снова. Снова? В каком таком смысле? Не припомню, чтобы мне приходилось умирать. — Вероятно, ты сейчас не осознаёшь глобальность происходящего. Оно и понятно, то что было вложено в твою голову в тот день, заставило тебя мыслить определённым паттерном. Догмой, если удобно. Это поправимо. В тот день? Он о смерти Совёнка? — Не сейчас, разумеется, — последовал тяжёлый вздох. — Но, когда придёт время, я постараюсь растолковать тебе некоторые вещи. Не скажу, что лектор из меня хороший, но тебе будет интересно. Обещаю. Интересно что? Когда он расскажет мне? Совсем ничего не понимаю. Какая-то бессмыслица. Что мне сейчас делать? — Ждать, — Никто словно прочитал мои мысли.***
В окно только-только начал пробиваться свет тусклого осеннего солнца. Небо чистое, ни единого облака. Я лежу на узкой и неудобной кровати номера гостиницы «Октябрь». Всего в паре метров от меня, намазывает масло на кусок белого хлеба Алиса. Намазывает тем самым ножом. Я схватился за живот, пытаясь нащупать рану. Но, естественно, ничего не обнаружил, никаких лишних дырок. Я медленно поднялся с кровати, чем привлёк внимание Двачевской. Она некоторое время смотрела на меня с подозрением, а затем сонно улыбнулась. — Как с тобой Лена уживается только? — она откусила больше половины от своего бутерброда. — А? — в растерянности, я не смог нормально сформулировать вопрос. — Всю ночь из-за тебя не спала, — Алиса громко зевнула. — Ворочался как ненормальный, бурчал что-то. Хоть из пушки стреляй, не добудишься. — Ночью, — я тяжело сглотнул. — Мы… мы не делали ничего странного? Она нахмурилась и отправила остатки бутерброда себе в рот. Я внимательно осматривал её, пытаясь найти какой-то подвох, но, видимо, она действительно не понимает, о чём я говорю. — В смысле, странного? Я совсем ничего не понимаю. Секс, наша перепалка, убийство — всё в моей памяти настолько реалистичное, что я ни в жизнь не поверю, что это сон. Я даже чувствовал фантомную боль от ножа, а руки прекрасно помнят, какова на ощупь грудь Алисы. Мои слова, определённо, заинтересовали Двачевскую. Она с подозрением смотрела на меня, в надежде услышать подробности. Но я словно онемел. Не могу же я рассказать ей обо всём случившемся. Особенно учитывая тот факт, что я и сам не могу понять, случилось ли всё это на самом деле. Чтобы убедится получше, я аккуратно подсел к Алисе на кровать и принюхался. Пахла она всё так же, куревом и мылом. — Ты чего это делаешь?! — она сама начала обнюхивать себя. — Я, между прочим, мылась уже! Совсем крыша поехала? — Нет, — вновь осмотрев себя, я попытался вернуть трезвость сознания. — Сон приснился… странный. Её подозрение сменилось ехидством. Она прищурилась и широко улыбнулась. Насколько же мне было знакомо это выражение лица. Это та самая маска, за которой Алиса так любит прятать свои настоящие эмоции. — Ну-ка, ну-ка, что это за сны тебе снятся? — она толкнула меня локтем в бок. — Обнюхивает тут меня, весь такой подозрительный. Недаром стонал всю ночь. — Не бери в голову, — Алиса шутила, но у меня не было настроения ей подыгрывать. — Просто сон. — Нет, я всё понимаю, — Двачевская скрестила руки на груди. — Ты мужчина, Лены рядом нет, а тут я… — Ничего подобного, — я сказал это настолько резко, что и сам не ожидал. Она вздрогнула, и немного отодвинулась от меня. Улыбка сползла с лица Алисы, и она вернулась к своим бутербродам. — Ладно, — пробурчала она. — Я шутила, просто. Снова странности с памятью? И этот голос, и пустота вокруг. Почему я не могу жить нормальной человеческой жизнью. За что мне всё это? Какие такие преступления я совершил, за которые вынужден терпеть весь этот сюрреалистичный бред? Я умер? Ночью Алиса убила меня, вспоров брюхо ножом. Но, какого чёрта я сижу здесь? Мёртвые не могут разговаривать, дышать, ходить. Это ненормально. Хотя, о какой нормальности я вообще рассуждаю? Вся моя жизнь — сплошной фантастический фильм. — Что мы собираемся тут искать? — раздался всё такой же обиженный голос Алисы. — Нам нужен лечащий врач, — отогнав от себя ненужные мысли, я постарался вернуться к истинной цели нашего здесь пребывания. — Человек, который занимался… якобы занимался Леной. Я вытащил из сумки карту пациента, и ещё раз пробежался глазами по всему написанному. Определённо, этот Якоб Андреевич должен хоть что-то знать. Если не про Лену, то хотя бы про больницу. По словам Виолы, он поселился где-то здесь, в Райцентре. Найти его проблемой не будет, местные знают друг друга в лицо, так что о неком враче со странностями должны ходить слухи. Однако, наша проблема отнюдь не его поиски. Просто представьте, что к вам на порог заявляются двое незнакомцев, тыкают в лицо бумагой об умершем человеке, и достают вопросами, на которые вы, возможно, даже и ответов-то не имеете. Не спугнём ли мы старика? Я поднялся с кровати, и принялся натягивать куртку. Алиса без лишних разговоров, также принялась собираться. Кажется, я действительно сильно обидел её своим резким ответом. Но, как бы вы поступили на моём месте? Хотя, вы бы не оказались на моём месте. Это очевидно.***
Вместо вчерашнего дедка, у стойки регистрации стояла женщина. На вид ей было около пятидесяти. Сухое и тощее лицо, маленький рот и такие же маленькие и какие-то испуганные глаза. Было заметно, что жизнь изрядно помотала её. Она окинула нас вопросительным взглядом, боясь произнести и слова. От неё исходила аура беспокойства, словно она прячет что-то запрещённое, и оттого шарахается собственной тени. Я не помнил её. Многие жители Райцентра мне знакомы. Пускай не по именам, но в лицо я видел большинство из них. Однако, этой женщины я не помнил. Вероятно, она тоже переехала сюда по каким-то своим причинам. В конце концов, иногда людям свойственно забиваться на самое дно, в надежде скрыться от кого-то, или от чего-то. — Здравствуйте, — я нервно стучал пальцами по стойке. — Мы заселились вчера и… я хотел бы поинтересоваться у вас. Разрешите? Женщина подозрительно молчала, всё также прожигая нас вопросительным взглядом. — Якоб Андреевич, — чётко, едва ли не по слогам, произнёс я. — Имя вам не знакомо? — Вы не местный? — голос женщины был тихим, но, на удивление, весьма жёстким и сильным. — Мы жили здесь, долгое время. — Местные хорошо знают друг друга, — продолжала она. — Доверяют. И их доверие весьма сложно заслужить. Думаю, вы понимаете. — У нас очень важное дело к этому человеку, — я настаивал на своём. Она промолчала, переключив своё внимание на Алису. Обвела её с ног до головы, будто бы выискивала какие-то приметы, несоответствия. Мне ещё не доводилось встречать более странного человека, чем эта женщина. Её поведение не было похоже на поведение человека. Она больше походила на обиженного людьми зверя, который в каждой корке хлеба видит опасность. — Якоб Андреевич очень болен, — наконец, она снова разомкнула свои сухие бледные губы. — И не любит, когда его беспокоят. — Мы не станем навязываться, нам нужно задать всего пару вопросов. — Я могу дать его номер. Она оторвала небольшой жёлтый стикер, приклеенный к задней части стойки, и хорошо наточенным карандашом, принялась выводить цифры. — Если он согласится вас принять… — остановившись на середине номера, она подняла на нас взгляд, о чём-то глубоко задумавшись, а затем вновь вернулась к стикеру. — Большое спасибо, мы не станем сильно тревожить его. — Правильно, — женщина протянула нам бумажку. — Не нужно. Якобу Андреевичу нужен покой. Она ещё долго провожала нас взглядом, вплоть до того момента, пока мы не покинули здание ночлежки. Мне было как-то не по себе от всей этой ситуации. Ещё хуже становилось от того, что я совершенно не мог вспомнить этой женщины. Дедок, который сидел на стойке вчера, был мне знаком. Когда я вернулся из лагеря, он работал водителем автобусов, часто разрешал Лене ездить бесплатно. Знал, наверное, про её отца и его должность. Мне, правда, таких скидок не делал. В любом случае, сейчас у меня на руках имеется номер человека, который мог бы подтолкнуть меня к разгадке всего этого безумного пазла. Мне нужно лишь набрать номер, и приложить все силы, чтобы добиться от Якоба Андреевича ответов. Алиса в очередной раз запустила руку в карман моей куртки, вытащив пачку сигарет. Она облокотилась о стену, чиркнула спичкой, и закурила. На лице Двачевской было буквально написано, что она чем-то обеспокоена. Однако, делиться своими опасениями не торопилась. Длинные гудки. Один, за ним второй, третий, четвёртый. Трубку брать не торопились, и мне стало казаться, что дозвониться не удастся. Но, когда мне уже захотелось убрать трубку от уха, некто с того конца её поднял. Поднял, и замолчал. — Алло, — но в ответ тишина. Тот, кто поднял трубку, отвечать мне не торопился. Он лишь тяжело и хрипло дышал, давая мне знать, что всё ещё слушает. — Якоб Андреевич? Я Семён, Семён Персунов. Вы меня не знаете… да и откуда бы? — я нервно усмехнулся, не зная с чего начать диалог. — Недавно мне попала карточка… больничная карточка из лечебницы, в которой вы когда-то работали. Дело в том, что… что это карточка моей жены и… — Молодой человек, — из телефона раздался низкий басистый голос. — Я бы на вашем месте не говорил так громко, о таких-то вещах. — Якоб Андреевич, мне очень-очень нужно с вами поговорить. Это очень важно. — Семён, значит? — он перебил меня. — Персунов? — Верно. У меня есть вопросы, и я думаю, только вы сможете… — Я дам тебе адрес. Думаю, нам найдётся о чём поговорить.***
Место обитания Якоба Андреевича находилось совсем недалеко от гостиницы. Из окон его квартиры можно было буквально видеть, что творится в окнах «Октября». Пятиэтажное панельное строение возвышалось над несколькими деревянными покосившимися домиками. Звонок не работал. Это было понятно по обрезаным проводам. Однако, после стука, дверь открылась моментально. Якоб Андреевич открыл нам, даже не спрашивая, без каких-либо опасений. Седые пряди волос, очки в чёрной роговой оправе, покрасневшие глаза. Взгляд резко перескакивал с одного объекта на другой, нигде не задерживаясь дольше чем на пару секунд. Недельная небритость, грязная и неглаженная серая рубашка, старые-престарые широкие штаны защитного цвета. Он впустил нас с Алисой к себе в квартиру, не задавая лишних вопросов. У самого входа стоял пустой шкафчик, лишь верхняя его полка была заставлена многочисленными наградами, сертификатами, дипломами и прочими доказательствами высочайшего интеллекта Якоба Андреевича. Вся остальная его квартира больше походила на логово Алисы. Разбросанные бутылки, упаковки из-под еды, несусветное количество пыли. Одежда также лежала где придётся, наряду с бесконечным количеством книг, самой разной направленности: от серьёзных научных работ до конспирологического мусора. Якоб Андреевич проводил нас в гостиную. Просторная комната, заставленная какими-то ящиками, большими бидонами с водой, всё теми же книгами, заваленная газетами, вырезками из журналов, контурными картами и фотографиями. Хозяин квартиры уселся на большой пуф, буквально провалившись в него. Нам же он предложил небольшой диванчик, обивка которого была измарана до такой степени, что нельзя было точно сказать, какого цвета была изначально. — Вы знаете, кто я? — наконец, изучив нас с Алисой, заговорил он. — Наша знакомая, Виолетта Церновна, работала в той же лечебнице… — А о лечебнице... что вам известно? — Почти ничего, — я пожал плечами. — Мне в руки попала эта карточка. — я вновь достал её из своей сумки, и протянул Якобу. — Здесь написано, что эта девушка погибла в восемьдесят восьмом. Но, этого не может быть. Это моя жена, и я точно знаю, что она жива. Якоб Андреевич внимательно изучал карту. Я был не уверен, слышал ли он, что я только что сказал. Однако, взгляд его забегал ещё быстрее прежнего, он часто покусывал губы и хмурился. Наше появление и эта карточка заставили его занервничать. Он несколько раз пробежался по бумаге глазами, провёл пальцами, долго всматривался в печати и росписи. И когда удостоверился, что документ не подделка, отложил его в сторону, вновь переключив внимание на нас с Алисой. — Что тебе известно о мозге, парень? — он слегка прикрыл глаза, и ещё удобнее устроился в своём пуфике. — О мозге? — его вопрос поставил меня в тупик. — Не знаю… это орган, находится в голове, нейронные связи всякие. К чему это? — Мозг — до сих пор является самой загадочной частью человеческого строения, — уверенным спокойным голосом продолжил Якоб Андреевич. — Мы знаем о нём много. Но, нашего «много» недостаточно, чтобы ответить, как именно работает сознание. Сновидения, галлюцинации, дежавю — все эти явления до сих пор остаются для научного сообщества объектами дискуссий. — Я не понимаю, как это относится к моей жене. — Посмотрите на эту девушку, — он кивнул в сторону Алисы. — Расширенные зрачки, бледная кожа, размытый взгляд. Вас мучает постоянная апатия, угнетённое состояние, мрачные мысли, а вместе с тем и галлюцинации с гиперреалистичными снами? — К чему клоните-то? — Алиса неуютно заёрзала на месте. — Вы плотно познакомились с делом всей моей жизни, верно? — он заулыбался. — Да, я это прекрасно вижу. — Дело вашей жизни? — Препарат 405.2, — произнёс Якоб Андреевич. — Сильнейший стимулятор мозговой активности. Благодаря этой вещи, можно получить заряд дофамина и норадреналина такой мощности, что вы, не то что из депрессии, из комы выпрыгнете. Мы работали над этим проектом очень, — он замолчал, и уставился прямиком в глаза Алисы. — Очень долго. — Вы ходите кругами. Я хочу понять, что это за карточка, и как она связана с моей женой. — Экий вы нетерпеливый, молодой человек, — он хрипло усмехнулся. — Моя мама всегда говорила: «Никогда не торопись, сынок. Особенно, когда дело касается женщины и денег». Советую вам потерпеть и послушать, раз уж мы с вами собрались. Я замолчал. В конце концов, он не выглядит слишком растерянным. Слегка встревоженным, но не ошеломлённым. — Прекрасная работа, которую курировал я, — Якоб Андреевич указал себе в грудь. — И моя покойная дорожайшая подруга Вера Мосс. В конце восьмидесятых, 405.2 проходил клинические испытания на людях. На пациентах местной лечебницы. Сюда стали свозить не только душевнобольных, но и коматозников и людей… в вегетативном состоянии. Мы были на грани феноменального прорыва в медицине. Однако, к несчастью для нас всех, у 405.2 выявился один очень неприятный побочный эффект — он вызывал зависимость. Причём, зависимость жесточайшую. На этих словах я заметил, как Алиса занервничала, не находя места своим рукам. Она теребила край своей футболки, сжимала и разжимала пальцы, кусала ногти. — Когда испытуемый переставал принимать 405.2, его охватывала непрекращающаяся мигрень, галлюцинации, всевозможные расстройства личности, невнятные видения, нарушался речевой аппарат, случались резкие всплески агрессии или наоборот, полной апатии и безучастности. Но и чрезмерное употребление 405.2, вызывало разрушение нейронных связей, постепенно превращая человека в овощ. Понимаете, моя дорогая, на какую судьбу вы себя подписали? — он недобро улыбался, глядя на Алису. — Если вы прекратили употреблять, то очень скоро почувствуете, как вспомнить вчерашний день становится всё труднее, будете путать слова, забывать элементарные вещи, почувствуете на себе все прелести ранней деменции. Второй этап — развитие шизофрении. Постоянные галлюцинации, апатия, клиническая депрессия. Третий и заключающий этап — смерть нейронов мозга. Вы превратитесь в очень симпатичный овощ. В абсолютно невменяемую морковку. Алиса молчала. — Вы всё прекрасно понимаете, — он будто бы совсем забыл про меня. — Но знайте, что дальнейшее потребление, приведёт к тому же финалу. Только, вместо шизофрении и деменции, вас охватит мощнейшая эйфория, граничащая с полным безумием. Вам будет плевать на боль, на страх, на иные эмоции. Вы почувствуете себя всесильной. Однако, в конечном итоге, мозг всё равно вам откажет, морковка моя. Ситуация стала для меня окончательно сюрреалистичной. — И всё же, мы с вами здесь, а передо мной карточка вашей жены, — он повернулся ко мне. — И вы ищете ответы. Как и все, собственно. Конечно, ведь ваша жена жива! Что за вздор! Какая ещё дата смерти?! Здесь возникает проблема совсем не моего профиля. Но, я расскажу вам, за что я был лишён должности куратора проекта за номером четыреста пять. Я смотрел на его лицо. В нём читались нотки безумия, лёгкого фанатизма, граничащего с абсолютной уверенностью в собственных словах. — Главная цель государства есть защита своих интересов, — продолжал он. — Наша социалистическая родина была не исключением, но примером. По всей территории Союза располагались научные проекты. Крупные, вроде проекта «288», занимавшего территорию маленького закрытого городка. И совсем маленькие, вроде проекта «302», который вели всего трое человек. Наш проект, за номером четыреста пять, занимался разработками в сфере изучения психических пределов человеческого мозга. Проще говоря, задачей стояло создание препаратов, расширяющих возможности сознания. Всего таких препарата было три — 405.1, 405.2 и 405.3. О втором вам известно, про два других знать не обязательно. Так или иначе, мы добились определённых успехов в нашем деле. Могу заявить с гордостью, что благодаря нашему проекту мы на голову перепрыгнули наших западных коллег в изучении человеческого сознания и возможностей на него повлиять. Но, как вы теперь знаете, мы были не единственным проектом. Всего их было четыреста пятнадцать, и каждый из них занимался чем-то фиксированным. Например, упомянутый мною проект «288», был не столько научным, сколько социальным. Маленький, изолированный от остального мира городок, в котором люди сосуществовали в абсолютной утопии. Нет ни государства, ни денег, ни войн, ни ненависти. Туда свозили брошенных детей, сирот, детдомовцев. Воспитывали новый тип человека, если проще. Или же, куда более интересный и таинственный проект «410». О нём известно предельно мало, ибо занимались там исследованиями времени и пространства. Однако, наш проект, и проект «410» были связаны, пускай эта связь и не просматривалась настолько очевидно. Он замолчал, несколько секунд изучая моё лицо. Казалось, Якоб Андреевич о чём-то догадывается, или знает обо мне. — Так или иначе, в середине восьмидесятых мне удалось докопаться до информации, связанной с нашим проектом-побратимом. Видите ли, мои информаторы, крайне интересные люди, рассказали мне о результатах своих исследований. Перемещение во времени, в обыденном понятии — невозможно. Времени — не существует, это лишь концепция, придуманная человеком. Однако, существуют различные ипостаси нашей с вами, Семён, реальности. Где-то история пошла кардинально по-другому, где-то изменения предельно минимальны. И возможность перемещаться по таким ипостасям есть. Хотя это и сложно, но не невозможно. И когда мне удалось это узнать, я начал замечать за пациентами, которые подвергались воздействию 405.2, то чего ранее замечать мне не удавалось. Их бредни, их галлюцинации, всегда были связаны с ними самими. То есть, общались они не с какими-то непонятными сущностями, а с самими собой. И, думаю, вы уже начали понимать к чему я клоню? Не может ли быть так, что 405.2 создавал для сознания дыру, через которую оно могло связываться с этими самыми ипостасями? Не может ли быть так, что человек видел не просто галлюцинации, но альтернативные мировые линии? — Это всё очень занимательно, Якоб Андреевич. Но, что насчёт этой карточки? — Путешествовать между этими линиями может отнюдь не только сознание. Это ведь не концепция, не что-то эфемерное. Материальные объекты и люди также способны перемещаться между ними. Однако, насколько мне известно, с людьми у четыреста десятого произошёл какой-то инцидент, из-за чего проект был свёрнут задолго до того, как я смог накопать всю эту информацию. Не знаю, были ли использованы наработки этого проекта где-то ещё, но могу предположить, что эта карточка не из нашего с вами времени. Комната погрузилась в тишину, Якоб Андреевич ушёл в свои измышления, оставив нам с Алисой возможность поразмыслить над всем услышанным. Не то чтобы он открыл для меня нечто новое. Если бы он только знал, что перед ним сидит человек, путешествующий между мировыми линиями. Однако, меня мучил вопрос, как возможно, чтобы эта карточка попала в наш мир? Насколько я помню, виной всем временным аномалиям был Совёнок, его нестабильность. Виолетта утверждает, что карточки лечебницы достались ей от коллеги, который их и стащил. Но, он стащил их в нашей мировой линии, и никак не соприкасался с лагерем, ведь Совёнок к тому моменту был мёртв. Должен был быть мёртв. — Доктор, — раздался тихи голос Алисы. — Вы сказали, что… — Препарат 405.2 и его рецептура, после роспуска проекта были распроданы частным компаниям. Я не знаю, насколько чётко они соблюдали технологии его производства, морковка моя. Если допустить ошибки при его создании, он может работать не лучше плацебо, а может возыметь эффект ещё сильнее, чем его классический вариант. Я не могу сказать вам, что делать, если вы уже испытываете проблемы. — Я вижу события, которые не происходили, — продолжила Алиса. — Они настолько яркие и реалистичные, что… не может это быть сном. — Я тоже их видел, — он болезненно улыбнулся. — И думаю, скоро меня ждёт печальная судьба. Моё любопытство таки завело меня слишком далеко. Я узнал о себе достаточно нелицеприятных вещей. 405.2 жесток, ему всё равно, что вам показывать, его не заботят ваши желания. Поэтому я всё вам рассказал, поэтому пустил к себе. Если вы приехали сюда, узнали обо мне, если ищете ответы, то моё дело не останется незаконченным, когда я стану пускать слюни на больничной койке. Я должен передать накопленные знания, пока окончательно их не растерял. — Есть хоть кто-то, кто знает ещё о проекте «410»? — я втиснулся в их диалог. — Многие уже ушли. Навсегда, — Якоб Андреевич стал говорить медленнее, а веки его потяжелели. — Наверняка есть кто-то, кто ещё знает о мрачных подробностях этого проекта. Но, шанс найти их, увы, стремится к полному, идеально круглому нулю. Произнеся последнюю фразу, он заснул. Резко, словно кто-то нажал на кнопку выключения. Якоб Андреевич дал нам ответы, но их всё ещё было недостаточно! То, что вся эта ситуация связана с Совёнком и проектом, я догадывался и без этого. Но, почему это происходит? Почему именно сейчас? Я перевёл взгляд на Алису, лицо её помрачнело, и она рассеянным взглядом уставилась на свои пальцы. — Я много разного попробовала в жизни, — заметив на себе взгляд, она ответила на мой молчаливый вопрос. — И безобидные антидепрессанты, и травку, и кое-что пожёстче. Хваталась за любую возможность, чтобы не провалиться ещё глубже в одиночество. Мне было очень страшно. А потом мой… знакомый, предложил, как он сказал: «самую крутую таблеточку», обещал, что мне станет так хорошо, как никогда не было. И, не обманул. Впервые в жизни я почувствовала себя счастливой, мне показалось, что я всё смогу исправить, смогу вытащить себя из ямы сама. — Ты всё ещё употребляешь? — Иногда, — честно и коротко ответила Алиса. — Когда совсем хреново. — Мы вытащим тебя, — я пододвинулся ближе, и обхватил её за плечи. — Не допустим, чтобы ты стала морковкой. — Да пусть и морковка, — на лице Алисы появилось что-то похожее на улыбку. — Лишь бы не быть больше одной.