Холод

      Алиса лениво поедала заварную лапшу. Подолгу крутила на вилке, методично дула на неё, в попытках остудить. Она выглядела ужасно сонной, несобранной. Не скажу, что моё состояние многим лучше. Всё-таки, я не могу нормально уснуть на протяжении нескольких дней. Но в Алисе меня что-то беспокоило.       Она подтянула к себе карточку Лены, и, прихлёбывая лапшой, внимательно её рассматривала. Отчего-то, именно фотография привлекала её внимание. Она всматривалась в лицо Лены так внимательно, словно надеялась найти там скрытые послания.       После разговора с доктором я долго обдумывал, что же всё-таки с нами произошло. Сознание Алисы изменилось под действием препарата. Но, в таком случае, в чём моя проблема? Почему я вижу фантомные воспоминания? Не припоминаю, чтобы пил какие-то неизвестные таблетки.       Я вновь перевёл внимание на Двачевскую. Прекрасно помнил проведённую с ней ночь. Реальную ли? Нет, я ни за что не поверю, что это был сон. Её тело, запах, голос, её грудь, нож — всё это было настоящим, и ни в коем случае не могло быть игрой моего сознания. Это произошло на самом деле. И моя смерть, тоже.       Если говорить начистоту, я стараюсь удивляться этому исключительно из желания оставаться похожим на нормального человека. Пытаюсь кому-то доказать, что способен существовать в этом мире, способен, как и все воспринимать его и проживать один день за другим, хватаясь за повседневность, как за спасательный круг, который несётся куда-то по открытому тёмному океану, такому необъятному и холодному, что находиться в нём едва ли возможно.       Уже давно я веду с собой непрерывный бой, дерусь насмерть с собственным разумом за крупицы того счастья, которое мне выпало. И до недавнего времени я побеждал. Нет, серьёзно. У меня было всё: любящая жена, тёплая квартира, неплохая работа, очень даже неплохая зарплата, отдых за границей, хорошая еда, секс, любовь, дружба, выпивка. Абсолютно обыкновенный набор, абсолютно обыкновенного человека в абсолютно обыкновенном мире. И надо же было всё испоганить, растоптать, и выбросить на помойку.       Да, я умею такое делать. Умею разрушать. Теперь я стою у поломанной жизни, бегаю за чем-то неуловимым, похожий на какого-то непутёвого детектива, расследующего преступление, которое он же и совершил. Мне вдруг стало холодно от осознания, что я остался один. Раньше такого я не чувствовал. Именно сейчас, меня словно занесло снегом.       Алиса? Ей так же сложно? Не представляю, каково остаться совсем одному. Я прожил жизнь рядом с человеком, который не оставит меня даже в сердце самого жуткого пожара, даже в эпицентре ядерного взрыва. Наверное, когда-то давно, до всех событий в Совёнке, я мог понять Алису. Но сейчас, все воспоминания о жизни до попадания в это место, до всех событий с ним связанных… мой мозг просто избавился от них, сжёг.       И только теперь, когда я начал понимать, что есть вероятность остаться одному, мне стало страшно. А что если она не вернётся? Что если Алиса была права? И если даже вернётся, сможем ли мы жить как прежде? Сможем вновь сидеть вечерами перед телевизором, смогу ли я так же непринуждённо играться с её волосами, пытаясь, будто бы незаметно, провести рукой по её бёдрам. Сможет ли она, как раньше, подолгу смотреть на моё лицо? Сможем ли мы ругаться по пустякам, чтобы разнообразить скучный вечер, а затем долго и с наслаждением мириться? Сейчас я теряю уверенность во всём.       — Лена красивая, — раздался голос Алисы, продолжавшей рассматривать её фото. — Была. И есть.       — Да, — коротко согласился я.       — В детстве у неё всегда были комплексы на этот счёт, — Алиса в очередной раз потянулась за пачкой сигарет, что лежали на тумбочке. — Не то чтобы она считала себя страшной. Но, когда кто-нибудь хвалил её внешность, она быстро терялась, иногда даже немела. Будто бы считала, что это не комплимент, а издёвка или что-то в этом духе.       — А ты? — не знаю, зачем я перевёл тему на Двачевскую. Это вырвалось непроизвольно. В последнее время я очень много думаю о ней против собственной воли.       — Я? — она натянула на лицо ухмылку и посмотрела на меня, пуская по комнате сладко пахнущие клубы дыма.       — Ты красивая.       — Охренеть, Персунов, — она не смеялась, хотя ей очень этого хотелось. — Ты сколько этот комплимент вынашивал?       — Я имею в виду, — понимая, что выражаю свои мысли не очень ясно, я решил всё разъяснить. — Ты не смотришься на её фоне страшной подругой. Мне почему-то показалось, что ты считаешь себя хуже, вот и всё.       — Будь мне лет семнадцать, я бы тебе дала, — вот теперь она засмеялась, снова переводя всё в пошлую шутку. Она собиралась что-то сказать, но замолчала. Ухмылка улетучилась, и Алиса просто разглядывала меня, витая в своих мыслях.       Пошлость Алисы, очень естественная, с одной стороны, кажется мне теперь чем-то неправильным. Нет, Алиса всегда была любительницей создать неловкую ситуацию, заставить собеседника раскраснеться, или поиздеваться над ним. Но, сейчас я начал замечать, что её шутки и намёки больше похожи на попытки остаться в ладах с самой собой.       Она не хочет предавать образ, которому следовала столько лет. Вероятно, чем-то мы с ней похожи. Её разум тоже борется с её собственной личностью. Только вот, кажется, она никогда не могла победить в этом сражении. Алиса — проигравшая с самого рождения.       Есть такие люди, которые никогда не могут победить. Как бы они не старались, даже если они делают всё правильно, в итоге всё равно оказываются в самом невыгодном из возможных положений. Алиса — такой человек. И судя по её нынешнему состоянию, она смирилась с этой участью. По крайней мере, попыталась.       — Что толку от милого личика, когда ты всю жизнь потратила на всякий мусор? — она снова разговаривала не со мной, как в тот раз в поезде. — Я никогда не была страшной подругой. Наоборот, из нас двоих, парни липли ко мне куда чаще. С Леной пацанам было сложно, неуютно. Она любила читать, подолгу молчала, была, как бы сказать… слегка аутичной? Не в обиду. Со мной куда проще. Принеси мне пива и покажи на видюшнике какое-нибудь кинцо, и мы будем тихонько сосаться в темноте.       — Я не хотел опять заводить эти разговоры... — пробормотал я, но она меня уже не слушала. ​

***

      Пока Лена читала романтические книжки и мечтала о милой и чистой любви, о букетах цветов, о стихах, песнях, осторожных поцелуях, обо мне в округе сложилось вполне чёткое мнение: «целоваться с Двачевской, всё равно что облизать ободок от унитаза». Я не шучу, мне такое в глаза говорили.       Я не стану отрицать, что поменяла очень много парней. Меня было не сложно завоевать, я не требовала долгих ухаживаний, какого-то особого отношения, не выедала мозги, и не строила из себя недотрогу или какую важную фифу. Мне легко давалось общение с мужской половиной. Я не понимала, почему все бабы вокруг так ухватились за какое-то целомудрие и честь. Мне казалось это ужасно тупым.       Я никогда не искала длительных отношений, мне это было абсолютно не нужно. Я встречалась с парнями, потому что это было весело, и потому что это бесило моих предков. За это женская часть нашей школы меня и ненавидела. Они ненавидели меня, потому что я трахнулась почти со всеми их парнями, а с кем не трахалась, с теми однозначно сосалась.       Так что, называя меня «шлюхой», они не то чтобы были далеки от правды. Однако, сама я никогда себя таковой не ощущала. Не знаю, может это оттого, что я банально не считала всё это преступным и неправильным? Мне было похрен на этих прошмандовок и их мнение.       Однажды, мы с Леной сидели на опустевшем школьном дворе. Я с ногами залезла на качели, а она тихонько пристроилась с очередной книжкой на покрышках. Мы частенько встречались подобным образом. Ничего не делали, просто наблюдали как проходит день за днём в этой дыре. Как с работы возвращаются затраханные жизнью взрослые, как матери загоняют мелкотню по домам. Хорошее было время.       В тот раз она снова читала какой-то романчик, не вспомню что это было. Я, как ты мог догадаться, читать была не любительница. Но, Лена иногда делилась со мной своими книжками, расхваливала их, пыталась убедить прочитать. Большинство я бросала, не дойдя и до половины. От всех этих историй о чистой и вечной любви меня, на самом деле, блевать тянуло. Но, конечно, Лене я такого не говорила. Только не ей.       Тогда мы были почти что сёстрами, делились друг с другом самым сокровенным, всё время ходили парочкой. Иногда я подкалывала её, не без этого. Помнится, на каком-то школьном концерте, дала ей вместо сока спирт. Или заставляла её краснеть, рассказывая очередной пошлый анекдот. Но, на деле, всё это дурачество, и не более. Я любила Лену, как никого другого.       Я знала о ней почти всё. Иногда я жалею об этом. Дочитав очередную страницу, она решила со мной посоветоваться. Впервые в жизни Лена решила обратиться ко мне за помощью. Она путалась в словах, краснела, говорила какую-то несвязную хрень. В общем, понравился ей один парень из нашей школы.       Учился он на год старше, спортивный, подающий надежды пловец, весь из себя галантный и обходительный, одевался всегда отлично, отец военный. Всё хорошо. Это был бы отличный вариант для Лены, если бы не одна донельзя неприятная деталь. Месяцем ранее, я с ним переспала. И не раз.       На деле он был не таким уже и морально стойким товарищем, как о нём гудела школа. Достаточно было всего пары намёков, и он с радостью стянул с меня трусы. Не знаю, рассчитывал ли он на какие-то отношения. По крайней мере, он пытался ко мне подойти пару раз, и что-то трындел про чувства. Но, мне уже не до него было.       И, казалось бы, в чём проблема, а? Лена ничего этого не знает, и если не рассказывать, то всё у них могло бы сложиться. Но, отчего-то я не хотела помогать им сойтись. До сих пор не знаю, почему. Лена была очень-очень невинной. После нашей с ней ссоры, она изменилась, стала относиться к окружающим с большим подозрением. Но, до того… ты даже не представляешь, как сильно от неё разило наивностью.       Вплоть до восемнадцати, она игралась в куклы, Семён. Рассказывала, что в детстве её бабка выкинула все игрушки. И каждый раз, когда мы проходили мимо детского магазина, она заглядывалась на куклы. Это было очень странное зрелище. По крайней мере, для меня.       И представь себе Лену, которая встречается с парнем? Я не могла. В голову не лезла сама мысль о том, что она, как и я… ну ты понял. Я насоветовала ей каких-то глупостей, пытаясь казаться как можно более убедительной и опытной. Наговорила такой ереси, что самой стыдно.       А через два месяца мы с ней разругались, и она больше не обращалась ко мне. Никогда. Даже когда появился ты, даже когда она потеплела, и снова заговорила со мной, даже когда приняла мои извинения. Лена больше не видела во мне подругу. Наоборот, каждый раз, когда мы оказывались втроём, она видела во мне врага. Потаскуху, которая только и норовит прыгнуть тебе в койку.       И, в общем-то, она не то чтобы была не права. Меня это всё бесило. Однажды, я заставила Шурика стащить для меня бутылку водки. Надралась в тот вечер так, что едва могла своё имя вспомнить. Шаталась по лагерю. Хорошо, хоть орать не начала.       В тот вечер проходила мимо твоего домика. Ольги не было как раз, отлучилась в Райцентр. И знаешь, мне захотелось зайти. Так захотелось, назло Лене, сделать с тобой что-нибудь этакое. Я раздеваться начала ещё до того, как к двери подошла. Правда, не стоило одной на бутылку налегать. Шагу на ступеньки не сделала, как меня наизнанку вывернуло. Проблевалась в кустах, и заревела там же. Как же мне было хреново.       Так к тебе и не пришла. Проревелась, поднялась на ноги, утёрлась рубашкой, и пошла к Ульянке. Играли с ней в какую-то игру, не помню уже. Она-то веселилась, а мне бы отвлечься, забыться. Так до утра у неё и просидела.       А потом, каждый день думала, что было бы, если бы зашла? Согласился бы ты? Предал бы Лену? Наверное, нет. Так эта мысль и крутится в голове. И ответа уже не надо, не хочу даже мнения твоего знать. Насрать вообще. Эта мысль единственное, что заполняет эту голову. Ничего в ней больше нет.       Страшно представить, что со мной случится, если я получу ответ, или того хуже, ты мне взаимностью ответишь. Я, наверное, тут же с крыши сброшусь, или в петлю полезу. Иногда лучше не получать никаких ответов.

***

      Алиса замолчала. В ней что-то в очередной раз надломилось, умерла очередная частичка её сознания. Она впала в ступор, и бесцельно пилила взглядом голую стену. Я буквально чувствовал, как Двачевская разрушается. Слышал, как кирпич за кирпичиком складываются стены её личности, как проламывается гниющая крыша, а фундамент прогрызают огромные крысы. Алиса медленно умирала.       Мне нужно было заметить это раньше, нужно было хотя бы на время оторваться от обласканной моей заботой Лены, хоть бы на мгновение посмотреть на окружающих. Лена буквально поедала меня, не давала отвлечься от себя ни на минуту, ненасытно требуя к себе внимания. А я, так сильно боявшийся потерять её, потакал этой эгоистичной потребности. Не мог не потакать. И в итоге, как всегда, сделал хуже всем: и Лене, и Алисе, и самому себе.       Прошло время, и Лена насытилась. Так должно было произойти. Я так фанатично оберегал её, что в какой-то момент она устала от этого. В последнее время, наши с ней отношения походили на какой-то рудимент, ненужный отросток, который лишь тяготил. Мы продолжали делать вид, что всё нормально. Я даже поверил, что это всего лишь временно, очередное испытание.       Но, Лена всегда была умнее. Она, наверняка, уже давно поняла, к чему всё это приведёт. Она сбежала за секунды до землетрясения, до извержения вулкана, до глобальной катастрофы, которая окончательно разрушила бы не только наш брак, но и наши жизни.       А вот Алисе бежать было некуда. Да и хотела ли она? Смотря на неё сейчас, мне кажется, Двачевская давно смирилась со своей участью. Инстинктивно попыталась ухватиться за шанс всё исправить, но тут же потерялась, не зная, что должна делать. Она плетётся за мной, подобно собаке, которая крутится вокруг мёртвого хозяина. Делает это, потому что не хочет признать, что исправить что-то уже нереально.        — Славя, кстати, тоже на тебя смотрела, — наконец, Алиса вышла из своего транса. — Хотя, никому об этом не рассказывала. Думала, я не замечу.       — Я знаю.       Алиса кисло улыбнулась.       — Я знаю очень много, Алис.       — Нихрена ты не знаешь, Персунов, — она затушила сигарету. — Что мы будем сегодня делать? С какими стариками общаться?       — Я хочу найти ту больницу, в которой лежала Лена, — я поднялся с кровати.       — Зачем? — невозмутимо спросила она.       — Надо.       — Ясненько, — она устало потянулась, и тоже начала собираться. — Но, давай сходим в одно место, перед этим.       — Куда?       — Тут недалеко.       Не хотелось отказывать Алисе. В конце концов, она в любой момент может потерять связь с реальностью, превратиться, как сказал Яков Андреевич, в морковку. Она одевалась неспешно, то и дело поглядывая в зеркало и поправляя свои рыжие-рыжие волосы.

***

      Пустырь. Справа кучка гаражей и небольшое кирпичное сооружение неизвестного назначения, слева пара хрущёвок. Сам пустырь усеян мусором: пакеты, покрышки, бутылки, ржавеющая шведская стенка и прочая гадость.       Алиса упрятала руки в карманы, и меланхолично созерцала этот пейзаж. Она прошлась вперёд, специально скребя подошвами по земле, чтобы вызвать клубы пыли, села на одну из покрышек, полюбовалась гаражами.       Она не объясняла своих действий, просто бесцельно слонялась по пустырю. И хотя, окружение казалось мне не очень живописным, Алиса отлично с ним сочеталась. Будь я художник, обязательно бы запечатлел всё это на холсте. А так, всего лишь достал телефон, и щёлкнул её.       — Хорошо получилась? — прозвучал издалека её голос.       — Отлично, — лёгкий ветер заглушил мой ответ.       — Хорошее место, правда, — она подошла ближе.       — Ну, не знаю, — я огляделся по сторонам. — Тоскливо тут.       — Всегда так было. Я здесь дни напролёт слонялась. А, когда мы с Леной поругались, больше не приходила. Это первый раз, за… много лет.       — Скажи, Алис, — я уселся на ту же покрышку. — Ты о своей жизни думала?       — В смысле?       — В плане, что ты будешь дальше делать?       Двачевская замолчала. Она серьёзно задумалась.       — Учиться, работать. Если надо, я помогу. Не то чтобы я всесильный, или связи имею, но помогу.       — Себе помоги, — грубо ответила она, но тут же осеклась, и вновь замолчала.       Ей не нравился этот разговор, ей не нравится думать о будущем, ей не нравится думать о себе. Я видел, как лёгкую меланхолию на её лице снова вытесняет выражение абсолютного опустошения. Как тусклый просвет перекрывает огромная грозовая туча.       — Не опускай руки, Алис.       — Ты хотел в больницу эту ехать? — она пропускала мои слова мимо ушей. — Так поехали, чего расселся?       Молчание. Алиса не настроена продолжать разговор. Я жалею, что решил заговорить с ней о будущем. Насколько же был несуразным этот вопрос, насколько он абстрактный. Смог бы я ответить? Смог бы сказать, что буду делать дальше? В нашей ситуации размышлять о будущем не приходится.       Я понимаю, почему Алиса не желает даже думать о том, когда всё это кончится. Она не хочет, чтобы это заканчивалось. Все её рассказы о прошлом, все пошлые шутки, и даже эта прогулка по пустырю — она всеми силами пытается сказать мне, что не хочет вновь возвращаться в свою одинокую серую квартиру.       Но это закончится. Хочет Алиса того или нет, но рано или поздно нам придётся вернуться к прежней жизни. Придётся всё забыть и стараться вылезать из зыбкого и вонючего болота одиночества, чтобы окончательно не сойти с ума. Понимает ли она? Сомневаюсь.

***

      Интересно, почему я до сих пор не свихнулся? Почему, узнав так много о мироздании и себе самом, я нахожусь в относительно здравом рассудке? Я довольно часто задаюсь этим вопросом. Однако, как это заведено, ответа найти не могу. Более того, иногда мне кажется, что мои знания о вселенной не такие уж и особенные. В конце концов, если бы они действительно влияли на мир, я наверняка мог бы их применить, сделать этот самый мир лучше. Но, знания висят в моей голове как ненужный балласт, и ничего я с ними поделать не могу.       Я уже говорил, что мне очень хотелось бы увидеть других Семёнов, тех, чьи жизни сложились абсолютно иначе. Интересно, как они выглядят, чем занимаются, какие у них характеры? Есть ли среди них большие учёные, музыканты, революционеры, президенты? Есть ли среди всех этих Семёнов, хоть один действительно интересный человек? Или же, все они такие же скучные обыватели, как я сам?       Так или иначе, но сейчас я снова стою напротив этой лечебницы. Большое серое здание, когда-то хранившее неисчислимое множество самых разных секретов, теперь стояло в абсолютном запустении, брошеное на растерзание времени, дождям, ветрам. Местами осыпавшийся бетон, разбитые окна, выломанные двери.       Казалось бы, ничего более в этом месте нет. Оно более не способно дать человечеству ничего, несмотря на своё бурное прошлое. Все документы давно сожжены или распроданы, пациентов перевели, мебель растащили. И осталась только оболочка. Холодная мёртвая оболочка.       Я неуверенно шагнул в дверной проход, под ногами хрустнул осыпавшийся бетон. Широкий главный холл, стойка регистрации и металлическая лестница на второй этаж. За окном дерево, сухое и мёртвое. Не знаю, почему меня так привлекло это дерево. Я находил в нём что-то до боли родное.       Алиса плелась следом, без особого интереса разглядывая голые стены лечебницы. Лицо у неё было скучным и потерянным. Словно бы, Алиса уже не осознавала, что именно делает и где находится. В какой-то момент она села на покосившуюся лавку, и пристально уставилась на меня.       — Чего? — ответил я, на её молчаливую просьбу.       — Сигареты, — она протянула руку. — Дай.       За последние пару дней, она выкурила почти всю пачку. А вот я даже не притронулся к куреву. Обычно, раз в день, я даю себе слабину и затягиваюсь никотином, но в последнее время нет никакого желания. Сам не знаю, что со мной случилось.       Я достал из кармана пачку и бросил ей. Двачевская неспешно вытащила сигарету, и вновь безмолвно на меня уставилась.       — Зажигалку?       Она кивнула.       — Так значит, Лена здесь обиталась, — она спрятала мои сигареты и зажигалку в свой нагрудный карман, и затянувшись, осмотрела холл. — Поганое местечко.       — По-другому и не скажешь, — я сел рядом.       — Что планируешь тут найти?       — Что-то, — я опустил взгляд на собственные ноги. — Я знаю, что тут должно быть хоть что-то.       — А по мне, так тут абсолютно нихрена, — она стряхнула пепел на пол.       — Лена не умерла в тот день. Ни в нашем, ни в другом времени.       Алиса посмотрела на меня снисходительно, как на умалишённого. Она всё ещё не до конца верила мне, всё ещё сомневалась, что я говорю правду.       — Здесь что-то не так, мы упускаем какую-то деталь. Наши с тобой лишние воспоминания, эта карточка Лены, проекты, странные сны… Это всё как-то связано, не может быть совпадениями.       Она молча курила. Наверное, думала о чём-то своём, пропуская мои рассуждения мимо ушей. Алиса умела отстраняться от вещей, которые казались ей слишком сложными. Уходила куда-то в себя, и думала, наверняка, о всяких глупостях.       Ей были не интересны мои измышления, попытки распутать клубок противоречий. Там, на кухне моей квартиры, она сказала, что хочет узнать, кто мы есть. Хочет понять себя, и почему вся наша жизнь идёт именно по такому сценарию. Нужно было понять сразу, что Алиса ведёт своё «расследование». Ей не интересна мистика, путешествия во времени и секретные правительственные проекты. Алису волнуют вещи куда более приземлённые. Она изучает себя.       — Однажды в лагере, — она заговорила. — Ты меня за задницу ухватил.       — А?       — Ночь. Медпункт. Я порезалась о какую-то корягу, и мы искали чем рану обработать. Помнишь? Ты искал-искал, и тут бац — выключился свет. Темно стало, как в гробу. Ты руками туда-сюда водил, пытался нащупать на что бы упереться. Ну, и упёрся.       — Опять за своё? Сколько уже можно.       — Я сама к тебе пристроилась тогда. Врезала, конечно, для приличия. Но, ты же понимаешь да?       — Нет, Алиса, — я покачал головой. — Я совсем не понимаю. Не понимаю к чему ты сейчас это вспомнила.       — Да так, — она усмехнулась. — В голову пришло.       — Лучше бы тебе какие-нибудь полезные мысли в голову приходили, а не это всё.       Она помолчала несколько секунд, нисколько не обидевшись на мои слова. Подымила сигаретой, снова покопалась в своих мыслях, и ответила:       — Прости. От меня толку никакого, только мешаюсь под ногами. Мне так хреново было последнее время, что хоть в петлю лезь. Я ничего не понимаю, ни в проектах этих, ни в сказках про путешественников во времени. Вообще не въезжаю, что мы делаем, и что ищем. Нравится просто, таскаться за тобой, всякие истории из прошлого травить. Думать нравится. О тебе, обо мне, о Лене. Отвлекает от плохого. Ты спрашивал, что я дальше делать буду? Не знаю, Сём. Я в такой ситуации оказалась, что как ни крутись, а всё равно жопа получится. Учиться не смогу. Ну, не смогу и всё. Надо принять уже как факт, что образование — не моя стихия. Работать? Кем? Поломойкой? Продавщицей? Не хочу. А на другое я не способна. Замуж выйти? А за кого? Кому я нужна? Разве что, залететь от кого-нибудь. Но, рожать ой как не охота. А потом, вся эта возня с воспитанием и прочим. Это же не моё. Какая из меня мать?       — А что же тогда в жизни твоё, Алис?       — Бухать, курить, трахаться, блевать по утрам, — она бросила окурок на пол и придавила его ногой.       — Тебе от такой жизни хорошо?       — Посмотри на меня, — она обвела себя руками. — Похоже, чтобы мне было хорошо? Такая жизнь заставляет хоть ненамного забыть, что мне молодой сдохнуть суждено. Всякое говно в голову не лезет.       — Ты же всё ещё перечитываешь эту книжку.       Она замолчала.       — Которую Лена читала в лагере. Я видел её у тебя.       — Ну читаю, иногда. — Алиса отвернулась от меня.       — Хочешь, почитаем как-нибудь? Вместе.       — Чего? — она явно не ожидала. — Опять какие-то подкаты тупые, Персунов?       — Сядем вместе на диван, возьмём какую-нибудь книгу, и будем в тишине читать весь день. Тихо, тепло, уютно.       — А Лена? Она заревнует.       — Мы не скажем. Для тебя же важно, чтобы кто-то был рядом, да? Это самое главное. Кто не будет от тебя ничего требовать, осуждать.       Двачевская ничего не ответила. Странно заулыбалась, снова от меня отвернувшись. Когда она не натягивала свою ехидную ухмылку, улыбка Алисы была очень даже приятной. Лицо разглаживалось, и становилось спокойным и мягким.       Она была совсем не такой, какой пытается показаться. Просто создала себе образ, который со временем стал вытеснять настоящую личность. Но на деле, Алиса во много раз мягче и ранимей, чем хочет казаться.       Недаром они были подругами. Алиса тянулась к людям, которые были похожи на неё. Похожи на настоящую Алису, а не на образ. Двачевская видела в Лене саму себя. Ей тоже хотелось читать романтические книжки, играть в куклы, радоваться простым подаркам вроде открыток и букетов цветов. Жаль, что я не заметил этого раньше.       Неожиданно мой мобильник разрушил повисшую тишину. Я спешно достал его из куртки и взглянув на экран, на несколько секунд потерял способность дышать. Номер Лены. Дрожащим пальцем я провёл по экрану, пытаясь подобрать какие-то слова. Однако, всё что у меня вышло:       — Алло.       В трубке молчание. Я слышал, как Лена дышит. Я не спутаю это дыхание ни с чем.       — Алло! Лена! Алло!       Но ничего.       — Да скажи ты хоть что-нибудь! Прошу, хоть что-нибудь!       Она и сама не знает, зачем позвонила.       — Я очень хочу поговорить с тобой, — я сбавил тон. — Очень хочу снова услышать. Я же… я всю жизнь положил, чтобы всё было хорошо, чтобы всё правильно было. Понимаешь? Конечно, понимаешь. Просто скажи мне, Лена. Что угодно.       — Второй этаж, — раздался знакомый тихий и боязливый голос. — Двести третья палата.       На этом разговор прервался, раздались отрывистые гудки.